* Лосский Н. (1870-1965) - русский философ.

Такой человек может быть «по-своему» нравственным, может добросовестно исполнять работу, участвовать в общественных мероприятиях, может быть примерным се­мьянином (хотя измену жене не считает большим грехом) и заботливым отцом; даже в кругу близких себе людей он помнит, что он, прежде всего, джентльмен, поэтому не позволит себе оскорбить - прилюдно - супругу или наказать ребёнка. В служебных де­лах он исключительно, как-то торжественно и демонстративно, честен, с начальством независим, к подчинённым снисходителен, но главное несчастье такого человека в том, что он не видит своей интеллектуальной и нравственной ограниченности, что ему орга­нически претит мысль о собственных ошиб­ках и грехах, а покаяние он увязывает с исте­ричностью и мазохизмом. Поэтому его поря­дочность есть проявление внешней этики. Внутренней жизни для него не существует. Меньше всего в мире гордец знает самого себя, то есть глубину своей души. В глубине души гордеца - занавес, который он не хо­чет и не может отдёрнуть. Убеждение в сво­ей порядочности даёт ему чувство самоуспо­коенности. Он хоть и не осознает, но интуи­тивно понимает, что вера даст другую оценку его жизни, развеет его «богатства», как ветер рассеивает прах, что вера лишит его привыч­ного для него интеллектуального и нрав­ственного уюта. Поэтому гордец заранее при­нял все меры, чтобы защитить себя от Бога. Такой человек хорошо знает мифологию Греции и Рима, но Библию, кроме разве что Книги Екклесиаста, не посчитал нужным даже прочитать, он верит, что Библия - это собрание «сказок». Однако гордец доста­точно вежлив, чтобы сказать это верующе­му собеседнику, он выражается даже так: «Да, Библия - это выдающийся памятник литературы. Она оказала значительное влияние на развитие культуры, но у авто­ров Библии неправильная методология». Что гордец подразумевает под неправиль­ной или правильной «методологией», не­известно ему самому, но зато он сохраняет лицо. Не прочитав Библии, не коснувшись деталей, которые выдали бы его некомпе­тентность, гордец даёт ответ, претендую­щий быть лаконичным итогом якобы произведённого гордецом исследования.

Опять парадокс! Почему для гордецов, для этих людей, обладающих значительной эрудицией и живущих если не в христианской, то в постхристианской стране, Библия и православное учение представляют собой какие-то белые пятна? Почему их мнение о Православии, сочинённое прямо на лету,- либо удивительное по невежеству и апломбу положение, либо же заученный в школе атеистический шаблон? Так поче­му? Ответ один: гордость не терпит сопер­ников, Бог является врагом гордецов. По­этому они старательно прячутся от того, что может им напомнить о Боге. Они про­сто боятся, что Бог есть! Впрочем, джентль­мен должен быть снисходителен и веротер­пим. Поэтому, пока его не трогают, он от­носится к религии индифферентно, даже считает, что вера приносит пользу просто­му народу, как сказки детям, но гордец не представляет, как он может встать перед кем-либо на колени. Для него это равно­сильно капитуляции, это как защитнику крепости выбросить белый флаг из окна.

Гордость ума - это змея, таящаяся в кус­тах роз; нектар цветов она превращает в яд.

Если мы захотим вкратце описать линию духовного пути такого человека, то долж­ны будем отметить главное: его воспитатели не ставили перед гордецом самый глав­ный вопрос,- вопрос о смысле человечес­кой жизни. Гордец глубоко не задумывал­ся над таким феноменом, как смерть, над такой категорией, как вечность. Его ум с са­мого детства был парализован потоком информации. Его собственные способнос­ти, его любознательность и память стали ловушкой для него самого. Он привык к ра­финированной пище, которую можно гло­тать не разжевывая. Его интеллектуаль­ные успехи развили в нём чувство исклю­чительности, а затем и соперничества и тщеславия. Гордец развивал свой ум, как борец развивает свои мышцы, но эти мышцы со временем «обросли» жиром. Тайное восхищение своими знаниями, своим умом постепенно переросло в страсть. Кстати, в гордеце воспитывали и эстетическое чув­ство, только не в христианском, а в язычес­ком понимании этого слова, и это чувство превратилось в космофилию. Красота мира стала для гордеца исключительной и самодовлеющей. Он не задавался вопросами по­чему, откуда и зачем. Он твердо усвоил урок, что на «почему» нет ответа, что «почему» - это область иллюзий и мечтаний, которыми можно только забавляться. Гордеца учи­ли уважать людей, быть добрым и состра­дательным, но случилось так, что эти свой­ства неожиданно обратились против него: обильная информация сделала его ум про­стым «складом» знаний, она лишила его той проницательности и дерзновения, ко­торые помогают изучить поставленный вопрос до конца. Рано развитый эстетизм, сопряжённый с чувственной страстностью, подавил мистическую интуицию, а нрав­ственность,- не как внутреннее состояние, а как урок поведения,- превратилась в эти­кет джентльмена, который делает добро для поддержания чести джентльмена, а людей уважает, чтобы не уронить в их глазах дос­тоинства джентльмена. С другой стороны, уроки доброты, которые такой человек по­лучил в детстве, уроки, не подкреплённые нужным смирением, привили ему и какую-то сентиментальность. А далее случилось так, что тщеславие, как момент красования перед восхищённой аудиторией, перешло в гордость, и человек стал «артистом для са­мого себя». Произошло самое страшное: человек потерял чувство реальности, позабыв о своей ограниченности, не понимая, что его жалкое счастье в оболочке «эго» - есть са­мое страшное несчастье, что чувство само­достаточности - есть самая большая поте­ря. Гордец религиозен «наизнанку», он обо­жествил свой ум, он в восторге от своей культуры, он удовлетворен своими знания­ми, он не нуждается в Боге, он чуть ли не Пьер Симон Лаплас*, который, рассказывая Наполеону I о своей теории происхождения Солнечной системы, заметил, что он не нуж­дался в гипотезе о существовании Бога. Гор­дец нашёл успокоение в отчаянном убежде­нии, что Бога нет, только это убеждение - не горячего, а холодного отчаяния, которое гордец, впрочем, называет трезвостью ума. Если бы Христос явился ему, как Великому инквизитору у Достоевского, то гордец то­же сказал бы: «Уходи отсюда поскорее»,- только сердце его не горело бы от поцелуя Христа, как сердце старого инквизитора**. Гордец просто посчитал бы Христа пустым мечтателем, Который к тому же недоста­точно воспитан, и поспешил бы вымыть лоб после поцелуя Христа.

* Лаплас П.-С. (1749-1827) - французский астроном, математик и физик.

** См.: Достоевский Ф. Собр. соч.: В 12 т. М, 1982. А-И. С. 309-310.

Интеллектуальная гордыня - это духов­ный микроб, который, как и всякий мик­роб, невозможно разглядеть. Мы наблю­даем только клинику болезни, ведущей к смерти. Душа человека, поражённая этим микробом, начинает как бы излучать хо­лодный, люциферианский свет. Святые отцы сказали, что если соединить все по­роки вместе и положить их на чашу весов, то гордость одна перетянет их. Гордый как бы говорит: «Бога нет, а если Он есть, то почему Он Бог, а не я сам?». Гордого не­возможно исправить, его может спасти только чудо.

Мы привели один пример, историю од­ной болезни, хотя вариантов интеллекту­альной гордости много, она многолика и многообразна. Но у гордости наличеству­ет одно свойство - свойство идола: идол имеет глаза, но не видит, и не видит сущности явлений; имеет уши и не слышит, и не слышит голоса вечности; имеет уста, но не может проглаголать. Гордецу так же не­возможно произнести имя Бога, которым мир вырван из небытия и Которым мир существует, как идолу раскрыть свои ка­менные губы.

И всё-таки мы благодарны даже такому гордецу, как Николай Рерих, за то, что этот отступник, сам того не желая, предуп­редил наш, погруженный в дремоту, мир о том, какая опасность надвигается с Восто­ка. Рерих всю свою жизнь отдал служению лжи. Он лгал словом, но рука художника «проговорилась» и открыла в картинах то, о чём хотел бы умолчать философ.

* Рерих Н. (1874-1947) - русский художник, археолог, путешественник и писатель.

Рерих показал Гималаи как страну смерти, эти го­ры похожи на лунный пейзаж, эти горы - как надгробный камень над бездонной могилой; Рерих открыл и горы Памира, в их метафизическом Зазеркалье, в этих горах из-под панциря льдов текут потоки крови. А горы Тибета как будто источают холод смерти. Это не холод льда и снега, а косми­ческий холод межзвёздных чёрных пространств.

Как-то мы были в питомнике змей и ви­дели этих рептилий, упрятанных за стекло. Некоторые из них были красивой окраски, они словно были одеты в шелка с узорами красного, желтого, зелёного и синего цве­та. Змеи не обращали на людей никакого внимания, они лежали, свернувшись клуб­ком, как бы погружённые в глубокий сон. Но какое-то странное чувство наполнило нашу душу, какая-то глухая тревога, какой-то мертвящий, почти метафизический хо­лод ощущался в этих существах.

Подобное чувство мы испытывали, когда смотрели на картины Рериха. Он - певец Гималаев, но он хочет еще и того, чтобы его гимны Тибету звучали реквиемом хрис­тианскому миру. Рерих не любит Гима­лаи: сердце буддиста не может любить никого, оно похоже на осколок льда, ко­торый сорвался с вершины и, упав, раз­бился на части. Но Рерих служит, как я Рамакришна, богине смерти Кали - «ма­тери мира», служит с усердием неофита. Сердце буддиста не может любить, но мо­жет ненавидеть холодной ненавистью, а Рерих ненавидит христианство, из-за которого сатана еще не стал самодержцем мира.