У духовной наставницы юного Сухоносова монахини Фессалоникии в станице Ипатово была еще и воспитанница по имени Шура. Дети вместе росли, вместе ходили в храм на богослужения. Шура пошла очень рано зарабатывать на пропитание семьи: она разносила по селу почту. Петя часто бывал у них дома, дружил с Шуриными братьями, тоже верующими ребятами – иных мальчишеских компаний он не водил и не знал. Вместе они любили ходить в гости к отцу Симеону, нашедшему приют на Ставрополье, а когда его перевели за 18 километров от Ипатово, то каждый раз стремились попасть туда. Шура успевала обежать весь свой участок, чтобы разнести людям письма и газеты, а потом бегом в Дербетовку, где служил опальный иеромонах. Расстояние в 18 километров она одолевала за один час. Прибежит, бывало, запыхавшись, а отец Симеон говорит: «Посиди, отдышись. Мы задержим немного начало службы, чтобы Шура отдохнула. А ты, Петя, – обращался он к юному Сухоносову, – принеси воды и помой Шуре ноги, ведь она уморилась». «Ничего, она еще молодая, сама помоет», – вроде как заступалась матушка Фессалоникия. Так и росли они вместе – Петя и Шура, пока оба не повзрослели: Петр Сухоносов стал семинаристом, а Шура – молодой красивой девушкой, которая бойко читала пославянски, пела на клиросе и попрежнему работала сельским почтальоном.

И вот когда учеба в семинарии для Петра Сухоносова приблизилась к окончанию, матушка Фессалоникия однажды вечером пригласила к себе свою воспитанницу и повела с ней разговор про ее дальнейшую судьбу. Рядом сидела мама Петра Сухоносова Мария Прокопьевна.

«Шура, – полушутя вдруг обратилась к ней матушка, – а что если мы тебя замуж выдадим? Ты за кого хочешь пойти: за семинариста или академиста?» «Матушка, – вспыхнула от такой неожиданности и стыда девушка, – да у меня и мысли про замужество нет. Я хочу, как Вы, стать монахиней».

Откуда родилось у нее такое намерение? Возможно, тогда, когда она слышала еще совсем маленькой девочкой, как ее благочестивый отец Аверьян читал домашним книгу святых пророчеств, и там Шура услышала слова о том, что в последние времена горе будет питающим сосцами (см. Мф. 24, 19). В простоте своей детской веры Шура тогда подумала и решила: «А вот возьму и не выйду замуж». Годы общения с монахиней Фессалоникией лишь укрепили ее в этом стремлении. Казалось, матушка во всем понимала и поддерживала ее, а тут – такой разговор. «Дурная ты, Шурка, дурная, – в сердцах начала опять матушка, – я ж как лучше хочу все устроить. Не за колхозника же тебя выдавать. А в какой монастырь ты пойдешь, когда все кругом закрыто?» И давай опять уговаривать до глубокой ночи. Шура только отнекивалась, защищаясь последним, как ей казалось, наиболее убедительным аргументом: «Матушка, вот Вы сами монашкой стали, а мне жениха ищете». На том и разошлись. Однако на следующий день начавшийся разговор про замужество получил свое неожиданное продолжение. Сидя у раскрытого окна, Шура вдруг услышала, как во двор пришли сваты и стали договариваться с родителями о будущей свадьбе. Выросла же Шура в очень богобоязненной семье, где перечить родителям, противиться их воле считалось большим грехом. «Царица Небесная! – со слезами взмолилась девушка перед образом Иверской Божией Матери, что висел у них в хате. – Отведи от меня такую напасть, пошли мне болезнь – все, что Тебе будет угодно, только спаси от замужества». Шура истово молилась, обливаясь слезами и думая: «Я бы согласилась жить с мужем, как брат с сестрой. Так кто ж пойдет на такое замужество?» Сваты вскоре ушли вполне довольные состоявшимся разговором, а там наступил вечер, за ним и ночь.

Утром, как обычно, Шура пришла на почту взять письма и газеты. Внезапно она почувствовала нарастающее недомогание, которое видимо отразилось на ее лице. Начальник почты, посмотрев на Шуру, отпустил ее домой, чтобы она немного отлежалась – он поступил почеловечески в надежде, что ее недомогание пустячное, ведь в то время получить больничный лист было делом непростым. Отец Шуры Аверьян очень удивился, когда увидел свою дочь, возвратившуюся так рано и лежащую в постели. Он подошел к ней и взял за руку. Нестерпимая боль пронзила все тело девушки, и она закричала. От больницы она категорически отказалась и пролежала недвижимой дома с температурой 40 почти целый месяц. Встать с постели здоровыми ногами она уже не могла и продолжала обессиленной лежать дома. Целый год ее кормили с ложечки, ибо внезапный паралич сковал не только ноги, но и все тело. На Пасху Шуру поздравил отец Симеон: Батюшка служил на тот час уже далеко от Ипатово – в городе Спасске, а потому прислал своей воспитаннице красочную иерусалимскую открытку. В это мгновение Шура отчетливо почувствовала, что Господь обязательно воздвигнет ее по святым молитвам духовного отца «из нездравия во здравие». Так и случилось. На Троицу в дом Шуры принесли освященную траву, которой украшали царские врата в храме. Нагрели бочку воды, запарили эту траву, отвар слили в бочку и бережно опустили туда немощную Шуру. Выйдя оттуда, она смогла впервые за все долгое время болезни перейти комнату на костылях, а на второй день попросила родительского благословения отпустить ее с паломниками в Киев и Почаев. Повезли Шуру две вдовы из их села. В Киеве она приложилась к чудотворным мощам Печерских угодников, окатилась святой водой из колодца, что на территории Лавры, а в Почаеве слезно припала к чудотворным образам Божией Матери. После этого она, бросив костыли, поднялась там на «Божью Горку», пройдя пешком без посторонней помощи 12 километров.

Шура возвратилась домой полностью исцелившейся. Ее глубоко верующие родители увидели в этом чуде особый знак Промысла Божиего над их дочерью и больше не навязывали ей свою родительскую волю. Вскоре Шура вновь встретилась с молодым Петром Сухоносовым – теперь уже выпускником семинарии. Он открыл ей тайну, что ему хотят посватать другую девушку, только он думает остаться безбрачным.

«Не знаю, – поделился он сомнениями, – под силу ли мне будет такой подвиг?..» «Зато на небесах потом хорошо будет», – ответила ему Шура. Так отец Петр Сухоносов стал священникомцелибатом: он сделал свой жизненный выбор. А Шура, в 20 лет взяв благословение у своих родителей, тоже ушла туда, к чему давно стремилась ее душа – в монашество. Сегодня это уже почтенная старица – ныне здравствующая монахиня Анастасия (в миру Александра Аверьяновна Шикера), насельница СвятоПокровского монастыря в Киеве. Духовно близкими – как брат с сестрой – они останутся навсегда, сохранив верность своей детской дружбе. Этому духовному родству не в силах помешать смерть Батюшки...

В родном Ставрополье

Некоторое время отец Петр служил в главном храме Ставропольской епархии – кафедральном соборе святого апостола Андрея Первозванного. Прихожане быстро полюбили молодого батюшку за его усердие, незлобие, кротость и старались попасть на исповедь именно к нему, изза чего служба затягивалась дольше обычного. Возможно, это в какойто мере уязвляло самолюбие некоторых его собратьев, как бы умаляло их. А возможно, не слишком выразительный и музыкальный голос вчерашнего семинариста не очень гармонировал с торжественной обстановкой кафедрального собора.

Как бы там ни было, отца Петра переводят приходским священником в станицу Малые Ягуры. Батюшка вовсе не скорбел об этом, но даже был рад новому назначению, ибо, воспитанный в простой крестьянской семье, он искренно считал себя недостойным браться за духовное наставничество высокообразованной городской интеллигенции. Одновременно ему предписывалось обслуживать и соседние станицы. За короткий срок он сумел переоборудовать для совершения богослужений хатку и даже увенчал ее крышу небольшим куполком с крестом, что по тем временам было мужественным поступком: власти не прощали священникам инициативы и старались всячески притеснить ревностных пастырей. Так стал «неугодным» местному уполномоченному по делам религий и молодой настоятель Петр Сухоносов. Вскоре для расправы с ним нашелся формальный повод.

В одном из соседних с Малыми Ягурами сел – Камбулате – верующие решили сделать богоугодное дело: они купили маленькую хату, откуда к детям уехали старики, снесли туда иконы и стали собираться там по воскресным дням и праздникам. Решили, что так будет лучше и для людей, и для самого Батюшки: теперь ему не надо ездить по домам причащать больных или служить молебен – все можно совершать в одном месте. Но комуто из враждебно настроенных атеистов такая инициатива показалась неслыханной дерзостью – и в органы внутренних дел был отправлен грязный донос. Во всем обвинили не инициаторов, а прежде всего отца Петра Сухоносова, который, якобы, совершил самоуправство, открыв в селе новую церковь. Уполномоченный обратился на имя правящего архиерея Владыки Антония и в вышестоящие инстанции государственной власти с предложением принять незамедлительные меры в отношении настоятеля. Сохранилось одно из таких секретных донесений председателю Совета по делам Русской Православной Церкви. В этом документе, датированном 10 января 1959 года, в частности, сказано: «Имел место случай нарушения закона об открытии церквей. В с. Камбулат Петровского района, в доме сирот Леляковых, с разрешения их дяди Лелякова И. М. группой верующих был оборудован молитвенный дом (в дом было внесено 22 иконы, сделан аналой). Священник Сухоносов П. П. из села Малые Ягуры приезжал в с. Камбулат по требованию верующих, проводил службы и совершал требы... Несмотря на предупреждение Петровского райисполкома о незаконности этих действий, священник Сухоносов продолжал посещать Камбулат и 4 ноября 1958 года совершил в доме Леляковых церковную службу с большим стечением верующих... Организованный самовольно молитвенный дом в с. Камбулат закрыт, а священник Сухоносов П. П. снят мною с регистрации...»

Несколько месяцев после скандала – с марта по июль 1959 года – Батюшка служит настоятелем Покровской церкви в соседнем селе Дивное, а затем получает архиерейский указ ехать почти на самую окраину Ставропольского края, к калмыцким степям – в село Рагули, чтобы сменить там настоятеля местного МихайлоАрхангельского храма. Но у этого назначения тоже есть своя небольшая предыстория.

«Мамаша Феодосия»

В те далекие годы в Рагулях жила известная старица Феодосия. Она была, без преувеличения, настоящей подвижницей с многоскорбной судьбой. Ее отца Устима еще в 1937 году репрессировали. Позже она потеряла мужа и старшего сына Василия, а затем и другого сына – Григория, который возвратясь с войны с 21 боевым ранением, вскоре умер. Несмотря на тяжелую болезнь, – у старицы было сильное повреждение позвоночника в результате травмы, полученной еще в 20е годы, – она никогда не теряла присутствия духа, непрестанно подвизалась в молитве и посте, сохраняла ясную мысль и чувство справедливости. У нее было много духовных детей, которых она нежно любила, а те, в свою очередь, ласково называли ее своей «мамашей». Старица была наделена от Господа даром прозорливости и духовной мудрости. К ней шло много молодежи, которая тянулась к свету веры и жаждала духовного общения.