об этом слово живое, из недр церковного сознания

и личного церковного опыта.

И, с другой стороны, когда

в стадии как бы немного дальше от этой коренной,

основной веры дело доходит до провозглашения тех

или других истин о Боге, опять нам надо

задуматься: что основное в нашем благовестии, в

нашей вере, а что является — не второстепенным, а

вторичным; не второстепенным в том смысле, что мы

можем это откинуть как неважное, а вторичным,

потому что оно — производное от других, более

основных истин. Ответ, я думаю, который родился в

течение тысячелетий, во все периоды гонений,

притеснений Церкви Христовой, таков: есть истины,

за которые надо жить и умирать; есть вторичные

истины или второстепенные истины, за которые нельзя,

за которые мы не имеем права жить и умирать.

Есть предание человеческое, которое может быть

очень ценно на своем месте, но ради которого

нельзя раздирать единство Церкви или умирать.

Вспомните старообрядческий раскол или столько

западных разделений: сейчас Западный мир

разделился, распылился больше чем на две тысячи

христианских вероисповеданий, по признаку одной

какой-то детали, в которую люди вцепились и из

которой они сделали центр благовестия, тогда как

центр благовестия — Христос, Он — Истина, Бог,

Жизнь. Критерий, который мне был раз дан

человеком, имевшим право так говорить, таков: все

то в нашей вере, в нашей церковной практике, в

нашем церковном мышлении, что нельзя сопоставить

с Тайной Вечерей, с ужасом Гефсиманской ночи, со

славой Воскресения, с Вознесением Спасителя, все

то, что нельзя поставить рядом с этими событиями,

потому что это слишком мелко, — надо

рассматривать с осторожностью. Истины веры, то

содержание веры, которым можно жить и умирать,

именно совпадает, включается в Тайную Вечерю, в

Гефсиманскую ночь, в Голгофскую жертву, в победу

Воскресения, в славу Вознесения, в новую жизнь,

данную Духом Святым.

Эти два замечания — о