Шатов как потерянный начал было снова что-то бормотать.

- Вы чем здесь занимаетесь? - спросила она, с брезгливым нетерпением перебивая его.

- На контору к купцу одному хожу. Я, Marie, если б особенно захотел, мог бы и здесь хорошие деньги доставать.

- Тем для вас лучше...

- Ах, не подумай чего, Marie, я так сказал...

- А еще что делаете? Что проповедуете? Ведь вы не можете не проповедовать; таков характер!

- Бога проповедую, Marie.

- В которого сами не верите. Этой идеи я никогда не могла понять.

- Оставим, Marie, это потом.

- Что такое была здесь эта Марья Тимофеевна?

- Это тоже мы потом, Marie.

- Не смейте мне делать такие замечания! Правда ли, что смерть эту можно отнести к злодейству... этих людей?

- Непременно так, - проскрежетал Шатов.

Marie вдруг подняла голову и болезненно прокричала:

- Не смейте мне больше говорить об этом, никогда не смейте, никогда не смейте!

И она опять упала на постель в припадке той же судорожной боли; это уже в третий раз, но на этот раз стоны стали громче, обратились в крики.

- О, несносный человек! О, нестерпимый человек! - металась она, уже не жалея себя, отталкивая стоявшего над нею Шатова.

- Marie, я буду что хочешь... я буду ходить, говорить...

- Да неужто вы не видите, что началось?

- Что началось, Marie?

- А почем я знаю? Я разве тут знаю что-нибудь... О, проклятие! О, будь проклято всё заране!

- Marie, если б ты сказала, что́ начинается... а то я... что я пойму, если так?

- Вы отвлеченный, бесполезный болтун. О, будь проклято всё на свете!

- Marie! Marie!

Он серьезно подумал, что с ней начинается помешательство.

- Да неужели вы, наконец, не видите, что я мучаюсь родами, - приподнялась она, смотря на него со страшною, болезненною, исказившею всё лицо ее злобой. - Будь он заране проклят, этот ребенок!

- Marie, - воскликнул Шатов, догадавшись наконец, в чем дело, - Marie... Но что же ты не сказала заране? - спохватился он вдруг и с энергическою решимостью схватил свою фуражку.

- А я почем знала, входя сюда? Неужто пришла бы к вам? Мне сказали, еще через десять дней! Куда же вы, куда же вы, не смейте!