Храните это безнадежное место И наше потревоженное государство От тех, кто имеют больше ума, чем милосердия, И ненавидят благоразумные советы.

Это едва ли могло быть опубликовано до 1641 г. Уизер приветствовал “Бога, который... является стражем этого острова” в гимне на 5-е ноября; он также написал гимн о “тревожных и опасных временах”, где суммировалось то, о чем думали многие: Ибо ныне они видят, что Он приближается И спешит воздать им За их высокомерие и тиранию,

Тем, кто радовался неправде... Ибо хотя некоторые оплакивали это время И стремились к реформации, Но немногие печалились о своих грехах Или исправлялись хоть в чем-нибудь... И если я стану одним из тех, Кто в пример другим Должен пострадать за народные скорби, Пусть будет по воле Твоей[1385].

Знаменитая проповедь Томаса Хукера “Опасность дезертирства” (1631) была специально посвящена грехам Англии и пренебрежению Божиими предостережениями. Разве не может положение Германии повториться в Англии? “Слава ушла от Англии... И воздаяние за грех придет быстро”[1386]. Еще в 1629 г. Джон Уинтроп говорил жене о своем убеждении, что “умножение наших грехов дает нам... все основания ожидать тяжкой кары и суда, который падет на нас. Господь увещевал, угрожал, исправлял и поражал нас, а мы становились все хуже и хуже... Я поистине убежден, Бог наведет тяжкие бедствия на эту страну, и скоро”[1387]. Он надеялся, что Бог сделает Новую Англию “убежищем для многих, кого он замыслил спасти от общего разрушения”[1388]. Коттон думал, что эмигрантов “заставили бежать в пустыню”. “Бог позаботился о том, чтобы сделать это место убежищем”. Переписка семьи Баррингтона полна тревоги от сознания опасной международной ситуации и возможности, что Бог оставит Англию. “Тяжкая кара Божия, вероятно, падет на нас”; “те бури, которые, если посмотреть глазами разума, эта нация, похоже, вынесет”; “в сии времена, когда мы столь закоснели в неповиновении [Богу] и когда так умножились все виды греха”[1389]. Неудивительно, что сэр Фрэнсис Бэррингтон и ему подобные призывали к постам в палате общин[1390].

Опубликованный в 1636 г. трактат Бертона “Богу и королю” содержал две проповеди, прочитанные 5 ноября и подчеркивавшие, что лояльность по отношению к Богу должна быть на первом месте. “Разногласия и взаимная досада между королем и его подданными наиболее опасны... Могут ли быть друзьями королю те, кто старается посеять раскол между ним и его добрыми подданными?”[1391] Томас Гудвин в 1639 г. выражался еще более мрачно. Было бы “хорошо для других государств, исповедующих кальвинистскую религию, если бы они могли омыть свои руки в крови церквей... преданных ими”. Англия была включена в число “других государств”[1392].

Ричард Мейзер, уехавший в Новую Англию в 1635 г., чувствовал, что он был изгнан за свою преданность чистоте церкви Христовой. В 1639 г. он также предостерегал, что Господь собирается “расцерковить Англию”. Когда началась гражданская война, он верил, что она означала предсмертные судороги зверя[1393]. “Пока Христос здесь, в Англии, — сказал Джон Коттон, — давайте не уезжать отсюда”[1394]. Стивен Маршалл читал вторую проповедь по случаю поста перед палатой общин в день королевы Елизаветы, 17 ноября 1641 г. Он предупреждал: “Все ваши советы и рекомендации будут ничто, если Бог скажет: ‘Я больше не останусь в Англии’”[1395]. “О, если бы глаза наши стали источниками слез, проливаемых о том, что идолопоклонство (этот разрушающий страну грех) правит среди нас, — восклицал Кэлами в другой проповеди по случаю поста месяц спустя[1396]. “Папистский заговор” Генриетты-Марии и ирландский мятеж 1641 г., казалось, подтверждали худшие опасения[1397]. Когда король сделал глупость, позволив захватить свою тайную переписку после окончательного поражения при Нэсби, враги его ужаснулись, но не удивились размерам его уступок международному католицизму. Можно провести аналогию между страхом перед католицизмом в 1620-х и 1630-х гг. и страхом перед фашизмом в Англии в 1930-х гг. В каждом случае преобладающая сила, казалось, была сосредоточена в руках держав, враждебных английскому образу жизни, а правительства, казалось, делали слишком мало для сопротивления им. Но Карл I не нашел своего Черчилля.

Страх перед папизмом в 1620-х годах может объяснить, почему религия стала решающим фактором при выборе сторон в 1642 г. Том Мэй, официальный парламентский историк, полагал, что грехи послужили причиной войны[1398]. Ни Фэрфакс, ни Кромвель не считали, что религия была главным, за что они сражались[1399]. Водораздел в 1642 г. пролегал между активными милленариями, которые выбрали парламент, и, с другой стороны, церковными и государственными англиканами, которые не имели ощущения, что живут в последние времена: они следовали за двором. Но на повестке дня стояли более долговременные проблемы. Католицизм должен был оставаться яблоком раздора во внешней политике до тех пор, пока власть Франции, казалось, угрожала Англии; а молчаливое согласие Карла II и Якова II сделало это проблемой также и внутренней политики. 23 апреля 1679 г. пророчица предупреждала, что Господь

будет убивать и умертвлять своею собственной рукой, Когда позволит французам войти в нашу страну[1400] .

Шум вокруг папистского заговора скорее выпустил на свободу, нежели создал народный антикатолицизм[1401]. Во время мятежа в Сомерсете в 1689 г. Монмаут отождествлялся с Голландией, протестантизмом и свободой, а его оппоненты с Францией, папизмом и абсолютизмом[1402].

Замечательное свидетельство о силе антикатолицизма как части английского революционного наследия дали Олджернон Сидней и лорд Уильям Расселл, причем оба были относительно светски настроеннными политиками. Ожидая казни в 1682 г., Сидней написал “Апологию... надень его смерти”. В ней он говорил: “Бог не позволит этой стране, где Евангелие недавно процветало более, чем в любой другой части мира, Он не позволит ей сделаться страной идолов; Он поднимет свидетелей истины и в свое время вдохновит народ свой встать на защиту Его дела и избавит его. Я жил в этой вере и теперь готов умереть в ней”[1403]. Лорд Уильям Расселл, казненный в следующем году, подобным же образом отвергал католицизм в своей речи на эшафоте: “Я смотрю на него как на идолопоклонническую и кровавую религию, и потому я чувствовал себя обязанным в моем положении делать все, что мог, против него”[1404]. Такие заявления выражают чувство, что англичане — избранный народ, какие бы падения он ни переживал, отвращение к идолопоклонству и веру в конечную победу Доброго Старого Дела, потому что это — Божие дело. В каждом из этих аспектов они напоминают Милтона, его “Ареопагитику”, “Иконоборца”, “Скорый и легкий путь”, и суммировано все это в “Самсоне-борце”.

В свете сказанного выше легче понять, почему даже самые терпимые из английских протестантов, включая Ричарда Хукера, Ашера, Селдена, Милтона и Локка, не были готовы к тому, чтобы с терпимостью относиться к католикам. Миротворческий трактат “Свобода совести” Генри Робинсона (1644) утверждал, что католики, единственные из христиан, не должны пользоваться свободой совести — “по причине их идолопоклонства”[1405]. Левеллерское “Народное соглашение” в мае 1649 г. запрещало католикам занимать какие-либо государственные посты. Роджер Уильямс был исключением в том смысле, что был готов распространить терпимость даже на католиков[1406]. Уолвин, возможно, разделял эту точку зрения, но важно отметить, что памфлеты, ее выражающие, имеют сомнительную аттрибуцию[1407]. Милтон, как и Сэмюэль Батлер, думал, что католицизм — это не религия, а политическая организация, подчиняющаяся враждебной иностранной державе, которая “искореняет все религии и гражданскую власть”, “священнический деспотизм под покровом религии”[1408]. Католикам можно разрешить свободу совести, но — “по государственным соображениям” — не “для публичного и скандального использования богослужения”[1409]. Уильям Эрбери готов был распространить терпимость на иудеев и турок, но не на папистов, “пока они не дадут государству гарантий своего мирного подчинения”. Тогда “честные паписты” могли бы “иметь частное и публичное отправление своей религии”, как протестанты во Франции. Но это может быть разрешено только “в должное время... когда наши правители будут хорошими”[1410].

Страх перед католицизмом достиг кульминации в начале 1640х годов, усиленный ирландским мятежом 1641 г., который поддерживал папа. Участие Франции и Испании в Тридцатилетней войне удержало их от попыток воспользоваться английской смутой и вмешаться в нее; а в 50-х годах завоевание Кромвелем Ирландии и Шотландии, Навигационный акт, флот Блейка, голландские и испанские войны устранили все опасения касательно иноземного вторжения при поддержке католиков. Католическая угроза свелась исключительно к проблемам внешней политики, к зависимости от Франции Карла II и Якова II: возможность внутреннего папистского мятежа исчезла. Яков II нашел, что диссентеры являются более подходящими союзниками, чем англиканские епископы. После 1688 г. вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову, что Бог может оставить Англию. Слово “протестант” в этом контексте приобрело политическую, или националистическую, значимость. Когда Нелл Гуин была по ошибке принята враждебной толпой за француженку — любовницу короля, она, заверяя их, крикнула: “Замолчите, добрые люди, я протестантская шлюха”. Что было важно, так это ее патриотизм, а не ее теология.

13. Правление святых