«...Иисус Наставник, помилуй нас!»
* Лосский Н. (1870-1965) - русский философ.
Такой человек может быть «по-своему» нравственным, может добросовестно исполнять работу, участвовать в общественных мероприятиях, может быть примерным семьянином (хотя измену жене не считает большим грехом) и заботливым отцом; даже в кругу близких себе людей он помнит, что он, прежде всего, джентльмен, поэтому не позволит себе оскорбить - прилюдно - супругу или наказать ребёнка. В служебных делах он исключительно, как-то торжественно и демонстративно, честен, с начальством независим, к подчинённым снисходителен, но главное несчастье такого человека в том, что он не видит своей интеллектуальной и нравственной ограниченности, что ему органически претит мысль о собственных ошибках и грехах, а покаяние он увязывает с истеричностью и мазохизмом. Поэтому его порядочность есть проявление внешней этики. Внутренней жизни для него не существует. Меньше всего в мире гордец знает самого себя, то есть глубину своей души. В глубине души гордеца - занавес, который он не хочет и не может отдёрнуть. Убеждение в своей порядочности даёт ему чувство самоуспокоенности. Он хоть и не осознает, но интуитивно понимает, что вера даст другую оценку его жизни, развеет его «богатства», как ветер рассеивает прах, что вера лишит его привычного для него интеллектуального и нравственного уюта. Поэтому гордец заранее принял все меры, чтобы защитить себя от Бога. Такой человек хорошо знает мифологию Греции и Рима, но Библию, кроме разве что Книги Екклесиаста, не посчитал нужным даже прочитать, он верит, что Библия - это собрание «сказок». Однако гордец достаточно вежлив, чтобы сказать это верующему собеседнику, он выражается даже так: «Да, Библия - это выдающийся памятник литературы. Она оказала значительное влияние на развитие культуры, но у авторов Библии неправильная методология». Что гордец подразумевает под неправильной или правильной «методологией», неизвестно ему самому, но зато он сохраняет лицо. Не прочитав Библии, не коснувшись деталей, которые выдали бы его некомпетентность, гордец даёт ответ, претендующий быть лаконичным итогом якобы произведённого гордецом исследования.
Опять парадокс! Почему для гордецов, для этих людей, обладающих значительной эрудицией и живущих если не в христианской, то в постхристианской стране, Библия и православное учение представляют собой какие-то белые пятна? Почему их мнение о Православии, сочинённое прямо на лету,- либо удивительное по невежеству и апломбу положение, либо же заученный в школе атеистический шаблон? Так почему? Ответ один: гордость не терпит соперников, Бог является врагом гордецов. Поэтому они старательно прячутся от того, что может им напомнить о Боге. Они просто боятся, что Бог есть! Впрочем, джентльмен должен быть снисходителен и веротерпим. Поэтому, пока его не трогают, он относится к религии индифферентно, даже считает, что вера приносит пользу простому народу, как сказки детям, но гордец не представляет, как он может встать перед кем-либо на колени. Для него это равносильно капитуляции, это как защитнику крепости выбросить белый флаг из окна.
Гордость ума - это змея, таящаяся в кустах роз; нектар цветов она превращает в яд.
Если мы захотим вкратце описать линию духовного пути такого человека, то должны будем отметить главное: его воспитатели не ставили перед гордецом самый главный вопрос,- вопрос о смысле человеческой жизни. Гордец глубоко не задумывался над таким феноменом, как смерть, над такой категорией, как вечность. Его ум с самого детства был парализован потоком информации. Его собственные способности, его любознательность и память стали ловушкой для него самого. Он привык к рафинированной пище, которую можно глотать не разжевывая. Его интеллектуальные успехи развили в нём чувство исключительности, а затем и соперничества и тщеславия. Гордец развивал свой ум, как борец развивает свои мышцы, но эти мышцы со временем «обросли» жиром. Тайное восхищение своими знаниями, своим умом постепенно переросло в страсть. Кстати, в гордеце воспитывали и эстетическое чувство, только не в христианском, а в языческом понимании этого слова, и это чувство превратилось в космофилию. Красота мира стала для гордеца исключительной и самодовлеющей. Он не задавался вопросами почему, откуда и зачем. Он твердо усвоил урок, что на «почему» нет ответа, что «почему» - это область иллюзий и мечтаний, которыми можно только забавляться. Гордеца учили уважать людей, быть добрым и сострадательным, но случилось так, что эти свойства неожиданно обратились против него: обильная информация сделала его ум простым «складом» знаний, она лишила его той проницательности и дерзновения, которые помогают изучить поставленный вопрос до конца. Рано развитый эстетизм, сопряжённый с чувственной страстностью, подавил мистическую интуицию, а нравственность,- не как внутреннее состояние, а как урок поведения,- превратилась в этикет джентльмена, который делает добро для поддержания чести джентльмена, а людей уважает, чтобы не уронить в их глазах достоинства джентльмена. С другой стороны, уроки доброты, которые такой человек получил в детстве, уроки, не подкреплённые нужным смирением, привили ему и какую-то сентиментальность. А далее случилось так, что тщеславие, как момент красования перед восхищённой аудиторией, перешло в гордость, и человек стал «артистом для самого себя». Произошло самое страшное: человек потерял чувство реальности, позабыв о своей ограниченности, не понимая, что его жалкое счастье в оболочке «эго» - есть самое страшное несчастье, что чувство самодостаточности - есть самая большая потеря. Гордец религиозен «наизнанку», он обожествил свой ум, он в восторге от своей культуры, он удовлетворен своими знаниями, он не нуждается в Боге, он чуть ли не Пьер Симон Лаплас*, который, рассказывая Наполеону I о своей теории происхождения Солнечной системы, заметил, что он не нуждался в гипотезе о существовании Бога. Гордец нашёл успокоение в отчаянном убеждении, что Бога нет, только это убеждение - не горячего, а холодного отчаяния, которое гордец, впрочем, называет трезвостью ума. Если бы Христос явился ему, как Великому инквизитору у Достоевского, то гордец тоже сказал бы: «Уходи отсюда поскорее»,- только сердце его не горело бы от поцелуя Христа, как сердце старого инквизитора**. Гордец просто посчитал бы Христа пустым мечтателем, Который к тому же недостаточно воспитан, и поспешил бы вымыть лоб после поцелуя Христа.
* Лаплас П.-С. (1749-1827) - французский астроном, математик и физик.
** См.: Достоевский Ф. Собр. соч.: В 12 т. М, 1982. А-И. С. 309-310.
Интеллектуальная гордыня - это духовный микроб, который, как и всякий микроб, невозможно разглядеть. Мы наблюдаем только клинику болезни, ведущей к смерти. Душа человека, поражённая этим микробом, начинает как бы излучать холодный, люциферианский свет. Святые отцы сказали, что если соединить все пороки вместе и положить их на чашу весов, то гордость одна перетянет их. Гордый как бы говорит: «Бога нет, а если Он есть, то почему Он Бог, а не я сам?». Гордого невозможно исправить, его может спасти только чудо.
Мы привели один пример, историю одной болезни, хотя вариантов интеллектуальной гордости много, она многолика и многообразна. Но у гордости наличествует одно свойство - свойство идола: идол имеет глаза, но не видит, и не видит сущности явлений; имеет уши и не слышит, и не слышит голоса вечности; имеет уста, но не может проглаголать. Гордецу так же невозможно произнести имя Бога, которым мир вырван из небытия и Которым мир существует, как идолу раскрыть свои каменные губы.
И всё-таки мы благодарны даже такому гордецу, как Николай Рерих, за то, что этот отступник, сам того не желая, предупредил наш, погруженный в дремоту, мир о том, какая опасность надвигается с Востока. Рерих всю свою жизнь отдал служению лжи. Он лгал словом, но рука художника «проговорилась» и открыла в картинах то, о чём хотел бы умолчать философ.
* Рерих Н. (1874-1947) - русский художник, археолог, путешественник и писатель.
Рерих показал Гималаи как страну смерти, эти горы похожи на лунный пейзаж, эти горы - как надгробный камень над бездонной могилой; Рерих открыл и горы Памира, в их метафизическом Зазеркалье, в этих горах из-под панциря льдов текут потоки крови. А горы Тибета как будто источают холод смерти. Это не холод льда и снега, а космический холод межзвёздных чёрных пространств.
Как-то мы были в питомнике змей и видели этих рептилий, упрятанных за стекло. Некоторые из них были красивой окраски, они словно были одеты в шелка с узорами красного, желтого, зелёного и синего цвета. Змеи не обращали на людей никакого внимания, они лежали, свернувшись клубком, как бы погружённые в глубокий сон. Но какое-то странное чувство наполнило нашу душу, какая-то глухая тревога, какой-то мертвящий, почти метафизический холод ощущался в этих существах.
Подобное чувство мы испытывали, когда смотрели на картины Рериха. Он - певец Гималаев, но он хочет еще и того, чтобы его гимны Тибету звучали реквиемом христианскому миру. Рерих не любит Гималаи: сердце буддиста не может любить никого, оно похоже на осколок льда, который сорвался с вершины и, упав, разбился на части. Но Рерих служит, как я Рамакришна, богине смерти Кали - «матери мира», служит с усердием неофита. Сердце буддиста не может любить, но может ненавидеть холодной ненавистью, а Рерих ненавидит христианство, из-за которого сатана еще не стал самодержцем мира.