– Ладно, пропусти и продолжай.

– Я пришла домой и стала молиться, и, когда дошла до слов: «Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти кашей», какой-то внутренний голос сказал мне: «Грешные? Это мы-то грешные? Да в чем же наш грех?» В чем наш грех, отец мой?

– В чем? – переспросил дон Мануэль, – На этот вопрос уже дал ответ один великий доктор богословия, гордость испанской Апостольской Католической Церкви, на него уже дал ответ великий доктор, создавший «Жизнь есть сон»,[9] он сказал: «Величайшее преступление человека в том, что он родился на свет». Это и есть наш грех, дочь моя, – то, что мы родились на свет.

– А есть от него исцеление, отец мой?

– Поди домой и помолись еще! Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей… Да, в конце концов будет исцеление от сна… В конце концов будет исцеление от жизни… В конце концов избудется крестная мука, на которую обрекло нас рождение… И, как сказал Кальдерой, доброе дело и добрый обман даже во сне не пропадут даром…

Девятнадцатая

И вот наконец пришел час его смерти. Весь народ видел, что она близится. И смерть его стала главным уроком, что он нам преподал. Не захотел он умирать ни в праздности, ни в одиночестве. Умер он у себя во храме, проповедуя народу. Перед смертью, прежде чем распорядиться, чтобы отнесли его в храм, ибо был он в параличе и не мог двигаться, призвал он нас с Ласаро к себе. И когда остались мы с ним втроем, сказал:

– Слушайте же: пекитесь о бедных наших овечках, чтобы было им утешение в жизни, чтобы верили они в то, во что не мог я поверить. И ты, Ласаро, когда будешь умирать, умирай как я, как умрет наша Анхела, в лоне матери нашей Католической Римской Апостольской, я разумею, само собой, святую матерь церковь деревни нашей Вальверде-де-Лусерна. И навек прощайте, потому что кончается мой сон о жизни…

– Отец мой, отец! – простонала я.

– Не горюй, Анхела, и, как прежде, молись о всех грешных, о всех, кто рожден на свет. И пусть они видят сны, пусть видят сны. Как хочется мне спать, спать, спать без конца, спать вечность и не видеть снов! Забыть про сны! Когда будете меня хоронить, на гроб пустите те шесть досок, что вытесал я из старого ореха, под сенью которого – жаль старика! – я играл ребенком, когда только начинался мой сон… Тогда я верил в жизнь вечную. Вернее, теперь мне представляется, что тогда я верил. Для ребенка верить – значит всего лишь видеть сон. И для народа – тоже. Эти шесть досок, вытесанных моей рукой, вы найдете у изножья кровати.

Приступ одышки перехватил ему голос; отдышавшись, он продолжал:

– Вы, верно, помните: когда читали мы «Верую» в один голос и с единым чувством, слившись в народ, в конце молитвы я умолкал. Когда подходил конец странствию израильтян по пустыне, сказал Господь Аарону и Моисею, что не привести им народ в землю обетованную, ибо не поверили они Ему, и велел Он им взойти на гору Ор, и на той горе повелел Моисей совлечь с Аарона одежды, и умер там Аарон, а Моисей после того с равнин Моавитских взошел на гору Нево, на вершину, имя которой Фасги, что против Иерихона, и показал ему Господь землю обетованную, Его народу уготованную, но сказал ему: «Не войдешь в нее!» И умер там Моисей, и никто не узнал, где могила его. И оставил он вождем Иисуса сына Навина. Так будь же, Ласаро, моим Иисусом Навином, и если сможешь остановить солнце, останови его и не заботься о прогрессе. Как Моисей, познал я Господа, величайшее наше сновидение, и видел лик Его, а ты знаешь, что гласит Писание: кто видит лик Божий, кто видит глаза, коими глядит на нас лик сновидения, тот умирает, и нет ему исцеления и возврата. Итак, да не увидит лика Божьего народ наш при жизни, ибо после смерти никто ничего не увидит и можно о том не заботиться…

– Отец, отец, отец! – снова прорыдала я.

А он в ответ: