Аксиомы религиозного опыта. Том 2

В частности, особое значение в создании целостного религиозного опыта принадлежит именно совести. С точки зрения психологии - совесть есть явление иррационально-инстинктивное: непреднамеренное и непроизвольное, подсознательное, немыслящее, бессловесное, сильное, как настоящее инстинктивное влечение, "самовольно" выступающее, неотвязно преследующее, способное эмоционально вспыхнуть, погасить все "трезвые" соображения, отменить все поставленные цели, сломить волевое противление и бросить человека в опасность или даже на смерть. С точки же зрения философии и религии это есть одно из самых духовно сильных, значительных и безошибочных побуждений человека.

И вот, объединение сердца с инстинктивной духовностью создает в человеке именно то сочетание сил (сердца, инстинкта и совести), которому воля подчиняется естественно и незаметно и которое должно определить жизненные дела человека.

Есть люди с сильной волей - инициативные, как бы "заряженные" жизненной целью и все время "разряжающиеся" поступками, "идущие", "ведущие", упорные до конца; и есть люди со слабой волей, живущие не решениями, а "настроениями", фантазиями и мыслями. Но это волевое начало в человеке есть начало "формальное", т.е. характеризующее только активную энергию его, а не те жизненные содержания, на которые направлена и во имя которых изживается эта энергия. Воля должна почерпать свои цели, слагать "линию" своих решений и совершать выбор своих средств, исходя из иных, более глубоких и содержательных источников жизни, чем она сама: из инстинкта, сердца, воображения и мышления. И вот, когда в человеке слагается единение сердца, инстинктивной духовности и совести, то содержательное направление воли оказывается в значительной степени предрешенным; а если такое сердце соединится и с созерцанием, и с разумом - то направление воли будет предрешено окончательно.

Воля человека желает того, что "любят" его инстинкт и его сердце. Человек ничего не любящий и слабовольный - рискует привести свою душу в состояние "Буриданова осла", погибающего между двумя жизненными стогами сена. Человек ничего не любящий и одаренный сильной волей - превратит свою жизнь в цепь капризов, беспредметных произволений и своекорыстных жестокостей или же станет рабом чужой вали, подчинив ей свой волевой "мотор". Любовь чисто инстинктивная сделает человека "медиумом" его собственной животности. Но любовь одухотворенного сердца, соединившаяся с духом инстинкта и с совестью, откроет человеку настоящий жизненный путь.

Этот жизненный путь непременно выразится в поступках и "делах". Ибо все те внутренние, пробуждающие и побуждающие силы духа, которые у современного нерелигиозного человека пребывают в бессилии, в разброде и растерянности, окажутся соединенными, взаимно укрепленными и определяющими.

Дела суть как бы живое дыхание веры, ее необходимое проявление, ее осуществление. Вера без дел - есть слабая вера, половинчатая, "мертвая" (Иак. 2. 17. 20-26); она есть неверие. Верующий человек будет творить дела жизнн с той органической необходимостью, с которой дерево цветет и дает плоды. Именно поэтому сказано в Писании: "по плодам их узнаете их" Мтф. 7.16. 20). Человек с цельной верой совершает свои дела совсем не для того, чтобы "оправдаться" или "спасти", а потому, что он не может иначе: он творит закон своего боголюбивого сердца и своей совести. Он не может иначе; и не хочет иного. Иначе он и хотеть не может; но он и не хотел бы иначе мочь. И это есть как раз то самое, что он должен. Но делает он это совсем не из "чувства долга" и не из уважения к нему, и вообще не из моральной рефлексии, как учил Кант, совершенно оторвавшийся от христианства и от Евангелия. Он делает эта из целостной веры и из цельной любви. И в этом он прав перед лицом Божиим.

Вот, что я имею в виду, каша говорю о цельности религиозного опыта и о цельности религиозного акта. В этом опыте должны участвовать все духовные силы человека; а не духовные - должны служить духовным, "неся" и "питая" их. В этом акте все духовные силы человека должны органически срастись в единство, для кого нет и не может быть общеобязательного рецепта, ибо каждый человек может находить и осуществлять его по-своему; он и призван к этому, и никто не должен мешать ему или запрещать ему это искание. И если кто-нибудь не найдет этого акта и уйдет из жизни, не осуществив эту цельность, то, уходя, он может быть уверен, что шел по единственно верному пути и совершал свое назначение. Ибо "in magnis et voluisse sat est": желавший великого - жил великим и приобщался к великому, даже и не осуществив его.

Если же это единство удается человеку, то молитва его поднимается на истинную высоту: молится его сердце, исполненное любви к Богу; молится его созерцание, как интенциональный порыв к Богу; молится его разум, отдавший свои лучшие силы на подготовку этой молитвы; молится его инстинкт, как чистая радость Божиим лучам; молится его воля, возносясь и домогаясь осуществления Совершенства. И сам он становится, хотя бы на миг, "неопалимой купиной", поглощающей Божий огонь и посылающей свой свет в мир. Такая молитва есть живое средоточие всей прошлой, религиозно очищавшейся жизни, и в то же время - живое вступление к предбудущим делам.

И понятно, что от такого религиозного акта жизнь не может не обновиться: и личная, и общественная; и трудовая, и политическая; и нравственная, и умственная; и художественная, и научная. И Церковь обновится; и теология станет иной...

Так, в науке возродится то живое и глубокое чувство тайны, которое вело всех гениальных ученых; чувство благоговейного предстояния Предвечному Создателю и чувство касания к Его премудрости... Ученый опять будет руководиться не любопытством и не честолюбием, а любовью к Совершенству и к своему Предмету. Он поймет ответственность своего служения и его совестную природу; и, руководясь не только наблюдением, но и созерцанием и сердцем, выработает новый акт научного познания.

А в государственности обновится важнейшее, что ее зиждет, именно акт духовного правосознания. Тогда стихнет развязное посягание полуобразованных "умов" и вступят в свои права идеи служения и ответственности. Люди поймут всю несправедливость равенства и всю невозможность произвольно уравнять всех, и именно через это и после этого найдут дорогу к настоящему братству. Все обновится: чувство права, чувство обязанности, чувство запретности; суд и голосование... Люди поймут, в чем состоит христианская идея собственности и что есть истинная "социальность"...

И так - во всем...

Ибо религиозно-цельному человеку открывается такое, что остается закрытым и недоступным для нецельного.