к матери. Тогда я писала коротенькие письма на клочке

бумаги и по дороге в уборную передавала им. Мама ответила, что делает все возможное для освобождения, что

доктор Манухин тоже везде хлопочет. Большевики ценили его знанье и доверяли ему быть врачом в тюрьмах.

На Гороховой состоял врачом молодой фельдшер, который также относился хорошо к нам, заключенным, и из всех

окружавших имел самый добродушный вид. От него я

узнала о хлопотах Манухина. Мы провели пять дней в этой

кошмарной обстановке, где нас кормили, как зверей.

Два раза в день приносили большую общую миску с супом

(вода с зеленью) и по маленькому кусочку хлеба. Некоторые арестованные получали пищу из дому и тогда делились. Вспоминаю одну красивую женщину полусвета —

она одевалась в тюрьме в сквозные платья, душилась, красилась, но была очень добрая и щедро делилась всем, что ей присылали. Была она арестована за то, что помогла бежать своему другу — «белому» офицеру, и была в «восторге», что страдает за него.

Не зная, в чем меня обвиняют, жила с часу на час

в постоянном страхе, как и все, впрочем. Грязь и духота.

Солдаты при смене караула приходили считать арестованных, выкрикивая фамилии. Если кого вызывали на допрос

или уводили куда-то — и те исчезали, или освобождали.

Приходили новые арестованные, на которых все набрасывались с вопросами. Кто лежал, кто разговаривал, но больше всего плакали, ожидая своей участи. Окна выходили

на грязный двор, где ночь и день шумели автомобили. Ночью в особенности «кипела деятельность», то и дело привозили арестованных и с автомобилей выгружали сундуки и

252 А А Танеева (Вырубова). СТРАНИЦЫ МОЕЙ ЖИЗНИ

ящики с отобранными вещами во время обысков: тут были

одежда, белье, серебро, драгоценности — казалось, мы находились в стане разбойников! Как-то раз нас всех послали

на работу связывать пачками бумаги и книги из архива

бывшего градоначальства; под наблюдением вооруженных

солдат мы связывали пыльные бумаги на полу и были

рады этому развлечению. Часто ночью, когда, усталые, мы

засыпали, нас будил электрический свет, и солдаты вызывали кого-нибудь из женщин: испуганная, она вставала, собирая свой скарб, — одни возвращались, другие исчезали... и никто не знал, что каждого ожидает. Сестру милосердия вызвали на допрос: вернулась она радостная и сказала, что ее выпускают и меня тоже вскоре после нее. Но я

недоверчиво отнеслась к этому известию. Часа через два

вошли два солдата и, выкрикнув мою фамилию, добавили:

«В Выборгскую тюрьму». Я была огорошена, просила

солдата показать ордер, но он грубо велел торопиться.