Здесь они проникали в тайны творения Божия, осязали сердцем невидимый мир, который был для них, как бы видимая, стоящая пред глазами действительность; отверзались их духовные очи – и они входили в непосредственное общение с духовным миром. И потому всякая боголюбивая душа необходимо любит безмолвие: ибо оно есть присутствие Божества . Отсюда понятными становились и сами собою пришли на память вдохновенные слова святителя Григория Богослова, когда он, отягощенный жизнью в многолюдном Константинополе, занимая кафедру патриарха, горел духом улететь из города, как птица, в пустынные места, и пламенное желание свое выразил в безсмертных словах.

«Почему я не горлица и не имею крыл, чтобы мне улететь кудалибо от зол сей коловратной жизни? В пустынной пещере один поселился бы я и остаток дней своих провел бы со зверьми, – с ними скоре, нежели с людьми, можно ужиться: там жизнь моя протекла бы в мире и спокойствии без всех забот и печалей. Или, превосходя безсловесных тварей умом, способным познавать Божество и от перси земной возносится на небо, я, в безмолвном уединении, стал бы собирать лучи света вечного и, воодушевляемый любовию к ближним, взойдя на возвышенное место, вещал бы оттоле, сии слова во услышание всех земнородных:

Смертные, рожденные от плоти и крови! Если вы не что иное как прах, возметаемый ветром, как жертва, обреченная смерти, то почто ваш дух доселе скитается по земле, гоняясь за призраками тленного счастья. Воззрите со мною, который, по благости Божией, испытал уже много доброго и худого в жизни сей, – на все вас окружающее и вы согласитесь, что все в мире сем суета и крушение духа.

Иной славится исполинскою силою и своим ростом, и дородством приводит в удивление соседей; другой величался отличною красотою и на него, как на румяную весну, обращались всех взоры и души.

Один мужеством и храбростью на войне не уступал свирепому Арею [непобедимый богатырь]; другой гремел на ристалище; третий поставлял славу свою в том, чтобы сделаться искусным ловчим и поражать зверей острою медью; четвертый сидел за столом, обремененным яствами и напитками; в угождение прихотливому чреву его и воздух и земля, и море приносили богатые дары. Но что же теперь?! С наступлением старости все сие как сон пролетело; силы телесные ослабели, лицо обезобразилось глубокими морщинами; никакое удовольствие не льстит более чувствам; и дряхлое тело, одною ногою ступив уже во гроб, подклоняет главу свою под секиру смерти. Подобным образом иной гордится знанием многих наук; другой знаменитости своего рода, или достоинством, приобретенным собственными заслугами. Тот занимает первое место в народном собрании, – и одно его слово служит для всех прочих законом; другой, преданный корыстолюбию, копит сокровища и непрестанно заботится об умножении оных. Одному лестно носить на себе звание судии и решать спорные дела по собственному произволу; другой, облеченный в порфиру, с челом вознесенным, предписывает законы вселенной и, кажется, с пренебрежением смотрит на недосягаемые вершины самого неба. И о, бедные! Напрасно они столь далеко простирают надежды свои и думают, что слава их безсмертна! Она существует до тех пор, пока мы живем; после, обратившись в прах, мы все сравняемся между собою: подданные с царями, просящие милостыню с владетелями несметных сокровищ. Всех нас покроет один мрак, заключит одна могила; и если смерть сильных земли имеет какое преимущество пред общею всем другим смертию, то разве то, что погребение их совершается с пышными обрядами, что над прахом их поставляется великолепный памятник и что имена их остаются иссеченными на мраморе…

Ах! рано или поздно, но всем, наконец, принадлежит одинаковый жребий; каждый, по неизбежному определению природы, оставит по себе во гробе истлевшие кости и безобразный, червями объеденный, череп. В сем мрачном жилище гордость уже не существует, злополучная бедность уже не стонет под бременем трудов и бедствия; там нет уже ни гнусной клеветы, ни мести кровожадной, ни подлого обмана, ни алчного корыстолюбия. Все сие смерть зарывает с ними в землю и хранит в ней до того великого дня, когда, снова восставши из гробов, мы предстанем на суд Божий с своими делами. Я прошел уже весьма далекий путь жизни и стою теперь в преддверии гроба.

Не любите мира, ни того, что в мире, избегайте сетей, расставляемых вам исконным врагом и губителем нашего рода. Обратите все желания свои на небо – к вечному Царству, – туда, где чистейшие духи окружают неизреченно светлый престол Триединого Бога. Пусть неведущие Бога, вращаясь, подобно катящемуся шару, обращаются то к тем, то к другим предметам и гоняются за пагубными удовольствиями. Пусть, имея очи, покрытые мраком, они ищут робкою ногою пути и ощупью касаются стен и дверей, растворенных врагом нашим, дабы уловлять несчастных в свои заклепы».