Боюсь, необходимо начать с объяснения того, как я употребляю слово “радикал”, так как некоторые пуристы считают, что неправильно употреблять для описательных и аналитических целей слово, которое современники не употребляли. Я нахожу это неприемлемым. Джонатан Доллимор заметил, что идеология существовала задолго до того, как появилось обозначающее ее слово[909]. То же произошло с пантеистами и меньшинствами, коммунистами, анархистами и революционерами. Я не знаю, как иначе, чем словом "радикалы", обозначить людей, которые в середине XVII в. (и ранее) придерживались неортодоксальных взглядов на религию и политику; эти взгляды ставили их вне респектабельных групп, которые мы называем англиканами, пресвитерианами или индепендентами. Так же поступают профессора Р. Л. Гривс и Р. Заллер в своем достойном восхищения “Биографическом словаре британских радикалов в XVII в.”[910]. Современники могли свалить всех моих радикалов в одну кучу с сектантами, и действительно, большинство сектантов, похоже, были радикалами, а большинство радикалов сектантами. Но слово “секта” в середине XVII в. не подразумевало организацию и идеологическое соглашение, как это происходит сейчас: существовали радикалы, которых современники называли левеллерами и рантерами, но не существовало левеллерской или рантерской секты. Я употребляю слово “радикал”, чтобы обозначить тех, кто придерживался неортодоксальных мнений, а не приверженцев какой-либо религиозной или политической группы. Не все левеллеры были сектантами: очень радикальный Уильям Уолвин оставался членом национальной церкви. Даже более радикальный Джерард Уинстэнли был членом Англиканской церкви после Реставрации. Другие “радикалы” — Милтон, полковник Хатчинсон — не принадлежали вообще ни к какой церкви. Отнесение людей к радикалам означает не больше и не меньше, чем то, что они отрицали корни и ветви некоторых установленных ортодоксий. Не все отвергали одни и те же ортодоксии, и они могли глубоко не соглашаться друг с другом. Но пока кто-нибудь не предложит лучшего слова для обозначения людей, о которых я пишу в этой главе, я буду продолжать называть их радикалами[911].

I

Я назвал свою первую главу “Библейская культура”. Но я принял во внимание замечание Эдварда Томпсона, что “сам термин ‘культура’ с его уютным призывом к согласию может отвлечь внимание от социальных и культурных противоречий, от фракций и оппозиций внутри целого”[912]. Революционная Библия радикалов — это только одна версия библейской культуры. Библия долго приспосабливалась к нуждам общества неравенства и могла быть заново приспособлена к иному обществу неравенства, которое установилось после кризиса 40-х и 50-х годов — и еще более решительно в связи с милленарийскими чаяниями радикалов. Но в этой главе я рассматриваю библейский радикализм этих пугающих десятилетий.

Чего мы не знаем и, может быть, никогда полностью не узнаем, так это насколько преемственность подпольного радикального использования Библии шла от лоллардов, затем через мучеников Фоукса к внезапному появлению библейского радикализма в 1640-х годах. Некоторые сведения о преемственности в определенных географических областях, а также в определенных темах — использование Библии для критики таинств и обрядов церкви, осуждение идолопоклонства и поощрение иконоборчества, милленаризм, суд святых над миром, совершенствование в этой жизни, идея, что все мужчины и женщины могут быть спасены, проповедь мирян-рабочих, библейская критика — я дал в разделе “От лоллардов к левеллерам”; там же говорится о повторяющихся ересях — мортализме, антитринитаризме, скептицизме относительно существования небес, ада, дьявола и греха, отказе от церковного брака. Томас Нэш говорит о разнообразии сект, которые уже существовали в 1590-х годах с их собственными “рабочими проповедниками”[913].

Была ли преемственность в радикальных идеях или нет, не может быть сомнений в богатстве неортодоксальных теорий; некоторые из них, весьма изощренные, вышли на поверхность после падения цензуры. Этому аспекту печатного бума 1640-х годов не всегда уделяется должное внимание. В первый раз в английской истории любой, кто мог убедить печатника, что его или ее идеи могут принести деньги, мог получить доступ к печати. Значительное число людей (включая женщин), не имевших университетского образования, часто даже не окончивших начальной школы, не имели препятствий к публикации.

Таким образом, политические советы теперь давались не только людьми, которые имели классическое образование и признавали, что дискуссия должна вестись согласно установленным формальным правилам, начинавшимся с силлогизма. Манифестом радикалов стала проповедь, озаглавленная “Достаточность обучения Духа, без человеческой учености”, опубликованная сапожником Хау в 1640 г. Он доказывал, что ученость может быть полезной для ученых, юристов и джентльменов, а те, кто не имеет образования, предпочтительнее ученых на проповеднической кафедре, так как обучение Духа — это все, что имеет значение для понимания “души Бога”. Все люди должны читать Библию и решать сами для себя, а не так, как им говорили обученные. Хау умер через несколько месяцев после того, как появилась его проповедь, но она привлекла большое внимание. Из огромного числа книг и памфлетов, опубликованных между 1640 и 1660 гг., значительная часть была написана авторами, которые были “неграмотны” в глазах ученых. Они знали так же мало латыни или греческого, как Шекспир. Так что в дискуссиях междуцарствия больше не было общего фона классической учености; правила логики, которые строили структуру академического спора, игнорировались. Университетские профессора относились к новичкам с презрением, и это, в свою очередь, питало оппозицию к университетам как таковым. Весь классический образ мыслей и условности академических аргументов были поставлены под вопрос. В самом деле, приносили ли университеты вообще какую-нибудь пользу? Библейская культура раскалывалась на мелкие куски.

Самоучки вроде Джерарда Уинстэнли с гордостью подчеркивали, что они почерпнули свои идеи не из книг и не от других людей, а либо прямо от Бога, либо из Библии, либо от здравого смысла. Авторы вроде левеллерских лидеров Джона Лилберна, Уильяма Уолвина и Джона Уайлдмана, рантеры Кларксон, Коппин и Салмон, квакеры Фокс, Нейлер, Айзек Пенингтон и Артур Пирсон, магглтониане Джон Рив и Лодовик Магглтон, библейский критик Клемент Райтер, противник гонений на ведьм Джон Уэбстер, религиозный писатель Уильям Эрбери, полностью мирские писатели Уолтер Блис, сельскохозяйственный реформатор, Уильям Лилли, астролог, и Фрэнсис Осборн, эссеист, — все они могли побить академиков на их собственном поле. Многие из тех, кого я назвал, оказывали большое влияние на формирование различных мнений. Их поддерживали университетские люди вроде Уильяма Делла, который присоединился к нападкам на академическое образование. “Антихрист выбирал своих служителей только из университетов”, — отмечал Делл. Джон Баниан был глубоко ранен академическими насмешками над ним за то, что он осмелился проповедовать и писать, не имея достаточного образования. Он утешал себя размышлением о том, что Божии люди не были джентльменами и не могли вместе с Понтием Пилатом говорить на древнееврейском, греческом и латыни[914].

Так в 40-х годах необразованные мужчины и женщины вычитывали из Библии самих себя, свои проблемы и проблемы своих общин и находили там библейские ответы, которые могли обсуждать с другими, разделявшими те же самые проблемы. Это был период великих публичных диспутов. Джордан отметил по меньшей мере 78 запротоколированных собраний такого типа, в которые были вовлечены баптисты[915]. Заключения, возникшие из этих библейских дискуссий, были многочисленны и разнообразны, и не все из них нравились образованным сторонникам парламента. Радикалы в Челмсфорде, как говорили, думали, что отношения хозяина и слуги не имеют оснований в Библии; что пэры и джентри — это “этнические и языческие различия”. Они не находили в природе или Писании оснований для того, почему один человек должен иметь тысячу фунтов в год, а другой меньше одного фунта. Университеты следует упразднить. Бакстер замечал, что “антиномианское учение — это то же самое почти в каждом пункте, что я нахожу естественно угнездившимся в сердцах простого невежественного множества”[916] . Это было хорошим основанием для того, чтобы не относиться к нему с терпимостью.

В 1644 г. Эдмунд Кэлами в проповеди по случаю поста жаловался, что “люди в лондонском Сити почти что разболтали в диспутах свое покаяние”; обсуждая “то или другое мнение” о дисциплине, они забывают о вере и покаянии[917] . Свобода обсуждений казалась консерваторам пагубной для дисциплины, в установлении которой они видели единственный путь к обретению Божией милости, к тому, чтобы показать, что его избранный народ действительно покаялся[918]. Здесь имелось глубокое различие интересов, на которое указывал сам Уолвин, когда жаловался на попытки духовенства ограничить и контролировать обсуждение Библии: “Чем для вас лучше иметь Писание на родном языке? Когда оно было заперто от вас в латинском языке благодаря римской политике, вы в любое время могли иметь ученого монаха, чтобы он собирал ваши деньги (чтобы переводить то же самое); и хотя теперь вы имеете Писание на родном языке, вас учат не доверять вашему собственному пониманию (берегите ваши кошельки!); вы, оказывается, должны иметь человека из университета, чтобы он переводил вам английский язык... Позвольте мне отпраздновать с вами ваше освобождение от этих оков”[919].

О левеллерском лидере Джоне Лилберне говорили, что он имеет Библию в одной руке и произведения сэра Эдварда Кока в другой. Он заявлял, что его атака на епископов “не может быть ни раскольнической, ни мятежной, пока Божия книга не будет признана причиной раскола и мятежа, о чем даже подумать — богохульство”[920]. “Бог открыл путь вечного спасения только личной вере каждого человека и требует от нас, чтобы каждый человек, который желает спастись, выработал веру сам для себя”: так оправдывал Милтон свое религиозное кредо, для которого единственным авторитетом, говорил он, является “самораскрытие Бога” в “Святом Писании”[921].

Концепция социальной революции также возникла в 40-х и 5 Οχ годах и выражалась библейской фразой: “Перевернет мир вверх дном” — и словами Иезекииля: “Низложу, низложу, низложу”[922] . Томас Мэнтон в 1648 г. признавал, что “левеллерские настроения не новость в Церкви Божией”, приводя в пример восстание Корея, Дафана и Авиана против Моисея (Числ. 16.3)[923] . “Так злодеи приводят доводы против веления Божия”, — поясняло этот отрывок женевское примечание. Квакеры и Уильям Эспинуолл применяли к своим собственным действиям фразу: “Мир, перевернутый вверх дном”[924]. Такие выражения обычно звучали враждебно в устах респектабельных людей. Яков I, например, употреблял слово “левеллер” в смысле “антимонархист”[925]. Баллады о “мире, перевернутом вверх дном”, изображали это как бессмысленную инверсию почтенной нормы. Но Джордж Уизер видел в Аввакуме и Иезекииле предшественников квакеров[926].

Адам — одна из многочисленных библейских фигур, имевших двойственное существование в политической мифологии XVII в. В теологии Завета он являлся представителем всего рода человеческого. Все люди грешны не только потому, что мы потомки Адама, но и потому, что он был нашим представителем, за кого мы должны нести ответственность. Христос стал нашим вторым представителем, и его праведность приписывается нам благодаря его победе над грехом и смертью[927]. Роберт Кроули в правление Эдуарда VI требовал естественного права ^ля всех потомков Адама “на богатства и сокровища этого мира” [928].

Но для Уинстэнли Адам был больше, чем наш представитель. Он был не то, чтобы “единственный человек... который убил нас всех тем, что съел единственный плод, называемый яблоком... как говорят вам публичные проповедники”. Адам скорее символизирует “жадную, гордую и идолопоклонническую силу плоти”[929]. Хотя, как Уинстэнли везде повторял, “мы можем видеть Адама каждый день, гуляющего перед нашими глазами взад и вперед по улице”, он не просто любой человек: символически Адам “садится в кресло власти и в некоторых стоит над другими”: отсюда тирания и частная собственность[930]. Более поэтично Уинстэнли выразил это раньше, в трактате “Рай для святых”. Бог поместил “изумительный свет и искры славы, сияющих ангелов света... в человеческую природу, в Адама, до его грехопадения. [Они] все жили в Боге, живые в Адаме, и Адам был жив в них”. Но “когда Адам (или поистине каждый мужчина или женщина) открывает двери своему “я” и ест от этого плода... тогда сияющие ангелы оставили Богу свое обиталище и стали брать свою славу из круга оскверненной человеческой плоти”. “И тогда те сверкающие искры, которые были ангелами света, когда они жили в Боге и отражали его, становятся ангелами тьмы”[931].