Это еще довольно сносно. Но М.М. начинает прямо обсуждать реакцию Бога на грех Евы в раю. Она не приводит аналогии, но сам ход ее мыслей наводит на нее. Бог поставил всех женщин на все времена в подчинение из-за ошибки Евы, хотя она, может быть, понятия не имела, каковы могли быть последствия того, что она съела яблоко. М.М. не говорила, что Бог реагировал чрезмерно резко, но намекала на это (как намекал, полагает Харолд Блум, автор [женщина] книги Иова)[1873]. И насколько успешны были мужчины? Они одни ответственны за все, что было не так в падшем мире. “Уполномоченные Словом нести его для себя и своих потомков, они претендовали на то, чтобы быть учителями Евангелия”, но вместо того “ввергли мир во тьму”. “Женщины... не приложили рук к ниспровержению Библии, ибо это было сделано мудрыми и учеными мира сего” — мужчинами по определению. Так что “Бог увидел благо в том, что... именно женщина должна правильно понять, как снова вывести на свет истинное знание”. Станет Бог исправлять свои слишком поспешные действия или нет, он “здесь, близко, у двери, чтобы потребовать у мужчин отчета в том, как они правили в церкви и государстве и в своих собственных семьях и какой хороший пример они показали”. Женщины должны сплотиться вокруг М.М. и помочь распространить ее идеи[1874]. Было бы интересно исследовать, как женщины говорили о своем поле в 1690-х годах и в первые годы XVIII в. Мэри Эстелл, например, основывает свои рассуждения в “Размышлениях о браке” (1706) главным образом на Библии[1875].

Религиозная терпимость стала острой проблемой в конце 1640-х годов, и естественно, люди обратились за объяснением к Библии. Но Писание не дало ясной путеводной нити. Уолвин довольно странно утверждал, что “Слово Божие четко выражает терпимость” [1876]. В Ветхом Завете много нетерпимости; Роджер Уильямс отмечал, что “гонители редко обращаются ко Христу, больше к Моисею”[1877]. В дебатах в Уайтхолле, декабрь 1648 г., когда комиссар-генерал Айртон и Филип Най доказывали, что государство обязано обуздать сектантство, они основывали свои аргументы главным образом на Ветхом Завете[1878].

До 1640 г. те, кто защищал терпимость в Англии, стремились к ней не из общих абстрактных принципов, но как к средству установления единства против врага. Для радикальных протестантов этим врагом был международный католицизм, против которого все, кто отвергал папу, могли объединиться, даже если не принимали национальной церкви; но для многих членов этой церкви мирные паписты казались безвредными; их следовало оставить в покое[1879]. Терпимость с одной точки зрения была аспектом внешней политики; многое зависело от оценки международной ситуации. Пока продолжалась Тридцатилетняя война и вторжение папистов в Англию (или Ирландию) казалось реальной возможностью, радикальные протестанты резко протестовали против терпимости по отношению к папистам. Но после поражения Испании, нанесенного альянсом протестантских держав с католической Францией (которая терпимо относилась к своим гугенотам), страх перед международным крестовым походом против Англии ослабел; а потом завоевание Кромвелем Ирландии захлопнуло эту заднюю дверь для вторжения[1880].

После 1660 г. квакеры приняли мирный принцип, и диссентеры в целом приспособились к статусу граждан второго сорта, отказавшись от воинственности сороковых и пятидесятых годов. В то же самое время вернувшиеся на трон Стюарты были настроены профранцузски; отмена Нантского эдикта в 1685 г. вызвала тревогу и в значительной мере способствовала смещению Якова II, что наконец сделало возможным принятие Акта о терпимости 1689 г. До тех пор, как мы видели[1881], даже горячие защитники религиозной терпимости для протестантов отказались бы от терпимости к католикам.

Но, конечно, проблема была шире, чем внешняя политика. Всякое гонение носит антихристианский характер, соглашались Овертон, Уолвин, люди Пятой монархии, Милтон и Баниан[1882]. Для Баниана, магглтониан и квакеров Каин был типом всех гонителей[1883]. Когда Бальстрод Уайтлок после 1670 г. принялся писать историю гонений, он начал с Каина[1884]. Но такие люди думали о гонениях на праведников со стороны нечестивых, на протестантов со стороны папистов, на сектантов со стороны англиканских епископов. Было необычным, когда автор “Разоблаченного лицемерного тирана” в 1649 г. думал, что нетерпимость католиков во Франции или Испании, англичан в Ирландии и английских пресвитериан была одинаково плохой: все стремились установить тиранию; имена не имеют значения[1885]. Турки более терпимы, чем большинство христиан, жаловался Фрэнсис Осборн[1886].

Политические и социальные проблемы выявились во время ожесточенных дебатов в Уайтхолле в декабре 1648 г. Развязалась дискуссия об ограничении власти должностных лиц. Существовало весьма общее соглашение с Айртоном, что любой, “кто подчиняется гражданским властям нации, должен иметь свободу служить Богу согласно своей совести”. Но должно ли это было включать “все, что любой человек будет называть религией” — например, идолопоклонство или атеизм? Если нет, кто должен решать? Радикалы затруднялись ответить на вопросы Айртона. Они соглашались, что имеется “закон, написанный в сердцах людей, и свидетельство, оставленное природой в человеке”, которое скажет человеческой совести, что есть только один Бог и что человеческая жизнь и собственность священны. Но по многим другим, менее значительным предметам даже немногие самоизбранные, заседавшие в Уайтхолле, не могли согласиться. Как насчет присяги? Соблюдения субботы? Прелюбодеяния? Уайлдман нашел, что рассмотреть в свете природы, “как может быть совершен грех”, — “трудное дело”. Айртон был убежден, что “свет природы” поддерживал все допущения о существовании классового разделения в обществе[1887] .

Те, кого мы называем конгрегационалистами, — люди вроде Томаса Гудвина, Джеремии Бэрроуза, Джозефа Кэрила, Джона Оуэна, Джона Коттона — чувствовали себя зажатыми между пресвитерианской суровостью и сектантской терпимостью слева. Но даже радикалы на дебатах в Уайтхолле — вроде Уайлдмана, Овертона, Джона Гудвина, Джошуа Спригга и Томаса Коллиера — с трудом различали между терпимостью для святых и “непомерной свободой, которую хотят получить те, кто не является религиозным, но претендует на то, чтобы быть таковым”[1888]. Они снова углублялись в Библию. В Новом Завете можно было найти тексты, призывающие к терпеливому и сочувственному отношению к верующим; но единственной санкцией, доступной церкви в Новом Завете, было отлучение от церкви. Было ли этого достаточно в обществе, где христиане правили?

В течение всего периода одна группа оставалась за чертой терпимости: те, кто отрицал существование Бога. Думали, что это делается для того, чтобы предотвратить признание наград и наказаний в будущей жизни, что рассматривалось как необходимая опора для социального неравенства. Это соображение следует держать в уме, когда мы пытаемся истолковать — что должны делать — отсутствие свидетельств об открытом атеизме в XVII веке. Библия здесь не дает нам указаний. Терпимость к скептикам и неверующим пришла только тогда, когда авторитет Библии склонился к упадку.

Квакер Эдвард Бэрроу в 1661 г. отмечал, что гонения “должны неизбежно привести к разрушению и изгнанию торговли”[1889]. Он доказывал необходимость терпимости по причине силы интереса к сектантству среди купцов, ремесленников и йоменов; но он фактически предвидел иной социальный порядок. Бэрроу не раскрывал своего отношения к терпимости по отношению к неверующим: эта идея, возможно, никогда не приходила ему в голову. Но внешняя торговля, как заметил Дефо в “Робинзоне Крузо”, создавала необходимость в терпимости не только к католикам, но и к мусульманам и приверженцам еще более отдаленных вероисповеданий. Движение по наклонной плоскости начиналось медленно, но под влиянием инерции разрасталось, оставляя позади Библию[1890].

Избирательное использование Библии помогло радикалам защитить несколько передовых дел во время революционных десятилетий; но двойственность Библии создавала трудности при попытках убедить их консервативных оппонентов. Мы не должны также преуменьшать результатов придворных насмешек над энтузиазмом черни. Самое смешное в пуританах из комедий Бена Джонсона “Алхимик” и “Варфоломеевская ярмарка” — это то, что они воспринимали Библию серьезно. Коули использовал “Египетские казни” для того, чтобы высказать роялистские политические идеи в 1650-х годах. Израильтяне начинали “проклинать свою вновь обретенную свободу” (как и народ Англии при республике, подразумевал он), когда Бог, к их изумлению, разделил Красное море, чтобы они могли пересечь его[1891]. После 1660 г. осознание того, что имеется множество возможных толкований, привело к упадку веры в универсальность библейского авторитета. Библейские тексты стали опять использоваться для того, чтобы защищать общество неравенства, так как Милленниум был отложен до тех пор, пока не придет иное царство.

19. Библия свергнута с престола

Безумие противиться или винить Пламенную силу небесного гнева.