— Если ты инок, — отвечала встреченная, — то иначе, нежели обыкновенные люди, должен и отвечать, — быть простодушным, доверчивым и скромным. Я желаю знать, куда ты идешь; знаю твое горе и все, что с тобою делается, могу тебе помочь — но прежде хочу услышать, куда ты?

Удивленный словами таинственной собеседницы, святой Афанасий поведал ей горе свое.

— И этого-то не вынес ты? — возразила незнакомка, — ради насущного куска хлеба бросаешь обитель, которая должна быть славной в роды родов? В духе ли это иночества? Где же твоя вера? Воротись, — продолжала она, — я тебе помогу: все будет с избытком даровано, только не оставляй своего уединения, которое прославится и займет первое место между всеми возникшими здесь обителями.

— Кто же ты? — спросил Афанасий.

— Та, имени Которой ты посвящаешь твою обитель, Которой вверяешь судьбы ее и твоего собственного спасения. Я — Матерь Господа твоего, — отвечала дивная Жена. Святой Афанасий недоверчиво посмотрел на нее и потом начал говорить:

— Боюсь верить, потому что и враг преобразуется в ангела света. Чем Ты убедишь меня в справедливости слов Твоих? — прибавил старец.

— Видишь этот камень? — отвечала незнакомка, — ударь в него жезлом, и тогда поймешь, Кто говорит с тобою. Знай притом, что с этой поры Я навсегда остаюсь домостроительницей (экономиссой) [185] твоей лавры». Афанасий ударил в камень, и он разразился как бы молнией: из трещины его тотчас выбежал шумный ключ воды и запрыгал по скату холма, несясь вниз, до самого моря.

Пораженный таким чудом, святой Афанасий обернулся, чтоб броситься к ногам Божественной Незнакомки, но Ее уже не было; Она, как молния, скрылась от удивленных его взоров. С той поры ключ этот целительно струится даже доныне, в расстоянии двух часов ходу от лавры [186]. Таковой благодати, в утешение свое и назидание, сподоблялись не только Афанасий, но и некоторые из пасомых им. В числе таковых был некто Матфей. Раз во время утрени вдруг открылись очи души его, и он видит, что в церковь вошла некая Жена, облеченная небесной славою и честью, с двумя в белых, как свет, одеждах юношами, из которых один держал горящую свечу и освещал Ей путь, идя пред Нею как раб, а другой следовал за Нею, и оба относились к Ней с великим благоговением. Когда эти необыкновенные посетители стали осматривать всех присутствующих в церкви, чудная та Жена разделяла всей братии дары: тем, которые были на клиросах, она давала каждому по золотой монете, стоящим внутри храма — по 12 серебряных монет [187], а находившимся в притворе — по 6 сребреников всякому; некоторым же из братий дала даже по шести золотых монет. Сам же благоговейный Матфей получил лишь шесть серебряных монет, ибо и он стоял в притворе. Лишь только кончилось это видение, он тотчас пошел на клирос, возвестил о нем отцу своему и просил у него позволения поместиться в лике поющих. Преподобный признал это видение истинным, объяснив притом, что получившие по шесть милиарисиев благоговейнее прочих, и за то, по святым и богатым своим промыслам, которыми занимались во время службы, они получили и богатое вознаграждение. А что касается до того, что благоговейный и добродетельный Матфей получил дар наравне с нерадивыми, то это сделано с целью, чтобы он, получив вознаграждение высшее, не возгордился и не вознерадел, но, приняв меньший дар, пребывал в смиренномудрии и старался еще более возрастать в добродетелях.

Преподобный Афанасий, строгий и точный в своих правилах относительно церкви, таков же был и вне ее. В трапезе беседы были совершенно запрещены; во время стола никто не должен был уделять другому брату из своей части пищи или пития, а кто разбивал даже самый ничтожный сосуд, тот у всех публично просил прощения. После повечерия не дозволялось никаких бесед и запрещалось посещать келью другого. Празднословие было забыто, общежитие сохранялось строго, никто не дерзал даже произнести холодного слова мое или твое, ибо это отделяет нас от блаженной любви; тогда у всех было все общее, как повелевает Василий Великий. А кто какую бы то ни было вещь находил, тот полагал ее на открытом для всех месте, чтобы удобно нашел ее всякий, кому она дана для употребления; кратко — руководствуемые им иноки проводили некую жизнь блаженную и предивную.

Тогда как святой Афанасий столь богоугодно правил своей паствой, является к нему один человек с приятной, по его мнению, для святого вестью, что великоименитый друг его Никифор сделался царем. Афанасий вместо того, чтобы обрадоваться, крайне опечалился этим, ибо он потому только и устроил монастырь, что Никифор обещал ему принять иночество и потом пребывать с ним всегда неразлучно, разделяя труды уединения. Итак, преподобный обманулся в своих ожиданиях: все заботы его остались тщетными и цель, для которой отступил он от жития безмолвного, утрачена. Как скоро Никифор, причинивший Афанасию столько беспокойств, не соблюл своего обещания и венчался на царство, Афанасий решился оставить свой монастырь. Не объявляя никому своей мысли, он взял с собою трех иноков и удалился с ними из лавры, сказав, что отправляется к новому царю по нуждам монастыря. Достигнув острова Лемноса, старец послал одного из иноков к царю с письмом, в котором сильно, но пристойно, замечал ему, что он презрел обещания свои Богу и предпочел царство временное небесному, всегда пребывающему; в конце же этого письма выразился так: «Царь! Ты видишь, что не другим кем, а тобою вовлечен был я во многие тщетные и бесполезные труды. Посему теперь я иду в какое-нибудь безмолвное место, чего постоянно желал и желаю; монастырь же предаю, во-первых, Богу, а потом — в твои руки. В лавре есть добродетельный, достойный уважения инок, по имени Евфимий, — он может быть игуменом». Монах с этим письмом представился царю. Царь, даже не прочитав его, обрадовался, когда узнал, что оно — от Афанасия. Сколь же велика была его скорбь по прочтении этого воодушевленного письма! — Горько тогда плакал он и жестоко порицал себя. Не менее царя плакал и письмоносец-монах, когда узнал у него о безвестном удалении отца своего. А другого инока, по имени Феодота, преподобный Афанасий отослал тогда в монастырь, как бы для посещения братии и осведомления о состоянии монастыря. Третьего же инока, Антония, святой удержал при себе и бежал с ним на Кипр. Там остановились они в одной обители, называемой Обителью священных, пока не услышат, что произойдет из всего этого. Между тем, царь послал во все места своей державы строгие повеления, чтоб непременно отыскан был Афанасий. Когда пришло такое повеление и на Кипр и весть об этом дошла до Афанасия, он удалился с Кипра. Оставив Кипр, хотел было он идти во Иерусалим, но услышав, что в Палестине все под страхом по причине нашествия безбожных агарян, отложил свое путешествие. Тогда святому стало тесно с той и другой стороны: в Палестине — агаряне, а в Греции — поиск. В такой своей скорби Афанасий обратился с усердной молитвой к Богу, да откроет Он, что ему теперь делать. Ночью преподобный сподобился увидеть Господа, Который повелевал ему возвратиться в созданную им обитель, обещая ему с избытком возрастить ее и многих спасти там чрез него. Афанасий беспрекословно повиновался воле Господней и тотчас же отправился со своим учеником в прежнее место, посуху. Несколько уже дней были они в дороге. От долготы и трудности пути у Антония опухла нога; к этой болезни присоединилась еще горячка, столь сильная, что он лежал неподвижно, как мертвый. Но преподобный, вознесши о нем ко Господу Богу молитву, исцелил его от всех этих недугов. Не желая, однако ж, вполне явить свою чудодейственность, святой Афанасий пред сим набрал разных трав и обвязал ими больные части тела у Антония. Поэтому и казалось, что больной исцелился не силою молитвы, а действием трав. Между тем, упомянутый выше Феодот, явившись в Лавру, нашел там всю братию в великом смущении и скорби о том, что они лишились своего отца, а Евфимий не принимал предстоятельства. Посему, пробыв в лавре несколько дней, он оставил ее и пошел отыскивать преподобного отца своего, которого к несказанной своей радости и нашел в Атталии. Услышав от Феодота о смущении в лавре, Афанасий тотчас же послал его обратно — утешить всю братию и сказать, что он возвращается к ним, а вслед за Феодотом не замедлил явиться в лавру и сам. Иноки, увидев своего отца и пастыря, возрадовались более, нежели сколько веселится слепой, когда увидит солнце: один лобызал руки его, другой — ноги, иной — самые его рубища. Почти молнией разнесся слух по Святой Горе, что Афанасий возвратился на Афон, а потому каждый день собиралось множество иноков видеть его; и всякий непременно что-нибудь нес с собой: один — пшеницу, другой — масло, тот — иное что-нибудь из съестного, ибо лавра по удалении из нее Афанасия пришла в такую скудость, что при возвращении его не имела уже и муки даже на одни хлебы. Но с явлением пастыря все дела в священной его ограде тотчас же приняли иной оборот.

Чрез некоторое время по насущным нуждам монастыря надобно было самому Афанасию отправиться в столицу. Царь услышал, что явился к нему друг его, и много тому обрадовался, но вместе стыдился видеться с ним в достоинстве царя, а не в образе инока. Посему, встав с царского своего трона, он пошел к нему навстречу не как царь, а как частный человек, и встретил его с великим смирением. Высказав Афанасию дружеское приветствие, он взял его за руку и повел его во внутренние свои чертоги. Здесь много и смиренно извинялся пред ним и говорил: «Знаю, отче, знаю, что я, а не кто другой, виновник всех трудов и скорбей твоих: я, забыв страх Божий, попрал святые свои обеты. Но прошу тебя, долготерпи мне, ожидая моего обращения, пока удостоит меня Господь воздать Ему по обещаниям». Преподобный радовался, видя богобоязненность царя и великое его смирение. Святой, хотя тогда же предузнал духом, что Никифору суждено кончить жизнь свою на престоле, но не объявил ему о том, а только напоминал ему, чтобы он смирялся, оплакивал свои грехи, скорбел о нарушении обета принять иноческий образ, ибо солгал Богу, не исполнив сего обещания, — чтоб он прощал согрешившим против себя и был милостив к бедным. Проведя с царем несколько дней в душеполезных беседах и исправив все нужды монастырские, Афанасий оставил столицу и при отбытии своем предсказал приближенным Никифора, что царь их скоро умрет. Расставаясь и прощаясь с другом своим, царь дал ему хрисовул на каждогодное получение с острова Лемноса дани — двухсот сорока четырех златых монет; тогда же даровал он лавре Афанасия и большой монастырь в Фессалониках, назначив его метохом лавры. Так как иноки Святой Горы просили Афанасия при отправлении его в столицу, чтоб он испросил у царя дар и для церкви карейской, то христолюбивый Никифор и карейскому храму назначил каждогодно выдавать из царских сумм сверх трех, получавшихся прежде, еще четыре литры золота.

Афанасиева паства умножалась со дня на день, но щедрый Дародатель, даже в избытке, посылал верным Своим служителям все нужное. Поэтому ласковое и щедрое странноприимство считали они непременной своей обязанностью. А так как лавра не имела еще хорошей пристани для кораблей, что было бы полезно для монахов не только лавры, но и всей Святой Горы, и даже для странных, то преблаженный и страннолюбивый Афанасий, много сокрушаясь о том, наконец решился устроить какую мог пристань. Доброненавистник же диавол, позавидовав и сему доброму его делу, успел, по демонской своей злобе, причинить преподобному, попущением Божиим, значительную скорбь. Когда в пристань спускали одно огромное дерево, спускавшим оное по своему обыкновению помогал и святой: он влек дерево с нижней части, а мастера были сверху и осторожно спускали оное по скату горы. В это время действием демона дерево стремительно двинулось вниз и, сдавив ногу святого, сокрушило ее в голени и лодыжке. От этого преподобный три года пролежал в постели и едва выносил страдания. Прежде чем приключилось это со святым, один старец, имевший просветленные очи души, видел целый полк бесов, пришедший с великим негодованием на Святую Гору. Начальник их послал сотню по всей Святой Горе — искушать иноков, а с девятьюстами, разъяренный злобою, отправился сам — в лавру Афанасиеву. Святой к досаде демона и во время болезни своей не хотел быть праздным. Он и тогда, по обычаю, занимался каллиграфией — в шесть дней написал псалтирь, а в сорок — патерик и не преставал побеждать злобу отца преисподней, расторгать коварные его сети, устрояемые им против его паствы.

В это время благочестивый царь Никифор земную жизнь переменил на вечную. В царствование преемника его (Иоанна Цимисхия) лукавый нашел благоприятный для себя случай снова искусить преподобного. Он возбудил простецов-монахов, живших в других частях горы, жаловаться на святого новому царю, что Афанасий уничтожил прежние обычаи, совершенно извратил древние постановления, сделал произвольно разные нововведения, завел множество скота, насадил виноградники, построил множество изящнейших зданий — словом, сделал Святую Гору мирским селением, отчего в Горе происходит много соблазнов. Поэтому и просили они царя, чтоб он изгнал Афанасия из Святой горы и разрушил горделивые его здания. Царь, зная о высокой добродетели святого, не вдруг поверил клевете, а написал обвиняемому, чтоб он сам явился к нему для личного объяснения. Афанасий, исцелившись от болезни, явился. Увидев его и убедившись в личных его достоинствах, царь выразил глубокое к нему уважение и вместо того, чтоб сделать ему какое-нибудь зло, облагодетельствовал его, подобно своему предшественнику Никифору, принял участие в устроении монастыря, назначил его лавре ежегодную выдачу из царских сумм 244 золотых монет и дал ему на то свой хрисовул. Святогорцы, видя, что они неправедной своей жалобой на Афанасия принесли ему не вред, а сущую пользу, познали, что диавол обольстил их строить козни праведнику, на их же погибель, и потому, раскаявшись, смиренно просили у святого прощения. Между тем, полный ненависти и злобы супостат, видя, что этим способом нисколько нельзя повредить преподобному, скрежетал на него зубами и готовился к новой и сильнейшей брани. Это его приготовление видел один из имевших чистые душевные очи — старец Фома. В третий час дня пришел он как бы в исступление и видит: все горы и юдоли Афона полны были пификов, мрачных как эфиопы, которые с великим гневом и яростью говорили друг другу: «Други!

Видение это скоро пришло в исполнение. Исконный человекоубийца в одном несчастном иноке лавры возбудил такую ненависть к Афанасию, что тот решился непременно убить незлобивого своего отца; и потому, выточив нож, он тихо пришел ночью к его келье, когда святой возносил прилежную к Господу Богу молитву за него же неблагодарного, и говорит: