чей дурацкий юмор не знает контроля, Чей ум не знает никаких границ, Ни межи вокруг него, ни ограды, или рва, или стены[664].

Уинстэнли, с другой стороны, видел в королевской власти тоже изгородь, которая предопределяла человеческий род к неравенству “с рождения до смерти”. Все изгороди будут снесены Христом, главным Левеллером[665].

Эрбери предпочитал состояние пустыни насильственному приведению к конформизму. Но как в этом случае изучить искусство садоводства? Состояние пустыни — это такое состояние, в котором святые погружаются в собственный мир вопреки насильственной общинности, конформизму. После 1660 г. сектанты поняли, что они не могут одновременно и возделывать свои сады, и направлять государство. Их оттеснили вспять, к прошлому состоянию, к провинциальному филистерству нонконформизма XVI и XIX вв. В церкви Христа должно быть много цветущих садов; но вместо того появилось много ссорящихся сект.

Возделанный сад или виноградник — это антитеза пустыне, обиталищу свободно растущих сорняков и естественного человека, без всяких ограничений его похотей. Сад принадлежит Богу; но он должен иметь садовников, возделывателей лоз, организаторов, действующих вместо отсутствующего хозяина, следящих за дисциплиной роста, который всегда имеет тенденцию к одичанию; обязанностью Адама и Евы в раю было держать сад под контролем. Воскресший Христос был действительно садовником, сказал Ланселот Эндрюс; Он “превратит заросшие травой поля в садовые участки”[666] . В пустыне не может быть дисциплины, и никакой удовлетворительной дисциплины не может быть в национальной церкви. Дисциплина добровольно принята в садуконгрегации, но это тем не менее дисциплина, контроль, зависящий в конечном итоге от власти исключать, выталкивать.

Ранние квакеры не любили дисциплину, но она в какой-то мере должна была быть введена в Обществе, чтобы сделать его способным выжить после 1660 г. Это было предметом больших споров и причиной многих расколов — "гордые квакеры", разделение Стори и Уилкинсона, Перрот и его последователи. Религиозные группировки, которые совсем не имели (или имели минимальную) дисциплины, — сикеры, рантеры — не выжили. Символично, что Уильям Пенн вернулся к традиционному образу изгороди, противопоставив его отделению Стори-Уилкинсона. Они “растоптали вашу изгородь под благовидным предлогом, чтобы их оставили внутреннему свету”[667]. Дисциплина носила мужской характер, вводилась мужчинами-старейшинами. Баниан думал, что существование отдельных женских собраний может подорвать мужскую власть (его слово) в церкви[668]. Для его Бедфордской конгрегации дисциплина была изгородью; в “Путях Странника” лжестранники пытаются выйти на дорогу, перелезая через стену[669]. (В “Милости изобильной” Баниан описывает мечты о конгрегации как об огражденном стеной владении, в которое следует силой прокладывать путь.) Стена существует для безопасности, писал Баниан в 1665 г. “Разве ты не встречал препятствий... во всех твоих неразумных путях и делах? Знамение Божие ждет, дабы обратить тебя. Разве он сделал изгородь и стену, чтобы остановить тебя?”[670] Генри Дэнверс в своем “Трактате о крещении” (1674) утверждал, что “никто не становился уважаемым членом [его церкви] и не участвовал в ее решениях до того, как был крещен, ставши Божией изгородью, или рубежом”[671]. Филип Генри жаловался, что пост-реставрационные индепенденты “повыдергали изгородь церковного порядка”, отказавшись приспособиться[672]. Одним из аргументов в пользу приспособления в отдельных случаях было то, что при этом признавалось существование приходской общины[673].

Отделение земли от пустоши увеличивало продуктивность земли: зерно и фрукты росли на месте травы и сорняков. “Писание, разум и опыт показывают, как мы можем возвратиться к раю на земле”, распоряжаясь природой, — сказал Джон Бил; “если мы введем моду на изобретательность”, — настаивал Уолтер Блис в 1650 г.[674] Увеличивающаяся сельскохозяйственная продуктивность привела бы к тому, что Энтони Лoy называл “Георгиевской революцией”. Сельскохозяйственная революция рассматривалась и как нравственная революция. Научная агрикультура плюс усердная работа приведут к выгоде для тех, кто возделывает землю, и к процветанию всего народа. Но арендаторы, отказывающиеся пускать свою землю под плуг, будут исключены из Царствия. (“Никто возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия”, сказал Христос. Лк. 9.62)[675] . Адам был трудолюбивым садовником.

Чарльз Уэбстер показал, как библейские тексты цитировались в пользу усовершенствования природы, поощрения искусств и ремесел и развития торговли[676]. Огораживатели, говорилось в поэме, приписываемой Сэмюэлю Батлеру, были естественными союзниками парламента во время гражданской войны[677]. Частные огораживания монополизировали земли, до того открытые всем, и продукция, произведенная на них, в значительной мере способствовала поддержанию жизни многих людей. Большая продуктивность достигалась ценой большего неравенства. Индепендентские конгрегации отделяли набожных от мира, от национальной церкви: для их членов образ сада казался вполне приемлемым. Христиане, писал Баниан, “подобны цветам в саду, которые стоят и растут там, где их посадил садовник”. Цветы оплодотворяют и удобряют друг друга. “На каждом из них имеется влага небес, которая, когда ветер колышет их, падает к их корням, чем они совместно и питаются, и становятся кормильцами друг для друга”[678]. Сад упорядочен: “цветы различны по размеру, по качеству, и цвету, и запаху, и достоинству... где садовник посадил их, там они и стоят и не ссорятся друг с другом”[679]. Сад отгорожен от открытых полей, где “изобилуют дикая (‘подложная’) вера... и другие дикие идеи”[680]. “Дикая вера” и в самом деле изобиловала при свободе 1640-х и 1650-х годов. Но самоизоляция самоизбранных святых, чьи служители поливали насаженное Господом, делала зримыми допущения теологии предопределения и, должно быть, стимулировала в других надежду, что все мужчины и женщины могут быть спасены.

Образ сада мог быть использован и иначе. Читавший проповедь по случаю поста в 1647 г. говорил об одном турке, который “уподоблял разнообразие религий в его империи разнообразию цветов в саду”. Но проповедник не соглашался. “Христианские власти должны считать” такое разнообразие “сорняками, которые, если их не выдернуть, вскоре заглушат цветы ортодоксального учения”[681]. Огораживания означали закрытие снаружи, как и закрытие изнутри. “Дикие идеи” были, может быть, более приемлемы среди тех, кого Иезекииль называл “пустыней народов” (20.35). Их взгляд на церковь был “скваттерским”, аналогичным отношению не-фригольдеров, которые потеряли все при огораживаниях “по соглашению” с теми, кто был выше их по социальному положению. Выше я цитировал преподобного Джозефа Ли, который сказал, что “изгородь на поле была так же необходима... как правительство в церкви или республике”. Он защищал огораживания, но равным образом, может быть, защищал право конгрегации исключать из своих рядов[682]. Баниан находил “закрытые общины” некоторых из баптистских церквей оскорбительно исключительными, так же как ограждение Лодом алтаря казалось Милтону установлением “стола разделения”. Это возвращает нас назад, к мысли Бэйнса, что церемонии запирают снаружи так же, как и изнутри[683].

Таким образом, символ сада многогранен. Англия — тоже сад: “другой Эдем, полу-рай”[684]; “этот прославленный остров, Который все называют вереницей садов красоты”[685]; "сад мира сего”[686]. “Божий сад”, который защитил меч Кромвеля[687] . Джордж Фокс в 1659 г. оценивал пережившую социальные реформы Англию как сад[688]. Ивлин, который начал свой “Элизиум Британникум” около 1653 г., сравнивал Англию с Садом Эдемским, избранным народом. В несколько ином духе Уильям Дьюсбери писал, что “Господь сделает землю подобной Сад Эдемскому, и начал свою удивительную работу в этом народе”[689] . Из-за ограды морских пустынь Англии угрожали Египет и Вавилон, Испания и Франция. Но существовали и огромные возможности: на другой стороне Атлантики имелись новые земли, которым надо было открыть христианство и цивилизацию, новые народы для обращения и торговли на Дальнем Востоке.

Врагами короля, доказывал Мартин Люллин, являются разрушители изгородей. Они позволяют вырваться наружу безумию людей, пучине их ярости[690]. Главный столб в нашей ограде был срублен, когда наш король, да будет вечно славной его память, был обезглавлен, соглашался Томас Уошбоурн. Десятины также, думал он, были оградой, которая теперь разрушается, так как они “уничтожены по требованию партии фанатиков”[691]. С другой стороны, анонимный памфлет 1659 г. “Оправдание армии” также утверждал, что “древняя ограда гражданской власти разрушена”. “Настало время разрушить все мирские конституции”. Армия остается единственным оплотом[692].

Изгородь тогда была защитой. Иезекииль обвинял священников, князей, пророков и богатых людей Израиля в угнетении бедных, нуждающихся и странников. Он “искал человека, который поставил бы стену и стал бы в проломе” (13.5, 22.30). Женевское примечание добавляло: “Он обращается к правителям и истинным служителям, которые должны сопротивляться” лжепророкам. Стивен Маршалл в декабре 1641 г. использовал это для ссылки на Финееса, который укротил гнев Божий, восстав и убив израильтянина и чужеземную женщину, на которой тот был женат (Чис. 25.7-11; Суд. 20.28; пс. 106/105.30). Маршалл упоминал о “магистратах и служителях” Англии, которые не сумели восстать против идолопоклонства при Лоде[693]. Годом раньше он объяснял, как Бог сделал “ограду... вокруг второй заповеди”[694].

В 1672 г. епископ Сэмюэль Паркер был обвинен в “разрушении ограды того, что священно, в оставлении без защиты сокровенных областей всякой нравственности и добропорядочности, ибо сделал достойное общим и сравнял его с неизвестным” своими нападками на сектантов в трактате “Рассуждение о церковной политике” (1669)[695]. Годом позже автор памфлета “Призыв дамы” замечал, что Бог, “кажется, во многих частностях окружил [женщин] более тесной оградой и не дал им доступа к тем диким крайностям, к которым обычная свобода другого пола открывает более широкий путь”[696]. Вейвасор Поуэлл писал о преимуществах страдальцев от гонений: “буря, которая стремится увлечь их к полному единодушию” — “это ограда и стена, которая удерживает народ Твой от колебаний”[697].

В этом разделенном обществе ограда, как и пустыня, была двойственным символом. Она защищала богатых, не допуская бедных к их собственности, или охраняла святыню, исключая невежд. Иногда она делала и то и другое. Это дает нам повод поразмыслить о социальной роли соборных церквей, как ее понимали исключенные из них беднейшие классы. Это может даже пролить свет на готовность “черни” приветствовать возвращение епископов как альтернативу более предпочтительную, чем тот вид приходской дисциплины, который предлагал Ричард Бакстер и пресвитериане. Это помогает понять и отказ Эрбери от всякой церкви[698]. Трудно было отделить религиозный порядок от политического и социального порядка: король и епископы вернулись вместе в 1660 г.

Сад символизирует уединение, собственность, семью, цивилизацию, растущую роскошь — все, что отрезано от простого народа изгородью. Он может существовать для избранного народа в языческом мире: это колониальное поселение в пустыне. Он также утверждает контроль благочестивых над их конгрегацией, статус огораживателя, превосходство колонизатора над “местными”. Путем исключения других оправдываются и власть, и богатство, и благочестие. Народ, так же как и Господь, прославляется с помощью колонизации земель другого народа.