VII

Радикализация библейских мифов — о Каине и Авеле, Исаве и Иакове — свидетельствовала о том, что социальные группы с различными общественными интересами, чаяниями и различным воспитанием находили возможным выразить свои взгляды в печати. Подобное изменение, также в революционные десятилетия, произошло в социальном содержании мифа о нормандском иге[1201].

Мы не должны забывать, что эти мифы не выражают просто игровых, поэтических аналогий. Они серьезны по причине своего священного происхождения. Сказать, что Каин — это крупные лендлорды, явилось бы объявлением войны. Сравнить последний расстрел левеллеров (в Бэрфорде) с Авелем было все равно что сказать, что генералы, подобно Каину, находятся за чертой человеческого рода. Нам следует думать скорее о черно-белом мире Аятоллы Хомейни. Изучение ветхозаветных пророков привело к поляризации, к исключению компромиссов и посредничества. Библии не занимать было божественных текстов, побуждавших к насильственным действиям: “К шатрам, о Израиль!” “Прокляните Мероз, говорит Ангел Господень, прокляните, прокляните жителей его за то, что не пришли на помощь Господу, на помощь Господу с храбрыми” (Суд. 5.23). Это был текст знаменитой проповеди Стивена Маршалла перед палатой Общин 23 февраля 1641/2 г.[1202] Произнесенная перед началом гражданской войны, она явилась концентрированным источником библейского дозволения насилия против врагов Бога. Кто бы ни владел оружием, — это Бог поражает царей и храбрых.

Такие тексты были полезны для речей перед или во время битвы, особенно, без сомнений, в Ирландии. Приятная (или, может быть, даже горькая) обязанность слуг Божиих — исполнять Господни веления, особенно, может быть, как раз тогда, когда плоть и кровь слабы. Такое дозволение можно было найти не только в Ветхом Завете. “Кто не со мною — тот против меня”, — сказал сам Христос. Изучение ветхозаветных пророков вполне могло привести людей к нетерпимости к умеренным советам, например к трафаретным идеям обвинить королевских советников или министров, с тем чтобы пощадить его самого. Библия направила избранный народ против амаликитян, совсем как миф о нормандском иге направлял свободных англосаксов против нормандских захватчиков и как веровавшие в миф об антихристе видели занимавших высокие посты врагов обреченными на поражение.

До 1640 г. большинство членов парламента и пуритан соблюдали определенные условности в рассуждениях. Они нападали только на королевских советников или епископов. Их старания не выражать свои идеи слишком открыто иногда приводили к использованию библейских параллелей, чтобы намекнуть на выводы, которые могли быть узнаны теми, кто знал Библию. Никто не мог возразить проповедникам и авторам, цитировавшим Хорошую Книгу: опасность появлялась только тогда, когда намечались конкретные выводы, как это иногда случалось в Женевских примечаниях.

После 1640 г. отмена цензуры и вторжение “безграмотных” радикалов в политику сделали возможным более прямой подход, более резкий тон. Библейские мифы стали использоваться поновому. Каин и Авель, Исав и Иаков больше не рассматривались просто как примеры исполнения Божией воли, предназначавшей одних к вечной жизни, а других к проклятию. Авель и Иаков теперь представляли простой народ. Каин и Исав были их угнетателями, здесь и сейчас. Некоторые радикалы ставили под сомнение всякую власть: королевская власть является злом, держит ли ее в руках король или парламент. Идолопоклонство не ограничивается поклонением идолам: люди могут обожествлять деньги, общественный престиж, короля, королевскую книгу[1203].

Сексби (если он является автором памфлета “Умерщвление не убийство”) довольно необычно защищал тираноубийство при Кромвеле, но он цитировал добротные библейские авторитеты. Начав с эпиграфов из 2-й книги Паралипоменон (23.21 и 25.27), он цитировал Моисея, Аода и Самсона, а также Самуила, который разрубил Агага на куски пред Господом (1 Цар. 15.33), и Иодая, священника, который приказал убить идолопоклонницу, узурпаторшу Гофолию (4 Цар. 11.16; 2-я Пар. 23.15). Джон Понет, находившийся в изгнании при Марии [Кровавой], цитировал Иаиль (Суд. 4.21) и других, чтобы оправдать тираноубийство, в своем “Кратком трактате о политической власти” (1556). Калибан, кажется, имеет в виду Иаиль в том же контексте в “Буре” (III. ii. 61-2). По нет доказывал, что тираноубийство разрешалось в виде исключения, когда “все государство” совершенно пренебрегало наказанием “тиранов, идолопоклонников и предательских правителей”. Князь, считал Понет, может быть государственным изменником[1204].

Но кто должен решать? Кто должен толковать Библию? На эти вопросы не было найдено приемлемых ответов. Провозглашенная в “Ареопагитике” вера Милтона в то, что свободное обсуждение приведет к истине, с которой все согласятся, оказалась слишком оптимистичной. Кое-кто стал думать, что ученость является врагом Евангелия, как они его понимали. Челмсфордские радикалы в 1643 г., как говорили, придерживались мнения, что “было бы замечательно, если бы университетов не существовало вовсе, а все книги, кроме Библии, были сожжены” [1205]. Некоторые рантеры позднее сжигали и Библию. Среди крайних радикалов возникали самые чудовищные по эксцентричности толкования библейских сюжетов. В 1651 г., когда репрессии против рантеров достигли кульминации, Томас Кирби был осужден за утверждение, что Каин являлся третьим лицом Троицы[1206]. Это было уже слишком. В таком глубоко расколотом обществе радикалы могли удержать власть только при поддержке армии; консерваторы же нуждались в короле, который дал бы им возможность распустить Армию. Таким образом, в 1660 г. Карл II, епископы, джентри и цензура вернулись; университеты выжили. Рабочих-проповедников заставили замолчать, десятины поддерживались, чтобы платить приходским священникам. Баниан и квакеры, все еще ожесточенно пререкавшиеся друг с другом, были равным образом брошены в тюрьмы. Вскоре Роберт Саут перечеркнул десятилетия свободы как время, когда Кромвель, “живая копия Иеровоама”, “дозволял и поощрял всяких подонков и отказывал народу в проповеди (3 Цар. 13.33-4)”[1207].

Уже в 1650-х годах были причины для социальной тревоги. Некоторые сектанты доказывали, что каждый человек должен толковать Библию сам для себя; каждый человек имеет своего собственного Бога, говорил Уинстэнли. Мы не должны превращать в идола букву Библии, “помещая ее в обитель Христа”, — говорил Парнелл, квакер, чьи идеи были очень близки к идеям Уинстэнли. “Свет выше Писания”[1208]. Некоторые из низших классов находили в Библии опасные доктрины: например, что грех был изобретением правящего класса, что если вы следуете вашей совести, вам не нужно беспокоиться об общественных и моральных нормах поведения. Другие ставили под вопрос священность самой Библии, якоря спасения для общества. Некоторые ссылались на Библию, проповедуя правление святых; некоторые святые ожидали, что это даст возможность поменять местами богатых и бедных. Тревога богатых была, без сомнения, преувеличенной, но не безосновательной. Диггерское требование “Славы здесь!”, на земле, идея рантеров и квакеров, что мы можем быть искуплены в этой жизни, — все это содержало подрывные секуляристские возможности. Настало время для призыва остановиться.

VIII

Имеется два (по крайней мере) способа использования Библии в политических спорах, которые нелегко отделить один от другого. Первый — в качестве кода. Когда Томас Гудвин в 1639 г. спрашивал: “Как шаг за шагом эти язычники заняли место во внешнем дворе Англии?” — он уже говорил о том, что язычники означали папистов. “Внешний двор” продолжает метафору иудейского храма; но именно при дворе Карла I паписты продвигались вперед. “Все плотские и нечистые служители или формы их поклонения”, которые подчиняются папским установлениям, сохранившимся со времен "первой реформации”, подразумеваются под выражением “внешний двор”. Несколькими страницами ниже (пока мы не потеряли нить) Годвин говорит о “папистах, кишащих во внешнем дворе” “реформированных церквей Запада”[1209] .

Намеки могли делаться путем ссылок на Каина и Авеля, Исава и Иакова, Самсона, Нимрода и антихриста, плохих и хороших царей, — намеки, которые было опасно делать напрямую. Мысли могли сообщаться посредством пропусков в Библейском тексте или вставок в него, как сделал Милтон в “Самсоне-борце”. Один цензор говорил Ричарду Бакстеру, что нонконформисты толкуют “все те места в Писании, где говорится о гонениях и страданиях праведников”, “против наших времен”. Бакстер признал, что это правда. “Но я надеялся, что Библия при всем том должна быть разрешена”[1210].

После реставрации эти коды должны были использоваться поиному, чтобы обходить новую цензуру. Было признано, что тираны являются гонителями и идолопоклонниками; гонения могли идти от джентри и светских церковных чиновников, даже, может быть, большие, чем от короля и епископов. Социальные проблемы принимали угрожающие размеры в повседневной борьбе за право поклоняться Богу так, как, по убеждению сектантов, он желал, чтобы ему поклонялись. Царство Христово не будет установлено в этом мире; но определенный минимум религиозной свободы был необходим для самого существования организованного нонконформизма. Реальной возможности подавления сект вообще, что пытались сделать сторонники Лода до 1640 г., не существовало, но за выживание все еще приходилось бороться и страдать. Милтон и Баниан проповедовали героизм стойкости, приверженности, солидарности в поддержании веры. Пассивное, а не агрессивное сопротивление не переставало быть все же сопротивлением.

Во-вторых, мифы могли толковаться в зависимости от вкуса. Мы видели, что Каин прошел путь от всеми проклятого человека до символа “всех великих землевладельцев”, Нимрод — от царятирана до всех царей, всех гонителей, Самсон — от предтечи Христа до борца за свободу или террориста. Казалось, здесь не было ограничений. Цензура должна быть восстановлена, рабочих-проповедников необходимо заставить замолчать, десятины должны быть сохранены, чтобы платить штатному толкователю Библии в каждом приходе — в этом пресвитериане теперь соглашались с англиканами[1211] . В противном случае статус кво не был в безопасности от безграмотных фантазий “грубой невежественной черни”, которая осмеливалась думать, что Библия была написана и для нее тоже.