Некоторые из современных атеистов го­ворят: «Христианство потакает греху, оно атрофирует совесть человека: согрешил, покаялся, и всё тебе прощено - как все просто и удобно!». Это наглая клевета! Само покаяние - это, прежде всего, глубо­кое переживание о потерянной благодати; это - желание изменить свою жизнь, это - суд над собой, это - боль души, не потеряв­шей надежду.

Для покаяния необходимы три условия: осознание своего греха и его эмоциональ­ное отвержение - ненависть ко греху; чи­стосердечное исповедание греха перед свя­щенником как представителем Церкви, имеющим апостольскую власть разрешать и прощать грехи; решимость не повторять грех и бороться с ним. Без этих трёх условий Таинство Покаяния не совершается; один рассказ о своих грехах не возвращает Душе человека потерянную благодать.

Жорж Санд в своих дневниках довольно цинично рассказывала о своих похождени­ях, но это вовсе не означает, что она каялась. Неудивительно, что обвинение в потакании греху обычно исходит от людей, лишенных не только религиозного, но и нравственно­го чувства, то есть от людей, не переживав­ших укоров совести, как преддверия ада на Земле: иначе бы они благодарили Церковь за возможность духовного возрождения.

Современная интеллигенция упрекает Церковь и в догматизме как в чём-то косном и мёртвом, мешающем развитию личности.

Действительно, догматизм в науке явля­ется прокрустовым ложем, но, как ни па­радоксально, как раз учёные догматизиру­ют свои теории, и новым идеям в науке пробиться так же трудно, как растению проломить асфальтовый панцирь. Почти все великие открытия встречали недоверие и сопротивление академиков-«догмати­ков». Что же касается религии, то здесь мы имеем дело не с ограниченными и поэтому эволюционирующими человеческими зна­ниями, а с Откровением как абсолютной истиной, которая, в силу своего совершенства, не может развиваться, то есть идти от меньшего к большему. Она остаётся тож­дественной себе самой. Поэтому церков­ный догмат - это не камень, лежащий на пути, а сохранение вечной истины. Мы сно­ва сталкиваемся с той же порочной интел­лигентской попыткой религиозный гносис* рассматривать в душевном плане.

* Гносис - здесь: знание.

Мы хотели бы остановиться ещё на одном обвинении, предъявляемом Церкви интел­лигенцией. Это - обвинение в обрядоверии.

Во-первых, что такое обряд? Это - своеоб­разный язык и форма общения, а мы бы ска­зали - возможность общения. Странно слы­шать отрицание обряда со стороны интелли­генции, которая так высоко ценит форму в искусстве, при этом часто в ущерб содержа­нию, скрытому под видимой красотой формы.

Нас упрекают в обрядоверии. Это ложь. Для нас обряд - это связывающая и объ­единяющая сила. Обряд - это средство к богообщению, как бы его канал. В обря­доверии нет богообщения, там оно замене­но попыткой богоупотребления. Поэтому обрядоверие, лишённое содержания, похоже на магизм, где через определённые формы стараются воздействовать на мир космичес­ких духов. Между тем в искусстве, особенно в поэзии, изысканность формы пленяет, как бы завораживает нашу интеллигенцию, даже когда под этой формой скрыта гнусная и гни­лая сердцевина. Поль Верлен*, Константин Бальмонт** и другие поэты - это не маги сло­ва, наподобие Платона, а маги формы.

* Верлен П. (1844-1896) - французский поэт.

** Бальмонт К. (1867-1942) - русский поэт.

В од­ном из стихотворений Бальмонт пишет:

Я - изысканность русской

медлительной речи,