Здесь мы встречаемся с непониманием христианской жизни. Христианское бесстрастие по своему смыслу и значению не только отличается от бесстрастия пантеистической мистики, например, буддизма, но противоположно ему. Христианское бесстрастие — это очищение чувств от аффективности и порочных влечений, это одухотворение души, это исцеление воли, это приведение эмоций в состояние гармонии. Здесь искореняются не эмоции, а их диссонирующие звуки; здесь не уничтожается мысль, а освобождается ум от хаоса помыслов; душа освобождается от рабства похотей и темных влечений и здесь начинается истинная жизнь души.

В пантеистической мистике душа не возрождается от греха. Психическое содержание человека отождествляется со злом, причиняющим страдание, которое надо уничтожить. Здесь силы, способности и проявления души не очищают от гноя греха, а отсекают определенными медитативными упражнениями, как хирургическим ножом. Большинство наших интеллигентов не знакомы с характером христианской мистики, в основе которой лежит преображение, поэтому они путают ее с мистикой уничтожения, с мистикой смерти, которая стремится превратить душу в темный вакуум, где исчезают как в какой-то бездне, мысли, чувства и представления.

Христианский аскетизм имеет жизнеутверждающий характер, но эта жизнь не интеллектуальное «обжорство» внешними знаниями, не пароксизмы страстей, потрясающих душу, а воскрешение духа, которое ощущается человеком, как полнота и глубина жизни. Впрочем, надо сказать, что современная интеллигенция в большинстве своем знает о восточных учениях по их европейским подделкам, поэтому за привычной для европейца терминологией не видит их сатанинского лица. Мы хотим сказать, что в христианстве душа испытывает страдания в борьбе с грехом и страстями, въевшимися в нее.

Эта борьба может быть временами тяжелой и острой, но благодать утешает человека и в минуты испытаний дает ему силы и даже радость. Но равнодушие и бесчувствие, которых боятся интеллигенты, вернее оправдывают свою боязнь расстаться со своими страстями, чужды христианству. Равнодушие и бесчувствие к человеческой личности порождают другое - потерю смысла жизни, эгоизм и пантехнологизм, который переходит в агрессию машины против человека. Компьютер завоевывает все новые и новые пространства человеческой души, иссушая и порабощая ее. Человек сначала добровольно, а потом невольно скатывается в плен машины, где нет живых отношений даже в той форме, которые существовали между человеком и животными. Раньше были сказки, персонажами которых были звери; теперь появились новые фантастические сказки о «взбунтовавшихся» компьютерах, которые потеряли управление и контроль.

Машиной можно пользоваться, но машину нельзя любить. Технологическая система меняет менталитет человека, и он относится к окружающим людям, как к машинам, от которых надо защищаться и которыми надо пользоваться. В мире компьютеров нет места человеческой личности, а в душе человека нет места для Бога. Компьютер убивает интеллект, поэтому мы предполагаем, что через несколько поколений сама интеллигенция исчезнет, как вымерли мамонты в ледниковый период. Останутся узкие специалисты, как надсмотрщики за машинами, которых ничего не будет интересовать, кроме собственных аппетитов. Власть над машинами не принесет им счастья и в своем эгоизме они будут похожи на узников, родившихся в тюрьме. Земля будет рождать уродов (чудовищ), написано в книге Ездры. Жизнь человека без любви неестественна, поэтому он не может удержаться даже на уровне биологизма. Потеряв способность любить, он впадает в состояние стертого безумия и различные патологии. И здесь практически позитивизм переходит в демонизм. Только христианство, дарующее человеку любовь и учащее его любить, может освободить человечество от перспективы коллективного безумия, маний и фобий. Уже среди душевнобольных появляется особый вид фобий: больному кажется, что какие-то скрытые аппараты направляют на него смертоносные радиоактивные лучи...

Значительная часть околоцерковной интеллигенции — сторонники экуменизма. Не зная серьезно ни православия, ни католицизма, ни протестантства, они кричат о грехе разделения и требуют экуменического соединения конфессий, представляя всемирный Совет Церквей в общую кухню в коммуналке.

Дорогие друзья! Позвольте обратиться к вам с предложением: чтобы не было войн, разногласий и мордобоев, давайте устроим экуменический союз философов, который задался бы целью объединить в одну систему все философские школы. На ассамблеях этого совета и его рабочих комиссиях должно быть доказано, что между философией Канта, Шеллинга, Гегеля, Маркса, Ницше, Булгакова и Митрохина нет никаких разногласий, что все они учили об одном и том же, только в различных терминологиях и формулировках. Будем разбирать Упаниша-ду, «Диалоги» Платона, дошедшие до нас произведения Гераклита и Эпикура, парадоксы Диогена, вещания Гартмана и т.п. и объявим удивленному миру, что между этими мыслителями и их творениями не существует никакого противоречия, что можно найти общую платформу, подобную железнодорожной платформе, на которой они уместились бы все; что можно найти точку философского минимализма, как интеллектуальный котел, в котором можно сварить из этих систем общую похлебку.

Вы шокированы таким неуважением к философии, но ведь вы тоже самое требуете от нас. Вы упрекаете Церковь в конфессиональной гордыне, потому что такие понятия, как откровения и истина, стали вам чужды и непонятны. Вы имеете дело с представлениями, для которых нет твердых критериев и ориентиров, где только один постоянный фактор - это их эфемерность и непостоянство.

Для вас догмат это тоже человеческое представление, поэтому борьбу за чистоту догматов вы считаете фанатизмом и не прочь сравнить ее с войной в Лилипутии, возникшей из-за спора о том, как надо разбивать вареные яйца - с тупой или острой стороны...

Для дикаря может показаться странным, почему золото ценится дороже меди, ведь оба блестят. Напомним, что Свифт предложил рецепт для объединения разномыслящих: сделать трепанацию черепов, разделить мозги на две части и приживить к стороннику одной теории или политической партии половину мозгов его оппонента, и наоборот; если мозг будет разрезан точно на половину, и операция произойдет в стерильных условиях, то после заживления головы единомыслие неизбежно.

Предлагаем уникальный метод для экуменического объединения. Членов делегаций экуменической ассамблеи запереть в зале, как кардиналов в Сикстинской капелле при избрании папа, пока они единогласно не вынесут решения объединиться и скрепят эти решения собственноручными подписями. После экуменического объединения настанет эпоха мира и благоденствия, прекратятся такие бедствия, как войны, голод, эпидемии и даже солнечные бури.

Теперь о другом вопросе, касающемся современной философии.

Почему Гегель стал «властителем дум» интеллигенции XIX-го столетия и инерция его влияния продолжается до наших дней? Даже Маркса в какой-то степени можно назвать гегельянцем, только отразившему в своем учении концепции Гегеля как отношения негатива к позитиву, или, говоря по другому, Маркс похож на комсомольца, который, «раскулачив» Гегеля, поселился в его доме и стал свободно распоряжаться его имуществом.

Если бы Гегель жил во времена Маркса, то он мог бы подать на него судебный иск, обвиняя его в плагиате. Но, все-таки, вернемся к вопросу: в чем заключалось «обаяние» Гегеля на целые поколения интеллигенции? Нам кажется в том, что философия Гегеля оказалась камертоном, который уловил диссонансы и противоречия в психической жизни интеллигенции. В его философии самым причудливым образом соединены друг с другом два кажущихся антипода: рационализм и агностицизм. Его система это апофеоз рационализма, в тоже время сама концепция и ее содержание глубоко агностичны: тезис порождает антитезис и оба сливаются в синтезе. Этот этап борьбы завершается качественно новым состоянием — синтезом той реалии, которая становится тезисом для нового антитеза и т.д. Синтез - не количественный, а качественный итог, поэтому он всегда больше своих элементов. Так что, каждая теория относительна, она должна смениться или стать частным случаем другой, более общей теории, которая откроется нам в будущем.