поверенному с просьбой помочь мне окончательно развязаться с этим делом. Последний открыл мне глаза на всевозможные злоупотребления писаря и старшей сестры.

Когда же мы призвали его для объяснения, он сказал, что

никаких объяснений он давать не намерен, что оставшееся

имущество и корова принадлежат ему. Когда я стала возражать, прося его отдать корову, так как моя мать, будучи

тяжело больной, нуждалась в молоке, он только смеялся и

затем написал на меня донос в «Че-Ка». 7-го октября ночью мать и я были разбужены сильными звонками и стуком

в дверь, и к нам ввалились человек 8 вооруженных солдат

с Гороховой, чтобы произвести обыск, а также арестовать

меня и сестру милосердия. Все, что им бросалось в глаза, они взяли у нас, между прочим два письма Государя к моему отцу, одно из них — где он пишет о причинах, побудивших его стать во главе армии. Бедная мать стояла перед

ними, обливаясь слезами, умоляя меня не увозить, но они

грубо потребовали, чтобы я скорее простилась. Господь знает, легко ли было это прощание, но Он не оставлял нас, давая силу и спокойствие. Нас повели вниз, где стоял грузовой автомобиль; я села с шофером, было страшно холодно, небо ясное, усеянное звездами; ехали мы быстро по пустым улицам и минут через десять приехали на Гороховую, прошли мимо сонного караула и очутились в канцелярии.

Заспанный грубый комендант записал нас и велел провести

в женскую камеру. В двух грязных комнатах на кроватях, столах и на полу — по две и по три вповалку — лежали

грязные женщины: тут были дамы, бабы в платках и даже

дети. Воздух спертый, ужасный; солдат сидел у двери; сестра милосердия и я сели на единственную свободную кровать и кое-как дожили до утра. Когда стало рассветать, арестованные стали подыматься; солдат с ружьем водил партиями в грязную уборную. Тут же под краном умывали лицо.

Старостой арестованных женщин была выбрана та, которая

дольше всех находилась в «ЧеКа»: таковая была рыженькая

Выборгская тюрьма 251

барышня Шульгина (впоследствии ее расстреляли). Подойдя ко мне, она советовала мне написать прошенье об ускорении моего дела и допроса старшему комиссару. Господин этот, на вид еврей с огромной шевелюрой, вызвал

меня и сказал, чтобы я успокоилась, что он уверен, что

скоро нас выпустят. Солдаты из караула с нами разговаривали, некоторые предлагали за вознаграждение сходить