Нас также удивило, что г-н Осипов в своей лекции - статье ссылается на Евсевия Кесарийского, одного из виднейших лидеров ариан, и даже называет его святым. Что это — ошибка или своеобразное понятие святости?

Мне хотелось бы сделать еще некоторые вто­ростепенные замечания, а именно: г-н Осипов считает, что языческие жертвоприношения заключались в простои прагматике, что «жертва все равно будет иметь искупительный, выкупной ха­рактер, за грехи надо платить». Но большинство языческих жертв вовсе не было связано с греха­ми; это были просительные жертвы о помощи бо­гов в определенном деле, благодарственные, по случаю благополучного похода, счастливого окон­чания дела и т.д. Некоторые языческие жертвы носили магический, оккультный характер и явля­лись средством для того, чтобы узнать будущее. Затем хочется сказать, что слова «искупитель­ный» и «выкупной» — это одно и то же, т.е. сло­весная тавтология, а не указание на различные характеры жертвы.

Господин Осипов пишет: «...в язычестве все просто». Нет, в язычестве, как во всякой духов­ной лжи, все запутано и сложно. В язычестве участвуют демонические силы, там соединены ос­татки древних преданий еще монотеистического периода, смешанные с поздней мифологией; там искусство, достигшее высокого совершенства, и наряду с этим цинизм и сладострастие, возведен­ное в культ; там религиозные интуиции людей искали своего удовлетворения в мистериях — и не находили ответа.

В языческом мире возникли великие фило­софские системы, которые поставили перед чело­вечеством те проблемы, которые до сих пор варьируются в философии. В язычестве человек мог понять свое бессилие и ждал нового откровения. Отношение язычников к своим божествам, в том числе жертвоприношения, как своеобразный язык общения с богами-демонами, и в то же вре­мя какая-то генетическая память о том, что жерт­вой будет спасен мир — это все не так «все про­сто», как представляется г-ну Осипову.

Нам хочется также сказать, что слово «пре­существление», против которого так ополчился г-н Осипов, встречается в догматических посла­ниях и может иметь в контексте православного богословия другое семантическое значение, чем - то, которое оно получило в католицизме. Здесь дело не в слове, не в термине, а в том, в каком объеме мы понимаем слово «сущность»: в визу­альном, подлежащем фиксации наших сенсор­ных чувств, философско-абстрактном или мисти­ческом. Когда евхаристические дары претворя­ются в Тело и Кровь Христа, то они становятся уже не сущностью, а, согласно Дионисию Ареопагиту, сверхсущностью и относятся к сверхкате­гориальному плану.

Я согласен, что слова «преложение», «пре­творение» более соответствуют самому духу Ли­тургии, но считаю, что у нас нет оснований про­тивопоставлять их термину «пресуществление», так как все они указывают на единое действие: хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа.

Апостол Иоанн Богослов обличал докетов - тех еретиков, которые считали, что Голгофская Жертва это религиозное представление, величественная картина, мистерия, соединяющая чело­века с Богом, но не действительность. Если на Ли­тургии не происходит превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христа, то она принимает характер театрального представления древних мистерий, где язычники посредством ритуальной пищи, про­изношения таинственных имен и т.д. пытались войти в общение со своими богами. Пребывание Христа в Святых Тайнах - не метафора, а реалия, мы бы сказали сверхреалия. Дары могут условно на­зваться Телом и Кровью не по своей сущности, а по связи с Ипостасью Сына Божиего. Но ведь символ это тоже связь с символизируемым. Са­мо слово «символ» переводится как «знак» и как «связь». Но Православие не признает никакого опосредованного отношения между освященными Дарами и Христом, это непосредственное отноше­ние: в Святых Дарах — Сам Христос.

Священник говорит на Литургии: «...прино­сится в жертву Агнец Божий, вземший грехи ми­ра за жизнь мира и спасение». Эту жертву Тела и Крови Христа приносит Сам Христос Святой Троице; Он приносит, принимает и раздает. Тело и Кровь Христа - это бесценная Жертва и высшее освящение для христиан. Разве может хлеб и вино, не претворившиеся в Тело и Кровь, иметь такую же цену, как Жертва Христа? Мы позволим сказать, что без этого таинства мы сами не можем принести благодарность Богу за Его неисчисли­мые благодеяния. Поэтому без пресуществления, или, скажем более духовно, без преложения евхаристических даров Литургия перестает быть и жертвой и благодарением.

Искупительную жертву мог принести только один Христос; благодарственную жертву, равную искупительной, может принести также только один Христос. Сделать человека причастником Себе, т.е. ввести в единение с Собой, может толь­ко Сам Христос. Никто не мог заменить Христа на Кресте; Он в Евхаристии Тот же, что и на Гол­гофе. Святые Дары, как бы они не были связаны и соединены с Христом, не могут ввести нас в бесконечное поле высшего богообщения, если Христос не будет в них, если они не превратятся в Тело и Кровь Его.

Священник, причащая верующих, говорит: «Причащается раб Божий честнаго Тела и Кро­ви Христовой во оставление грехов и жизнь вечную». Вкушение хлеба и вина не может дать прощения грехов и небесного царства: они не могут стать жизнью вечной в самом человеке, не могут обожить его. Ветхозаветные иудеи прино­сили в храм первый сноп пшеницы и начатки от плодов, они благодарили Бога за земные блага и вспоминали о грядущем царстве Мессии. Еще более выразительным символом ожидаемого Спасителя было для иудеев вкушение пасхаль­ного агнца, но эти обряды и символы напомина­ли, указывали, но не освящали и не спасали. Только реальное присутствие Христа делает символ и прообраз действительностью.

Во всех таинствах происходит освящение, во всех действует благодать Духа Святого, все явля­ются каналами Духа Святого и связывают чело­века с Богом. Но Таинство Евхаристии отличает­ся от всех Таинств тем, что там пребывает живой Христос, не символически, не через соединение и связь с хлебом и вином, а пребывает в них, делая их Своим Телом и Кровью. Господь скрывал Свое Божество под покровом человеческой плоти, так как мир не мог бы вынести свет Божества. Те­перь Господь являет и скрывает Себя под покро­вом чувственного хлеба и вина.

Господин Осипов смеет говорить, что в таком случае происходит иллюзия и обман чувств. Но ведь в Ветхом Завете Господь скрывал Себя в го­рящей купине. Может ли г-н Осипов назвать это обманом чувств, т.е. что Моисей имел дело с при­зраком?

Бог явился Аврааму в виде трех Ангелов. Мо­жет ли г-н Осипов сказать, что это иллюзия, и Бог поступил с Авраамом, как иллюзионист? Бог явился пророку Илие в грозе и буре. Посмеет ли г-н Осипов сказать, что это материализированное представление о Боге? Я только хочу спросить у г-на Осипова: можно ли назвать феофанию мира­жом и призраком или это было реальным присут­ствием Божества, только в форме, доступной че­ловеку? Я думаю, что ответ ясен. Поэтому бого­словская невежливость (я не хочу употреблять более подходящего слова) может позволить себе сравнивать таинство с иллюзией. Без реального Христа нет ни Голгофы, ни Евхаристии, ни вос­кресения мертвых, ни вечной жизни для людей.

Еще раз повторю, г-н Осипов пишет, что евха­ристический хлеб и вино входят в Ипостась Бога, и сравнивает это с боговоплощением. Он забывает, что боговоплощение единственно и неповторимо, что второго Христа — Богочеловека не будет. Ипо­стась — это личность; как в личность может войти какой-либо иной предмет? Уже это абсурд. Вечное спасение есть вечное уподобление; но святые в веч­ном богообщении, в новых внутренних озарениях, в вечном приближении к Богу никогда не станут ипостасно равными Богу, даже Пресвятую Богоро­дицу Господь не принял в Свою Ипостась. А г-н Осипов пишет, что Господь дает ипостасное соеди­нение с Собой предметам ритуала. Личность — это духовная монада; в личность человека не может войти онтологически другая личность.