Вопрос. Прошу в Иисусовой молитве смирения. От сильного желания смириться молитва почти всегда искренняя, отчего хочется постоянно просить, желать только этой добродетели. Может ли со смирением прийти и память смертная?

Ответ. Безусловно. Мой духовник отец А., будучи человеком очень простым, говорил... (я, конечно, не утверждаю, что все его высказывания неоспоримы, но просто приведу пример человека, который опытно, на деле познал духовные истины) он говорил, что и смирение, и любовь к ближнему, и простота - все это одно и то же. Я спрашиваю: "Чем отличается простота от смирения?" Он отвечает: "А это одно и то же". - "А чем любовь отличается от смирения?" - "Это одно и то же". И потому можно сказать, что благодать, когда она приходит в душу человека, оборачивается разными гранями. Иногда кажется, что это смирение, иногда - любовь, и все добродетели перемешаны и соединены. Не будет смирения - не будет и любви, не будет покаяния - не будет ни простоты, ни смирения и так далее. Я сейчас говорю неточно, но в принципе все это приходит в душу, может быть, и не сразу, однако почти вместе. Одна добродетель влечет за собой другую (так же, как и одна страсть вызывает другую), потому со смирением вполне может прийти и память смертная. И обязательно придет.

Вопрос. У меня очень много тщеславных помыслов и в душе ощущаю гордость; кажется, что от молитвы эти помыслы не уходят. Позволительно ли еще прибегать к мыслям смиренным, думать, что все от Бога, а я ничто? Или только терпеть и молиться?

Ответ. Подобные мысли - о том, что все от Бога, - иногда помогают. Мой духовник любил повторять такие слова: "Все Божье, и мы тоже". Но он имел право так говорить, я же, судя по себе, еще раз скажу, что при отсутствии Иисусовой молитвы можно все подделать, во всем притвориться. Здесь также существует эта опасность. Потому с некоторой осторожностью, быть может, и позволительно прибегать к смиренным мыслям, но тут надо бояться игры, мечтательности, воображения. Лучше понуждать себя к покаянию. А то, что у новоначального монаха или новоначальной послушницы есть помыслы тщеславия, - в этом ничего удивительного нет. У кого их нет? Нужно молиться, каяться в них; поддалась помыслу - кайся, поддалась - вновь кайся. Надо ли говорить себе, что все от Бога? Конечно, все от Бога, а что особенного у тебя есть, чтобы ты так говорила? У тебя, может, и нет ничего, а ты уже начинаешь себя успокаивать, что все от Бога, как будто что-то приобрела. Выходит, что человек вроде бы смиряется, однако это, возможно, не смирение, а лишь прикрытие своей гордости. Когда у человека уже действительно есть какие-то дарования: непрестанная молитва, бесстрастие или какие-нибудь великие, явные, откровенные добродетели, - тогда ему бывает нужно приписывать все Богу. А если он только начал свою духовную жизнь и весь опутан страстями, то о чем и говорить.

Вопрос. В Библии сказано, что Бога не видел никто. Но мы знаем, что видели Бога Иоанн Богослов, Иеремия, Исаия. Как разрешить это будто бы противоречие?

Ответ. Бога в существе Своем никто не видел и видеть не может. Но угодники Божии, апостолы, пророки видели Бога духом, то есть приобщались к Божественной энергии, или, по-русски, к Божественному действию, потому что Бога можно видеть только в Его действиях. Обычно в душе человека это ощущается как некоторый таинственный, неземной свет. И можно видеть Бога в видениях. Бог показывал Себя, например, пророку Даниилу в виде Ветхого деньми и в виде Сына Человеческого (см. Дан.7:9,13). Все это - видения, образы, показанные с какой-либо целью. Бог беседовал с человеком через какой-то образ ради того, чтобы открыть те или иные истины. А в существе Своем Бога никто не видел. Поэтому никакого противоречия здесь нет.

Вопрос. Почему в Вифлееме на Рождество Христово священство облачается в красные, а не в белые одежды?

Ответ. Потому что красная одежда также считается праздничной. Мы и на Пасху облачаемся иногда в белые одежды, а иногда - в красные. Белая одежда - символ чистоты, света, а красная - символ радости. Так что, я думаю, это не принципиально, не имеет большого значения. К тому же в каждой поместной Церкви свои обычаи.

Вопрос. Можно ли иногда к Иисусовой молитве добавлять название того греха, который совершила. Например, произносить молитву так: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, ехидную".

Ответ. Я думаю, что иногда, в виде исключения, можно. Но если мы будем все время прибавлять к молитве разные слова, то это будет мешать нам молиться. Сначала прочтешь пятьдесят молитв "Помилуй мя, грешную, ехидную", потом - "Помилуй меня, грешную, лукавую", и так будешь беспрестанно развлекаться. Иногда, в чем-нибудь согрешивши, прибавить один-два раза какое-то слово, чтобы вызвать сокрушение, - это позволительно. Но заниматься этим постоянно неполезно, потому что ты лишь будешь отвлекаться от молитвы.

Вопрос. Я прочитала у старца Силуана, что нужно исполнять, не переспрашивая, первое слово наставника: Господь не осудит за послушание. Можно ли иметь такую веру к своим наставникам, верить, что за послушание все будет правильно? Хочется довериться им и не беспокоиться. Или эти слова старца Силуана относятся к святым наставникам?

Ответ. То, что нужно верить с первого слова, ко мне, по крайней мере, не относится. Правда, иногда бывает, что я скажу что-то, а меня не хотят слушаться. Я начну настаивать, потом говорю: "Делайте как хотите" или "Делайте так". Порой случаются искушения. Но все-таки я думаю, что приведенное наставление старца Силуана нельзя применить к людям, находящимся на таком уровне, как я. Первое слово я могу сказать неправильно, а второе или третье - правильно, по той причине, что я сразу, с первого раза, не разобрался, может быть даже по вине того, кто мне о себе рассказывает. Допустим, он рассказал не полностью, неточно, потом прибавил еще какую-то подробность, а она имеет существенное значение. И окажется, что со второго раза я скажу правильно, с первого же раза - неправильно. По моему мнению, у нас в монастырях нет таких людей, которых надо было бы слушаться именно с первого слова. Разве что тебе говорят что-то совершенно очевидное или простое, элементарное, относящееся, скажем, к работе. Здесь ради упражнения в послушании нужно стараться делать все беспрекословно. А когда дело касается важных вопросов, то необходимо, пожалуй, все подробно рассказывать и объяснять. С первого слова нужно слушаться таких великих старцев, как отец Николай Гурьянов с острова Залит, потому что они говорят от Бога. Отец Николай может и не выслушать тебя до конца, так как Бог ему уже все открыл. Батюшка не нуждается в твоих человеческих рассказах. Если же наставник действует, опираясь на здравый смысл, на рассуждение (я сам так действую), и не имеет непосредственного внушения Божия, то, наверное, приведенное наставление старца Силуана применить к нему невозможно.

Вопрос. У меня, кажется, слишком сильное пристрастие к сыру и шоколадным конфетам, так что даже иногда во сне вижу, как их предлагают на трапезе, а я ем. Очень навязчивы подобные помыслы, я как бы жду, когда будет на столе сыр. Пыталась с ними бороться - не получается. Батюшка, это очень плохо - иметь такое пристрастие, пребывая в монастыре? Надо ли рассказать об этом на исповеди и на помыслах наставнице? Мне стыдно, представляется, что мне будут говорить: "Какая глупая! Столько лет в монастыре и признается в такой глупости, не может с собой справиться". Еще кажется, что для исповеди это слишком глупое, мелкое, смешное пристрастие. Надо ли говорить о нем?

Ответ. Я считаю, что нужно. От частой исповеди оно может ослабеть и пройти. Мелкое перестает быть мелким, когда оно нами владеет. Кроме того, ради упражнения в беспристрастии, пожалуй, можно было бы нарочно отказаться именно от тех вещей, которые тебе кажутся наиболее вкусными. Если ты ешь конфеты и сыр только тогда, когда их подают на трапезе, а не самовольно, украдкой где-то достаешь их (искать их специально - это, конечно, уже чересчур), то большого вреда в том нет, но можно было бы получить немалую пользу, начав упражняться в воздержании от этих видов пищи. Отказаться от них ради того, что они тебе очень нравятся. Сыр-то еще есть позволительно, а без конфет можно прожить. Монах, наверное, в состоянии жить и без конфет, Антоний Великий, надо думать, не ел их.