Второе искушение, как мы уже сказа­ли,- это чувство одиночества. Че­ловеку не с кем поделиться внутренними переживаниями. Он ищет духовного друга и не находит его, а духовный наставник может уделить человеку лишь немного вре­мени, да и то эти краткие встречи ограничиваются чаще всего исповедью и разреше­нием сиюминутных потребностей. То есть найти такого «духовного брата», который понимал человека с полуслова и имел с ним как бы одну душу, человек не может. Но и здесь - Промысл Божий: созидать свой внутренний мир нужно с Богом - в молитве, а не в поисках общения с дру­гим человеком. В искушение одиночеством чаще всего впадают люди с нежной, легко ранимой и «привязчивой» душой. Этим испытанием Господь помогает таким лю­дям стать независимыми от других, стать более твёрдыми духом.

Третье искушение - желание соз­дать комфортное христиан­ство: посещать храмы, исполнять обряды, но при этом не менять прежнего образа жизни, вернее - избегать таких грубых гре­хов, как прелюбодеяние, обман, воровство и тому подобное, но жить прежними чув­ствами, находиться в том же, прежнем, информационном поле. Человек в своём сер­дце хочет соединить мир страстный и безблагодатный с Церковью, соединить грубо чувственное и духовное, создать из религии какой-то гибрид, где христианство сочеталось бы с гедонизмом. Но комфортного христианства не существует, это - ложь, прикрываемая именем Христа. Существует одно - аскетическое - христианство, которое призывает человека к постоянной борьбе с самим собой. Соединить в один сплав страстную душевность и духовность - невозможно. Такая «сплавленная» душа будет похожа на Сизифа, который вкаты­вает камень на вершину горы, но у самой вершины камень вдруг срывается к подно­жию; или - на Пенелопу, которая днем ткёт саван, а ночью распускает готовую ткань; такой человек трудится, но получает мало. При таком «сплавлении» возможны два исхода: или душевное поглотит духовное, и человек будет воспринимать религию внешне, «оземленно», через призму соб­ственного воображения, или духовное бу­дет постепенно вытеснять душевное, и че­ловеку станет чуждо и безразлично то, чем раньше жило его сердце, и он сам откажет­ся от того, что стоит преградой между ним и Богом. Господь уподобил души услышав­ших евангельское слово зернам, из которых выросли колосья; число зерен в выросшем колосе может быть различным: тридцать, шестьдесят и сто (Мк.4,8,20). Это мера стяжания благодати Духа Святаго, мера подвига и смирения человека.

Мы рассказали о препятствиях и иску­шениях, которые могут постигнуть людей, ведущих церковную жизнь. Но суд Бо­жий - не суд человеческий, на нём будет учтено всё, и даже одно тайное движение человеческого сердца к Богу, даже одна добрая мысль не упадут с чаши весов Бо­жественного правосудия.

Интеллигенту нелегко принять мысль, что абсолютный Дух, первопричина и промыслитель мира,- это Живая Личность. Интеллигент постоянно путает два поня­тия: личность и индивидуальность. Меж­ду тем личность - это высшая форма бы­тия, а индивидуальность - это обособлен­ная форма бытия. Ограниченность как свойство индивидуальности интеллигент переносит на личность; ему легче предста­вить Бога как некую силу, которая прони­зывает весь мир. Божественная Личность сверхвременна и сверхпространственна. Бог весь во всём и весь выше всего. Он объемлет все, но в Его существо ничто не может проникнуть. Интеллигенту трудно принять это через веру, поэтому он скло­нен считать Бога некоей универсальной, космической энергией, обладающей свой­ствами высшего разума.

Но если интеллигент преодолел это ис­кушение и сердцем принял Бога как Лич­ность, то перед ним опять стоит вопрос,- как войти в общение с этой Личностью. Интеллигент привык изучать и анализиро­вать, а ему говорят: «Склони голову и мо­лись; твой ум не может объять абсолютное Божество, но твоё сердце может принять Его, отразить в своих глубинах Его вечный свет». Это не интеллектуальный свет ума, а духовный свет, льющийся с небес. Труд­но интеллигенту войти в своё сердце, он привык скитаться и жить вне дома, он был готов изучать самые дальние уголки зем­ли, но забывал о своей собственной душе, и вот он отдал сердце своё страстям, а стра­сти поселились в его сердце и укрылись там, словно звери в тёмных норах. Интел­лигент видел свои страсти только тогда, когда они «выползали» наружу, в область сознания и рефлексии. Теперь ему говорят: «Бог, Который живёт на небесах, должен открыться тебе через твоё сердце». Он понимает, что это значит: сердце должно быть чисто, как небо; но тем не менее интелли­гент не борется со страстями, не искореня­ет их, а начинает мечтать о подвигах и пред­ставлять себя, во взлётах своей фантазии, каким-то подвижником, чуть ли не святым. Но иллюзии рано или поздно рушатся, и у человека опускаются руки. Он понима­ет, что напрасно надеялся на собственные силы, что надо было просить помощи у Бо­га. Человек начинает молиться, но этот внутренний труд непривычен для него. Молитва требует концентрации мысли, а интеллигент привык читать и размышлять. Его необузданному уму тесно в молитве, он хочет привычного для себя простора. А молитва требует жертвы: человек должен свести к минимуму внешние впечатления, и тогда образуется глубина мысли за счет отказа от широты: так сдавленный скала­ми поток реки устремляется вверх...

Молитва - способность интуитивного проникновения в духовный мир через сло­во; это - созерцание, способность к кото­рому катастрофически теряет или уже по­терял современный человек, да и, кроме того, интеллигент привык к огромным дозам информации. Если уместно такое срав­нение, то заваленный книгами письменный стол современного интеллигента похож на стол Гаргантюа*, заставленный неимовер­ным количеством кастрюль и сковородок с пищей.

* Гаргантюа - персонаж романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» французского писателя Франсуа Рабле (1494-1553) (см., напр.: Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. М., 1973).

Избыточная информация, как и избыточная пища, может вызвать ожире­ние. И творческие силы души перерожда­ются в ленивое воображение и ленивую память, интеллектуальная энергия расходуется лишь на то, чтобы узнавать новые факты и сведения и запоминать их. Посте­пенно интеллигент всё более отвыкает от самостоятельного мышления и начинает нуждаться в рафинированной пище, про­пущенной через телевизоры и компьюте­ры. Учиться молитве интеллигенту так же трудно, как перенесшему паралич снова привыкать ходить. Предположим, что че­ловек, обладающий сильной волей, преодо­левает и это искушение. Он заставляет себя молиться, у него со временем образуется даже привычка молиться, но перед ним сто­ят и ещё преграды: он хочет, выражаясь интеллигентским языком, верить разумно, то есть найти в христианстве ответы на те мировоззренческие вопросы, которые он решал «сам», как большинство интелли­гентов, и которые приняли вид интеллек­туальных комплексов - внутренних сопер­ников молитвы. Эти вопросы возникают иногда во время самой молитвы, в них зву­чит холодный смех Мефистофеля.

Интеллигент начинает изучать религиоз­ную литературу. И это вроде бы целесооб­разно и оправданно, но вся беда в том, что религиозная литература неоднородна. Мно­гие, внешне религиозно настроенные, авто­ры на самом деле боролись с религией, под видом «абстрактного христианства» клеве­тали на Церковь, а иные, под флагом защи­ты Православия, выражали мысли, несовместимые с Православием, в сущности от­равляя души своих читателей. Впрочем, некоторые из этих авторов, «пиша» то, что накопилось и суммировалось в их сердцах, не понимали, что они являются медиумами какого-то неизвестного им духа. Кстати, следует заметить, что дух рационализма и скептицизма давно проник даже в наши ду­ховные академии. Ещё в дореволюционное время многие богословские работы были написаны и под влиянием протестантизма, и по схемам католической схоластики. На­против, творения святых отцов - это бого­словие, основанное на созерцании, отцы стремились показать христианство в его внутренней красоте, а если и доказывали истинность веры, то для того, чтобы охра­нить чистоту учения от ереси. Созерцание создавало свои формы, а мировосприятие - свой язык. Святоотеческий язык из-за сво­ей глубины может показаться несколько тя­жёлым для современного интеллигента. Этот язык также требует созерцательного подхода или по крайней мере неспешного, осмысленного вчитывания. Кроме того, глу­бина святоотеческой мысли открывается только по очищении человеческого сердца. В настоящее время модернисты и «обнов­ленцы» стараются распространить под видом православия свои ложные идеи, а в сущ­ности - дискредитировать чистые источ­ники Православия, перевести Православие в «душевное», они стараются вызвать у хрис­тианина внутреннее недоверие к Преданию Церкви. Они даже не стесняются упо­минать о дарвинизме-эволюционизме*, понятие о котором прочно вошло в мента­литет интеллигенции. Космология, биоге­нез, история мира рассматриваются в этом ракурсе.

* Дарвинизм - учение об эволюции органическо­го мира. Основатель - Чарлз Роберт Дарвин (1809-1882), английский естествоиспытатель.

Но эволюционизм и креационизм (учение о творении) несовместимы друг с другом. Эволюционизм рассматривает само христианство и Церковь не как пол­ноту Божественного Откровения, не как истину, которая тождественна себе самой, а как развивающиеся идеи и совершенству­ющиеся институты. При таком подходе понятие истины уничтожается: истина ста­вится в зависимость от культурного уровня человечества, а так как человечество не может достигнуть конца эволюционной лестницы, то истина-де должна меняться. Такие популярные писатели, как отец Александр Мень**, диакон Андрей Кураев*** и другие, пытаются представить Библию не Божественным Откровением, а фольк­лорным произведением. Проводится мысль, что текст Библии изменялся и искажался.

** Мень А., свящ. (1935-1990) – русский богослов.

*** Кураев А., диак. (р. 1963) - русский богослов и публицист.

Хотя отец Андрей Кураев критикует отца Александра Меня, но в отношении к Биб­лии они так же похожи друг на друга, как депутаты левого и правого толка, сидящие в одном ряду. Отец Андрей Кураев «грозит кулаком» Александру Меню, но в то же вре­мя продолжает дело отца Александра: отец Александр утверждает, что, вместо пророка Исайи, было четыре Псевдо-Исайи*, утвер­ждает, что Послания под именем апостола Павла появились в Церкви во II столетии**, а отец Андрей, на страницах православного журнала «Альфа и Омега», выражает мысль, что под именем пророка Моисея скрывает­ся антивавилонский полемист-сатирик***. На­читавшись «обновленцев от Православия», интеллигент приходит к выводу, что, воз­можно, Библия это отнюдь не Священное Писание, а собрание мифов (только лучше отредактированное, нежели аналогичные фольклорные тексты других народов), и опять оказывается в привычной для себя стихии рационализма и скептицизма. Вот почему необходимо читать Библию «гла­зами» святых отцов. В святоотеческой литературе с огромной силой и глубиной раз­решены извечные вопросы, которые волну­ют человеческую душу на протяжении всей истории человечества, святоотеческая литература - это чистая вода, текущая из чистого источника.