«...Иисус Наставник, помилуй нас!»
Может быть, г-ну Осипову понадобилось извратить понятие субстанции, чтобы незаметно протащить свою идею о субстанциональном единстве всего сотворенного, а затем выдвинуть еще какую-нибудь революционную теорию, вроде того, что Сын Божий через Свою человеческую Плоть, единосущную со всем остальным творением, ввел весь космос в Свою Божественную Ипостась и спас ее, как у гностиков Христос - эон спасает ахамот-софию.
В целях популизма своих идей г-н Осипов называет учение о преложении Святых Даров католическим. Борясь с Православием, он в целях маскировки утверждает, что борется с католицизмом. Я повторяюсь, потому что надо помнить о его полемическом приеме.
Господин Осипов говорит, что вера в то, что хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа (т.е. вера всей Церкви),— это вера в какие-то алхимические превращения, что при такой вере Таинство Причастия становится магизмом, т.е. чем-то сродным демонизму. Он утверждает, что эта вера, которую исповедует каждый причастник, всего-навсего грубое католическое понимание: «...это грубятина, просто невероятнейшая, которой приходится только удивляться...» Мы удивляемся не только новаторству г-на Осипова, но также жаргону, на котором он говорит о священных предметах.
Это не единственный «перл» богословской стилистики, он пишет: «Неужели вот так и в Царствие Божие можно завести, раз - и захлопнуть двери, не выскочишь оттуда, прямо красота...» Что это, цитата из журнала «Безбожник» или почерк газеты «Московский комсомолец»? Оказывается, это ухарские выражения из лекции преподавателя Основного богословия…
Профессора дореволюционных духовных академий отличались глубоким знанием классического русского языка и их произведения с формальной стороны можно было рассматривать как образцы стилистики. Теперь мы видим деградацию языка, которая является отражением деградации мышления, так как язык представляет собой как бы тело мысли.
И, все-таки, мне хочется сказать, что когда г-н Осипов приходит к Причастию и слышит слова священника: «Причащается раб Божий Алексий честнаго Тела и Крови Христовой», то он, как принципиальный человек, должен заявить: «Нет, я причащаюсь хлебом и вином, соединенными с Телом и Кровью Христа, и только в этом отношении могу назвать их Телом и Кровью Христовым, а реальное преложение их в Тело и Кровь я отрицаю».
Евхаристическую концепцию г-на Осипова нельзя рассматривать как частное мнение — это догматическая ошибка, которая может лишить человека вечной жизни. А так как студенты г-на Осипова будущие священники, то они будут впоследствии совершать Евхаристию без необходимой веры, что причащаются сами и причащают других истинного, реального, несомненного Тела Христа Спасителя. Так что это экклесиологическое новаторство может обернуться непоправимой бедой для многих.
Нас также удивило, что г-н Осипов в своей лекции - статье ссылается на Евсевия Кесарийского, одного из виднейших лидеров ариан, и даже называет его святым. Что это — ошибка или своеобразное понятие святости?
Мне хотелось бы сделать еще некоторые второстепенные замечания, а именно: г-н Осипов считает, что языческие жертвоприношения заключались в простои прагматике, что «жертва все равно будет иметь искупительный, выкупной характер, за грехи надо платить». Но большинство языческих жертв вовсе не было связано с грехами; это были просительные жертвы о помощи богов в определенном деле, благодарственные, по случаю благополучного похода, счастливого окончания дела и т.д. Некоторые языческие жертвы носили магический, оккультный характер и являлись средством для того, чтобы узнать будущее. Затем хочется сказать, что слова «искупительный» и «выкупной» — это одно и то же, т.е. словесная тавтология, а не указание на различные характеры жертвы.
Господин Осипов пишет: «...в язычестве все просто». Нет, в язычестве, как во всякой духовной лжи, все запутано и сложно. В язычестве участвуют демонические силы, там соединены остатки древних преданий еще монотеистического периода, смешанные с поздней мифологией; там искусство, достигшее высокого совершенства, и наряду с этим цинизм и сладострастие, возведенное в культ; там религиозные интуиции людей искали своего удовлетворения в мистериях — и не находили ответа.
В языческом мире возникли великие философские системы, которые поставили перед человечеством те проблемы, которые до сих пор варьируются в философии. В язычестве человек мог понять свое бессилие и ждал нового откровения. Отношение язычников к своим божествам, в том числе жертвоприношения, как своеобразный язык общения с богами-демонами, и в то же время какая-то генетическая память о том, что жертвой будет спасен мир — это все не так «все просто», как представляется г-ну Осипову.
Нам хочется также сказать, что слово «пресуществление», против которого так ополчился г-н Осипов, встречается в догматических посланиях и может иметь в контексте православного богословия другое семантическое значение, чем - то, которое оно получило в католицизме. Здесь дело не в слове, не в термине, а в том, в каком объеме мы понимаем слово «сущность»: в визуальном, подлежащем фиксации наших сенсорных чувств, философско-абстрактном или мистическом. Когда евхаристические дары претворяются в Тело и Кровь Христа, то они становятся уже не сущностью, а, согласно Дионисию Ареопагиту, сверхсущностью и относятся к сверхкатегориальному плану.
Я согласен, что слова «преложение», «претворение» более соответствуют самому духу Литургии, но считаю, что у нас нет оснований противопоставлять их термину «пресуществление», так как все они указывают на единое действие: хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа.
Апостол Иоанн Богослов обличал докетов - тех еретиков, которые считали, что Голгофская Жертва это религиозное представление, величественная картина, мистерия, соединяющая человека с Богом, но не действительность. Если на Литургии не происходит превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христа, то она принимает характер театрального представления древних мистерий, где язычники посредством ритуальной пищи, произношения таинственных имен и т.д. пытались войти в общение со своими богами. Пребывание Христа в Святых Тайнах - не метафора, а реалия, мы бы сказали сверхреалия. Дары могут условно назваться Телом и Кровью не по своей сущности, а по связи с Ипостасью Сына Божиего. Но ведь символ это тоже связь с символизируемым. Само слово «символ» переводится как «знак» и как «связь». Но Православие не признает никакого опосредованного отношения между освященными Дарами и Христом, это непосредственное отношение: в Святых Дарах — Сам Христос.