Может быть, г-ну Осипову понадобилось из­вратить понятие субстанции, чтобы незаметно протащить свою идею о субстанциональном един­стве всего сотворенного, а затем выдвинуть еще какую-нибудь революционную теорию, вроде то­го, что Сын Божий через Свою человеческую Плоть, единосущную со всем остальным творени­ем, ввел весь космос в Свою Божественную Ипостась и спас ее, как у гностиков Христос - эон спа­сает ахамот-софию.

В целях популизма своих идей г-н Осипов на­зывает учение о преложении Святых Даров като­лическим. Борясь с Православием, он в целях ма­скировки утверждает, что борется с католициз­мом. Я повторяюсь, потому что надо помнить о его полемическом приеме.

Господин Осипов говорит, что вера в то, что хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа (т.е. вера всей Церкви),— это вера в какие-то алхимические превращения, что при такой вере Та­инство Причастия становится магизмом, т.е. чем-то сродным демонизму. Он утверждает, что эта вера, которую исповедует каждый причастник, всего-навсего грубое католическое понимание: «...это грубятина, просто невероятнейшая, кото­рой приходится только удивляться...» Мы удив­ляемся не только новаторству г-на Осипова, но также жаргону, на котором он говорит о священ­ных предметах.

Это не единственный «перл» богословской стилистики, он пишет: «Неужели вот так и в Цар­ствие Божие можно завести, раз - и захлопнуть двери, не выскочишь оттуда, прямо красота...» Что это, цитата из журнала «Безбожник» или по­черк газеты «Московский комсомолец»? Оказы­вается, это ухарские выражения из лекции преподавателя Основного богословия…

Профессора до­революционных духовных академий отличались глубоким знанием классического русского языка и их произведения с формальной стороны можно было рассматривать как образцы стилистики. Те­перь мы видим деградацию языка, которая явля­ется отражением деградации мышления, так как язык представляет собой как бы тело мысли.

И, все-таки, мне хочется сказать, что когда г-н Осипов приходит к Причастию и слышит слова священника: «Причащается раб Божий Алексий честнаго Тела и Крови Христовой», то он, как принципиальный человек, должен заявить: «Нет, я причащаюсь хлебом и вином, соединенными с Телом и Кровью Христа, и только в этом отноше­нии могу назвать их Телом и Кровью Христо­вым, а реальное преложение их в Тело и Кровь я отрицаю».

Евхаристическую концепцию г-на Осипова нельзя рассматривать как частное мнение — это догматическая ошибка, которая может лишить человека вечной жизни. А так как студенты г-на Осипова будущие священники, то они будут впос­ледствии совершать Евхаристию без необходимой веры, что причащаются сами и причащают других истинного, реального, несомненного Тела Христа Спасителя. Так что это экклесиологическое нова­торство может обернуться непоправимой бедой для многих.

Нас также удивило, что г-н Осипов в своей лекции - статье ссылается на Евсевия Кесарийского, одного из виднейших лидеров ариан, и даже называет его святым. Что это — ошибка или своеобразное понятие святости?

Мне хотелось бы сделать еще некоторые вто­ростепенные замечания, а именно: г-н Осипов считает, что языческие жертвоприношения заключались в простои прагматике, что «жертва все равно будет иметь искупительный, выкупной ха­рактер, за грехи надо платить». Но большинство языческих жертв вовсе не было связано с греха­ми; это были просительные жертвы о помощи бо­гов в определенном деле, благодарственные, по случаю благополучного похода, счастливого окон­чания дела и т.д. Некоторые языческие жертвы носили магический, оккультный характер и явля­лись средством для того, чтобы узнать будущее. Затем хочется сказать, что слова «искупитель­ный» и «выкупной» — это одно и то же, т.е. сло­весная тавтология, а не указание на различные характеры жертвы.

Господин Осипов пишет: «...в язычестве все просто». Нет, в язычестве, как во всякой духов­ной лжи, все запутано и сложно. В язычестве участвуют демонические силы, там соединены ос­татки древних преданий еще монотеистического периода, смешанные с поздней мифологией; там искусство, достигшее высокого совершенства, и наряду с этим цинизм и сладострастие, возведен­ное в культ; там религиозные интуиции людей искали своего удовлетворения в мистериях — и не находили ответа.

В языческом мире возникли великие фило­софские системы, которые поставили перед чело­вечеством те проблемы, которые до сих пор варьируются в философии. В язычестве человек мог понять свое бессилие и ждал нового откровения. Отношение язычников к своим божествам, в том числе жертвоприношения, как своеобразный язык общения с богами-демонами, и в то же вре­мя какая-то генетическая память о том, что жерт­вой будет спасен мир — это все не так «все про­сто», как представляется г-ну Осипову.

Нам хочется также сказать, что слово «пре­существление», против которого так ополчился г-н Осипов, встречается в догматических посла­ниях и может иметь в контексте православного богословия другое семантическое значение, чем - то, которое оно получило в католицизме. Здесь дело не в слове, не в термине, а в том, в каком объеме мы понимаем слово «сущность»: в визу­альном, подлежащем фиксации наших сенсор­ных чувств, философско-абстрактном или мисти­ческом. Когда евхаристические дары претворя­ются в Тело и Кровь Христа, то они становятся уже не сущностью, а, согласно Дионисию Ареопагиту, сверхсущностью и относятся к сверхкате­гориальному плану.

Я согласен, что слова «преложение», «пре­творение» более соответствуют самому духу Ли­тургии, но считаю, что у нас нет оснований про­тивопоставлять их термину «пресуществление», так как все они указывают на единое действие: хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа.

Апостол Иоанн Богослов обличал докетов - тех еретиков, которые считали, что Голгофская Жертва это религиозное представление, величественная картина, мистерия, соединяющая чело­века с Богом, но не действительность. Если на Ли­тургии не происходит превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христа, то она принимает характер театрального представления древних мистерий, где язычники посредством ритуальной пищи, про­изношения таинственных имен и т.д. пытались войти в общение со своими богами. Пребывание Христа в Святых Тайнах - не метафора, а реалия, мы бы сказали сверхреалия. Дары могут условно на­зваться Телом и Кровью не по своей сущности, а по связи с Ипостасью Сына Божиего. Но ведь символ это тоже связь с символизируемым. Са­мо слово «символ» переводится как «знак» и как «связь». Но Православие не признает никакого опосредованного отношения между освященными Дарами и Христом, это непосредственное отноше­ние: в Святых Дарах — Сам Христос.