«...Иисус Наставник, помилуй нас!»
в Выборгской тюрьме мне безопаснее, чем на Гороховой, и
что она и доктор хлопочут. В канцелярии Выборгской
тюрьмы нас встретила хорошенькая белокурая барышня;
она обещала помочь меня устроить в тюремную больницу, так как хорошо знала начальника тюрьмы и видела мое болезненное состояние. В первые дни февральской революции, В тюремной больнице 253
когда народ открыл двери тюрем и выпустил всех заключенных, каторжанки защищали своих надзирательниц
от побоев и насилий и, поселившись первое время невдалеке от тюрьмы, наделяли их щедро всем, что имели, отблагодарив их за справедливое и сердечное отношение. Такими и остались надзирательницы, прослужившие многие
годы там, где было больше всего страданья и слез. Вспоминаю их с благодарностью и уважением. Старушка-надзирательница, которая запирала меня эту ночь в холодную
одиночную камеру (стекло в форточке было разбито), видя, как я дрожала от слез и ужаса тюрьмы, показала мне
на крошечный образок Спасителя в углу, сказав: «Вспомните, что вы не одни!».
Выборгская одиночная тюрьма построена в три этажа;
коридоры по бокам здания соединены железными лестницами; железные лестницы посреди, свет сверху, камеры —
как клетки, одна над другой, везде железные двери,, в дверях форточки. После Гороховой здесь царила тишина, хотя
все было полно, редкие переговоры заключенных, стук в двери
при каких-нибудь надобностях и шум вентиляторов. Когда
замок щелкнул за мной, я пережила то же состояние, как в крепости — беспросветное одиночество.., но старушка
не забыла меня, и добрая рука просунула мне кусок хлеба...
А через некоторое время заключенная женщина, назвавшая себя Княгиней Кекуатовой, подошла к моей двери, сказав, что она имеет привилегию — может ходить по тюрьме
и даже телефонировать. Я просила ее позвонить друзьям, чтобы помогли — если не мне, то моей матери. Она принесла мне также кусочек рыбы, который я жадно скушала.
Самая ужасная минута — это просыпаться в тюрьме. С 7 часов началась возня, пришла смена надзирательниц, кричали, хлопали дверями, стали разносить кипяток. У всех почти
форточки в дверях были открыты и заключенные переговаривались, но я была «политическая» и «под строгим надзором», и меня запирали. После того, как у меня сделался
обморок, меня перевели из «одиночки» в больницу. Я была