«Мы, – делился впоследствии своими воспоминаниями старец, – были собраны за беспаспортное житие в горах Кавказа. Матушка Фессалоникия моя, Мария, Дофреза, тогда Груша была, и Валентина с Ириной. Владыка Арсений Смоленский в двенадцатый раз отбывал ссылку...» Страдания и лишения сближали людей.

На маленьком листочке отец Симеон аккуратно написал ему своим характерным почерком (последствие от пули, попавшей в плечо, когда его пытались расстрелять) текст знаменитой молитвы «Всемилостивая», которую, как рассказывал сам отец Симеон, ему открыл преподобный Серафим Саровский за несколько часов до ареста и ссылки в Соловецкие лагеря:

Всемилостивая Владычице моя, Пресвятая Госпоже, Всепречистая Дево, Богородице Марие, Мати Божия, Несумненная и единственная моя Надежда, не гнушайся мене, не отвергай мене, не остави мене, не отступи от мене; заступись, прости, услыши; виждъ, Госпоже, помози, прости, прости Пречистая!

У многих духовных чад старца до сих пор бережно хранится эта молитва, написанная рукою старцаподвижника. Он наставлял всех, с кем Господь сводил на его нелегком жизненном пути, держать в сердце эту благодатную молитву, постоянно упражняться в ней, призывая на помощь небесное заступничество Матери Божией. Как сам неоднократно свидетельствовал иеросхимонах Сампсон, «Всемилостивая» оберегала его все 18 лет лагерей и во все другие времена. «Это, – говорил старец о молитве, – была ненасытная пища для меня».

На таких же маленьких листочках он в очень сжатом, почти конспективном виде, писал своим воспитанникам некоторые наставления. Вот, например, один из таких сохранившихся листочков. «Чего надо бояться? – поучает старец. – Злоречия. Злословия. Пересуда. О комлибо плохое чтолибо сказать. О себе ни словом, ни намеком. Не извинять себя и не заступаться за себя, себя защищая. Чтобы лень, праздность, беспечность не мешали бы молитве. Бояться забыть, не прочесть сердцем с умом «Достойно есть» 40 раз. Лень: книгу читать духовную 30 минут ежедневно. Не записать укоризны совести. Молитва, молчание, самоосуждение всему научат богоугодному». Особенно настоятельно отец Симеон добивался от своих юных воспитанников того, что он называл «записью укоров совести»: в конце каждого дня, прочитав молитвы перед тем, как отойти ко сну, постараться вспомнить и записать все, в чем сегодня обличила совесть. Записать до мельчайших грехов, уловить каждое неверное движение души, каждый лукавый помысел. Эти записи, учил старец, должны быть основой нашей исповеди: чистосердечной, искренней, осмысленной, а не механической, заполненной общими словами.

Отношение отца Петра к старцу Сампсону всегда было глубоко почтительным. Говорим это для того, чтобы снять иные утверждения, построенные на догадках и неподтвержденных фактах. Нельзя, например, согласиться с одним из авторов [8], совершенно безосновательно утверждающим, что отрок Петр «с почтением слушал его (т.е. отца Симеона – прим. авт. ) жизнеописания, но сам  был носителем другого духа (выделено нами – прим. авт. )». Тем более никто не слышал от отца Петра слов о том, что отец Сампсон – это, якобы, «моя боль по сегодняшний день» . Отношение ж гонимого священномонаха Симеона к 16летнему пытливому юноше тоже было чрезвычайно теплым, бережным, понастоящему отеческим. Об этом свидетельствовала выросшая вместе с отцом Петром покойная ныне монахиня Анастасия, сама много лет находившаяся под благодатным духовным окормлением старца. Многие годы спустя, когда Петр Сухоносов стал священником, отец Симеон, находясь в ПсковоПечерском монастыре и зная об аскетическом пути своего ипатовского воспитанника, неоднократно говорил, что даже в их обители едва ли найдется пятьшесть монахов такой строгой жизни.

На Ставрополье любили опального, всюду гонимого батюшку. Интерес к его проповедям был настолько велик, что народ вместо того, чтобы по привычке в выходные дни идти в клуб на танцы, потянулся в храм Божий. Впоследствии старец так вспоминал об этом отрезке своей жизни: «Там я нашумел своими проповедями на исповеди. Я их проводил очень настойчиво, желая отвратить, омерзить ко греху человека кающегося. И вот какие там наступили времена: я начал службу в Великую Среду и, не выходя из храма, кончил на Пасху в 11 часов дня. День и ночь был народ. День и ночь приходили люди каяться, день и ночь шла служба. Если служба кончалась, то я начршал новую исповедь. Из Ставрополя удалось причастить почти тринадцать тысяч богомольцев. Победа Православия была великая! Первомайский «праздник» был сорван...».

В близком общении с будущим старцем Сампсоном прошел год.

Матушка Анастасия

Наш рассказ о первых воспитателях кавказского исповедника и страстотерпца будет неполным, если мы обойдем молчанием одну удивительную семью. Ее можно назвать ревностной хранительницей христианства и благочестия в то страшное безбожное время. Тесное общение с ней не в последнюю очередь тоже формировало духовный облик Петра Сухоносова.

Глава этого семейства Аверьян Гаврилович Шикера, как и все его потомки, были украинцами, жили на древней черниговской земле, давшей Церкви немало подвижников. Чего стоят такие выдающиеся имена, как святитель Феодосий и преподобный Лаврентий Черниговские! Прадед Аверьяна Гавриловича – Иаков – вместе с другими паломниками когдато пешком «хаживал» во святой град Иерусалим, откуда принес на своих плечах образ «Святое Семейство», выполненный тамошними мастерами на доске больших размеров. В 1921 году, когда на Украину пришел первый голод – предтеча страшного голодомора 1933 года, искусственно вызванный бездумной хозяйственной политикой большевиков и массовым ограблением трудолюбивых украинских крестьян, Аверьян Шикера двинулся со всем семейством на юг России, в Ставрополье, где в разное время поселилось немало выходцев с того же края. Там прочно обосновался и Аверьян.

Из десяти детей, которых Господь послал этой семье, семеро умерли в младенчестве вскоре после появления на свет. Родители много и слезно молили Бога сохранить их боголбивое потомство. И Господь услышал молитву, сохранив для дальнейшей жизни трем детям: девочке Александре (она была старшей) и двум ее братьям – Максиму и Ване. Все они были близкими по возрасту Петру Сухоносову, и детская дружба с ними наполняла практически весь его ребячий досуг. К тому же Ваня, как и Петр, прислуживал местному настоятелю отцу Феодору пономарем.

Воспитание, которое получили все дети Аверьяна, было глубоко православным. Сам он был человеком духовно грамотным, большим знатоком и любителем святоотеческого чтения. Вместе с собой они перевезли с родины главное сокровище: книги и прекрасный домашний иконостас. Веру православную родители исповедовали открыто и смело, без оглядок на преследования и насмешки, и прививали с ранних лет такую же ревность и своим детям.

«Я была еще совсем маленькой девчушкой, – вспоминала матушка Анастасия, в миру Александра Аверьяновна Шикера, – а родители часто брали меня с собой, когда ездили на мельницу молоть выращенную пшеницу. Возвращаемся домой с груженой подводой, навстречу идут натрудившиеся за день колхозники. Папа и говорит: «А ну давай пой «Богородицу»!» Я и начинала звонким детским голосочком, еще не умея выговорить букву «р»: «Боголёдице Дево, лядуйся…» Люди идут, удивленно оглядываются по сторонам: откуда это чудо такое? А меня за мешками вовсе не видно».