Различия между сектами скорее увеличивались, чем уменьшались в 1650-е годы, каждая группа использовала авторитет Библии для усиления своей позиции. Это сплачивало против них консерваторов. Питер Лейк показал, как антипуританский кальвинист Роберт Сэндерсон доказывал, что собственные принципы пресвитериан ведут к анабаптизму и квакерству; а Милтон, хотя и совсем с иными целями, в “Обязанностях королей и магистратов”^ 649) объяснял, что оправдание цареубийства ведет свое происхождение от традиционных кальвинистских доктрин. Сэндерсон использовал диалект радикальных сектантов, спрашивая: “Где найти ваших мирян-пресвитеров, ваши классы и т. п. в Библии? Где ваши дома с колокольней, ваша национальная церковь? ваше окропление младенцев? А ваши метрические псалмы, ваши два таинства? Ваше еженедельное соблюдение субботы?”[1912] Целью его было воссоединение пресвитериан и сторонников епископата вокруг государственной церкви против соперничающих сектантов.

Ужасающие последствия религиозной терпимости, видевшиеся консерваторам, повели к сплочению рядов. Когда парламент обсуждал дело Нейлера, были перечислены все аргументы против терпимости. Библейские крайности квакерства — хождение обнаженными как свидетельство, отказ от присяги, попытка людей Пятой монархии установить правление святых путем военного насилия, истории о “вооружении квакеров” в 1659-60 гг. — все делало свой вклад в панику, которая способствовала безусловному возвращению Карла II в 1660 г.

II

Согласие, которое привело к реставрации монархии и Англиканской церкви, было социально ограниченным. Как убедительно показал профессор Гривз, мятежное использование Библии продолжалось и после 1660 г., хотя теперь оно было более осмотрительным. В 1660 г. людей заключали в тюрьму за проповедь на текст Послания к Евреям 12.4 (“Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха”), книги Судей 3.7 (“И сделали сыны Израилевы злое пред очами Господа, и забыли Господа, Бога своего, и служили Ваалам и Астартам”) и пророчества Исайи 52.2 (“Отряси с себя прах; встань, пленный Иерусалим! сними цепи с шеи твоей”, что проповедник, как утверждали, толковал в смысле: “Поднимись, о Иерусалим, и не повинуйся ни князю, ни прелату”). Один даремский диссидент говорил, что изучение книги Есфирь убедило его в том, что “народ Божий не обретет мира, покуда десять сынов Амановых не будут низвержены”; “смысл этого, — говорил доносчик, — очевиден”. Карл II напрямую сравнивался с Нимродом, Навуходоносором, Дарием, Нероном и Ахавом. Некоторые сектанты, которым было разрешено проповедовать, “имели обыкновение до начала своей проповеди читать лекцию о какойлибо части Писания”, что давало им возможность критиковать современные церковные и политические события. Совет запретил этот обычай в январе 1670 г. Библии, напечатанные за границей, главным образом с Женевскими примечаниями, циркулировали нелегально[1913] .

Перевод Библии на английский язык привел с самого начала к проблемам и спорам о точном значении слов. Что означало “ecclesia”: конгрегацию или церковь? Международную, национальную или местную? Вестминстерская ассамблея в 1644 г. вела долгий и “трудный диспут” о том, не должно ли слово, которое в Дозволенной версии переводилось как “рукоположить”, переводиться более правильно как “избираться”, “означая право народа избирать своих должностных лиц”[1914]. Насколько достоверен был текст Вульгаты, составленный во времена папизма? Писцы и переписчики делают ошибки; печатники тоже. Некоторые книги Библии были утеряны. Рукописи имеют разночтения. Так что поиски истинной Библии вели к ученой критике Библии. Джуэл, Хукер, Томас Джеймс, Уильям Крэшоу, Чиллингуорс — все они усиливали протестантскую позицию, выявляя папистские подлоги. Но в конце концов такая работа вела к вопросу об аттрибуции библейских книг названным авторам[1915], а затем и к сомнениям относительно авторитета самой Библии.

В условиях свободы сороковых люди исследовали Писание для решения текущих проблем и в ходе этого исследования находили другие волнующие вопросы. Пока было принято, что очевидные противоречия и несовпадения в Библии являются более кажущимися, чем реальными, существовал простор для примирителей. Более фундаментальная научная критика началась с вопросов, которые поднимали скептики вроде Рэли, Марлоу и Хэриота. Когда стало возможным обсуждать эти вопросы в печати, это быстро привело к появлению набожных христиан вроде Клемента Райтера и Сэмюэля Фишера, которые убедились, что Библия не может приниматься как непреложное Слово Божие, так как противоречия и несовпадения в ней реальны.

После 1660 г. появилось много оснований для охлаждения температуры дебатов. Двадцать лет неистовых дискуссий показали, что обмен текстами и искажение текстов ничего не решают; соглашения о том, что же в точности Библия говорит и означает, невозможно было достигнуть даже среди благочестивых. Антиномиане и другие настаивали вместе с Милтоном, что каждый человек должен решать для себя сам. Уинстэнли утверждал, что каждый из нас имеет своего собственного Бога[1916]. Уверенные предсказания прихода Милленниума не сбылись, оставив скептицизм и усталость даже среди пламенных верующих. В конце пятидесятых годов многие политики страдали от избытка библейских советов, которые не всегда казались полезными или конструктивными. В 1657 г. члены парламента буквально смеялись над одним своим коллегой, который беспрестанно и нудно цитировал Писание. В июне 1659 г. Джонстон оф Уористон отметил в своем дневнике, что “сэр Генри Вэн выступал за Сенат с помощью Писания, а Генри Невиль — против него без Писания”[1917]. Не позже чем через год палата лордов вернулась на свое место, и производство конституций закончилось.

Не каждый принимал скептицизм “Левиафана”, даже и после 1660 г., и действительно немногие осмеливались признаться в этом; но Библия потеряла свое доминирующее влияние как первоисточник политических идей. Баланс собственности, который восхвалял Гаррингтон, пережил все попытки подорвать его путем военного переворота. Социальная беспомощность заставила и квакера Джеймса Нейлера, и конспираторов из людей Пятой монархии предпринять отчаянные попытки: Бог должен был помочь своему народу до того, как станет слишком поздно. Их падение, казалось, оправдывало циничное отношение высших классов к энтузиазму.

Квакеры решили оставить политическую активность и применение земного меча через десять дней после провала насильственного мятежа людей Пятой монархии в Лондоне. Это было только крайней формой реакции всех сектантов. (Но не внезапным паническим решением квакеров: мысли некоторых из них двигались в этом направлении со времени реставрации.) У каждой из сторон всегда находились люди, которым недоставало уверенности экстремистов, и беззаботное отношение процветало при Веселом Монархе и его скептическом распутном дворе.

Когда в 1698 г. Толанд опубликовал “Мемуары” Ледлоу, важный документ для истории Английской революции, он думал, что необходимо устранить значительную долю библейского милленаризма. В это время он мог бы послужить препятствием к принятию политических идей Ледлоу; для Ледлоу же милленаризм был существенной частью этих идей. “Дневник” Джорджа Фокса был подобным же образом отредактирован для публикации, сначала самим Фоксом, потом Томасом Иллвудом, так, чтобы “не пропустить ничего, что годилось бы для вставки, и не вставить ничего, что годилось бы быть вычеркнутым”. То, что годилось в 1694 г., весьма отличалось от революционных пятидесятых годов, до того, как квакеры стали пацифистами. В “Дневнике” не осталось ничего от милленарийских ожиданий Фокса, его симпатий к Кромвелю, его защиты международного антикатолического крестового похода, его сдачи молельного дома в аренду солдатам, его заявлений о том, что он — Сын Божий или Моисей, или от его чудес.

Квакерам в конце концов удалось убедить своих современников, что фиксированные цены более разумны (и в конечном итоге более выгодны), чем традиционная рыночная торговля, и что слово честного человека не нуждается в подтверждении клятвой (Мф. 5.34-7). Они претерпели жестокие гонения за эти принципы и за то, что теперь считается их главной исторической заслугой, — утверждение мирного принципа. До них существовали отдельные пацифисты, включая магглтонианина Джона Рива и бывшего левеллера Джона Лилберна. Но Общество друзей было первой организацией, провозглашавшей пацифизм и воздержание от политики как принцип. Это так же относится к веку ядерного оружия, как и к семнадцатому веку.

III

Конец библейского буквализма и библейской определенности был европейским феноменом; свидетельством тому — скептическое замечание Паскаля, что истина по одну сторону Пиренеев превращается в ложь по другую. Уникальным в английском опыте было то, что, во-первых, перевод Библии на английский язык и ее распечатка имели под собой целый век подпольного чтения еретической рукописной версии лоллардов; во-вторых, что обсуждения Библии с самого начала поощрялись протестантскими пропагандистами, если не правительствами, так что позднее их стало очень трудно контролировать. В-третьих, в периоды реакции и цензуры (некоторые года правления Генриха VIII, все правление Марии Кровавой) сохранялась возможность эмиграции в другие протестантские страны — сначала Швейцарию и Германию, затем Нидерланды, — где диалог с представителями различных традиций, сталкивающихся с различными проблемами, рождал новые и более изощренные идеи. В-четвертых, фермент действительно бесконтрольных дискуссий во время революции привел к расцвету радикальных теологий, вроде теологии людей Пятой монархии и квакеров, и к секуляризованным идеям вроде идей левеллеров и диггеров. Впереди были Королевское общество, Ньютон и Локк. Наконец, игра Карла II и Якова II в политику терпимости по отношению к католикам в качестве противовеса власти англиканской церкви и англиканского джентри подтверждала невозможность искоренения сектантства.

Ключевым словом был закон. Джереми Тейлор в проповеди, произнесенной на открытии Кавалерского парламента в 1661 г., заметил, что “обе стороны опирались на Писание; но только одна сторона может опираться на законы”[1918]. Закон определялся правящим землевладельческим классом: он был вполне предсказуем. Библия — нет. Пасторы нашли, что мудрее основываться в своих требованиях десятины на законе страны, а не на Писании. Трудно было вернуться к миру до 1640 г., когда Хукер доказывал, что мы можем признать, что Библия — это Слово Божие, опираясь на авторитет церкви. Гоббс и дискуссии сороковых и пятидесятых годов сделали такую позицию неприемлемой. Библия не давала всеми признанных решений даже в вопросах церковного управления, где ранние протестанты ожидали их с наибольшей уверенностью — епископы или пресвитеры, государственная церковь или добровольные конгрегации, рукоположение или проповедь мирян, десятины или добровольные пожертвования... Какую власть признать? В 1706 г. Мэтью Генри все еще придерживался мысли, что “если Писание не является Словом Божиим, то... негде узнать замысел Божий относительно наших обязанностей и счастья”[1919]. Это значило, казалось ему, оставить род человеческий без руля и без ветрил в бурном море.