Местность от Арзамаса до самого Глухова — гладкая равнина, засеваемая хлебом. Рожь везде уже убрана (а у нас только еще начинают жать!), яровых почти не родилось по случаю бездождия — говорят — с Троицы, трав вовсе нет. Всюду страшная пыль. Горизонт — громадный, но невеселый, слишком однообразный. Во всю дорогу — ни речки, ни ручейка, ни деревца... Боюсь сказать “ни кустика”, так как (кто знает!) быть может где-нибудь в овражке кустик-другой и притаился. Из Глухова в Вертьяново (Дивеево) мы не поехали, а взяли прямо на Саров, чем несколько сократили и дорогу. Чем ближе мы подъезжали к Сарову, тем более стало появляться деревьев; господствуют сосны, дубы, на общем, так сказать, фоне из березы и липы. Вблизи Сарова, версты за три— четыре до него, начинается лес громаднейший, исключительно сосновый. При всем своем пристрастии к нашим И-м островам, я полагаю, что Саровский лес и выше, и безусловно красивее.

Вся дорога от Арзамаса до Сарова — грунтовая, большая. В наших краях таких дорог не встречается: оставлена незапаханной полоса земли сажен, мне кажется, в сорок—пятьдесят, и по ней колесами наделано дорог столько, сколько в ширину дороги может установиться телег. Простор! Где хочешь, там и едешь! Во все время приходилось наблюдать, с каким чувством ожидают здесь проезда высочайших особ. От Арзамаса до Ореховца путь царский уже готов: колея или две на дороге выровнены и загорожены на время рогатками (чтобы проезжие не размесили колесами дорогу в пыль). На других перегонах дорогу только еще ровняют. В некоторых местах вместо рогаток дорогу обставляют по сторонам маленькими дубовыми веточками; ближе к Сарову на дорогу насыпают опилки, задерживающие несколько пыль. В разных местах, и в деревнях, и даже на полях, воздвигаются безыскусственные, но милые именно простотой своей арки... Особенно меня поразила одна арка — с иконой святителя Николая Чудотворца наверху.

От Арзамаса до обители — телеграф и телефон. На каждом перекрестке предусмотрительно сделаны надписи с указующим перстом: “В Саров”, “В Дивеево” и т.д. В Арзамасе, да кое-где и по дороге, есть бараки для ночлега богомольцев, правда, слишком примитивного устройства: крыши на столбах, вроде наших дровяников... В бараках понаделана масса скамей для спанья богомольцев. Есть по пути специально на эти торжества выкопанные колодцы. Есть даже печи с кубами, где богомольцы могут раздобыться кипятком. Словом, видно, что об удобствах передвижения простого богомольца позаботились много.

От Арзамаса до Ореховца (двадцать одна верста), саженей через пятьдесят — или московский казак на коне, или солдат-фанагориец с ружьем. Расположились они на полосах от дороги саженей на пятнадцать—двадцать. Чувствуют себя по-видимому пока прекрасно: нередко видишь казака, лежащего благодушно на полосе, а лошадь — треплет его шаровары; чаще встретишь солдата под снопом с трубкой... Восхитился я, увидев этих же солдат на гумне: помогают бабам молотить!.. Выражаясь “высоким стилем” — это “охрана”... Впрочем, придет время, — подтянутся! На других перегонах солдат еще мало. Стоят солдаты лагерем и у Дивеева, и у Сарова.

К Сарову мы начали приближаться в седьмом часу вечера. Чудная погода. Ясное солнце. Легкий ветерок. Во все время пути мы обгоняли богомольцев партиями в пятнадцать, двадцать, двадцать пять человек. Идут и старые и малые, идут и мужчины и женщины, и здоровые и больные. Обычная картина: выстраиваются все гуськом, подают друг другу свои дорожные посошки-палочки и плетутся к обители такой цепью. Приходилось встречаться с трогательными сценами. Завидев нашу тройку, какая-нибудь старушка издали еще становится на колени и начинает молиться: просит подаяние... Вероятно, идет за тысячи верст, не имея гроша за душой, с большим запасом только веры в Бога, да с неистощимым запасом своего горя-горького...

Чем ближе к Сарову, тем сильнее билось сердце. Затрудняюсь себе дать отчет почему, но я сильно в это время волновался. “Вот, батюшка, направо колокольня Дивеева монастыря”, — говорит ямщик... Да, — вот монастырь, который был так близок сердцу великого старца... Вот мы едем по дороге... А кто знает, не плелся ли когда-нибудь по этой же дороге согбенный старец, а за плечами у него сумочка с Евангелием?.. И каждый богомолец, которого мы обгоняли, живо напоминал мне старца в белом балахоне, некогда здесь подвизавшегося...

Едем по лесу... две версты, одна верста... Волнуемся все сильнее и сильнее. “Вот, батюшка, в просеку направо будет на секунду виден монастырь”... Монастырь действительно мелькнул и исчез... Наконец, мы из леса выехали и оказались почти у самого монастыря, только внизу, под горой. Невольно снялась шляпа и рука сложилась для крестного знамения.

К Сарову подъехали, по нашему времени, около шести часов, а по местному — около семи часов вечера. Немалых хлопот стоило отыскать мне свое помещение. Спрашиваю одного послушника, — “я при гостинице и ничего не знаю”; спрашиваю другого, — “это вам укажет отец Василий”; но где отец Василий, — мне так же мало известно, как и то, где моя комнатка... Наконец-то отведенное мне помещение было мне указано и открыто. Получил то, чего не ожидал. Уж слишком хорошо и удобно! Комната при самых воротах, в два окна, с видом в монастырь, на соборы. В комнате койка мне и моему спутнику, стол, два кресла, умывальник... Полы, стены, окна, — все заново отделано. Белье чистое, новое, всюду поразительная чистота.

Приехал я в монастырь в то время, когда над моей квартирой вверху началась служба: в больничной церкви, обращенной временно как бы в крестовую, служили всенощную (мои соседи по корпусу, только на верхнем этаже, все присутствующие в Сарове владыки и отец наместник нашей лавры, мой сосед и по этажу — В.К.С.). Наскоро мы омыли дорожную пыль, а ее было видимо-невидимо!.. И я поспешил в больничную церковь, кажется, — во имя великомученика Пантелеимона, ко всенощной. Пели певчие тамбовские. Мне очень понравилось. Встретился в церкви с отцом наместником и архидиаконом. Во время первого часа представился своему владыке (он приехал на час-другой пораньше меня), взял благословение у находившихся в алтаре высокопреосвященного архиепископа Казанского Димитрия и преосвященного Тамбовского Иннокентия.

Сразу же после службы к величайшему удовольствию своему я узнал, что можно выкупаться с удобством в купальне на реке Сатис (монастырь расположен при слиянии реки Сатис с речкой Саровкой). К сожалению, в купальне оказалось слишком глубоко, а я, усталый с дороги, да еще в новом, незнакомом месте, не осмелился плавать. Тем не менее выкупался и совершенно ожил. Вспомнил свой Валдай... Купанье хорошее, но вода несравненно теплее нашей, валдайской. Вода чистая, что меня удивило... Бегают в ней мелкие рыбешки.

У монастыря жизнь бьет сильным ключом: всюду народ, народ и народ! В воздухе стоит постоянный гул, жужжанье какое-то от массы народа. Одни спешат в монастырь, другие выходят из монастыря, вероятно на ночлег. Наибольшее скопление народа можно наблюдать около церкви препп. Зосимы и Савватия, в которой временно поставлены святые мощи (церковь закрыта на ключ и никого туда не пускают), около могилки, в которой почивал преподобный, у его кельи и в Успенском соборе.

А сколько поучительного приходится видеть! Вышел я из тарантаса... Отыскал кое-как свою келью. Иду в монастырь... В церкви над воротами поют, помню, “Свете тихий...”, нотное... А на улице море народное... Все без шапок, все молитвенно настроены... Многие на коленях... Разве можно самому не заразиться общим настроением и не помолиться?.. С простым мужичком, с убогой старушкой, смотрю, — стоит рядом и сенатор... Все в обители у святого угодника сравнялись, объединившись в одном, — в глубокой вере в него, в беззаветной любви к нему...

Но вот загудел большой саровский колокол... Народная лавина устремляется в Успенский собор ко всенощному бдению, к Саровскому всенощному бдению... Вот, — служба не Афонская, правда, но зато Саровская: начавшись в семь с половиной часов вечера всенощная у саровцев обычно кончается в час ночи.

Несмотря на дорожное утомление спать я не мог... В мою келью постоянно доносился шум от богомольцев... Это непрестанное шарканье сапог: видимо, усталые богомольцы не столько ходили, сколько волочили ноги!.. Неизбежный гул, жужжанье!.. Прибавь сюда часы на колокольне, которые динькают через каждые пять минут... С непривычки все это только трепало меня и я уже за полночь вышел за монастырь на Сатис...