124. Почему, несмотря на то, что строится так много храмов, они богато украшаются, вкладывается в Церковь очень много денег со стороны и государства, и общественных организаций, и предпринимателей, а отдачи мало? Церковь стремиться вобрать все только в себя. Почему так мало социальной работы? 

Здесь нужно учитывать две важные вещи. Во-первых, наша Церковь совершенно не имеет навыка самостоятельной социальной работы. Православная Церковь её никогда не вела. 1700 лет она существовала в условиях «симфонии» с государством, когда государство брало на себя всю заботу о социальной сфере жизни. В советские же 70 лет и речи не могло идти о какой-то внехрамовой деятельности Церкви... Сегодня Церковь только-только освободилась от тяжкого гнёта; ей нужно время, чтобы осознать и осуществить одну из  евангельских церковных задач – активное вспоможение нуждающимся.  Во-вторых, здесь, конечно, присутствует нравственный момент, связанный с состоянием современного общества. Гораздо легче привлечь спонсорские деньги  на что-то одноразовое и видимое – на строительство храма, сооружение иконостасов, наборов колоколов, золочение куполов и т.п., чем изыскивать средства на постоянную, кропотливую и малозаметную церковную работу – образовательную, молодёжную, социальную. Сами церковные работники порой находят большее понимание и расположение начальства, когда они занимаются восстановлением и украшением храмов, чем когда они отдают силы на неблагодарную, не приносящую материальной отдачи пастырскую деятельность. Главное же – что в нашем обществе уже нет традиции бескорыстно помогать людям; жёсткий прагматизм порой проникает, увы, и в церковную среду.

   125. Считает ли Церковь богатство грехом? Если да, то почему в самой Церкви так все пышно? Почему священнослужители ведут весьма небедную жизнь, многие из них ездят на иномарках и т.д.? 

Церковь не считает само по себе богатство грехом. Грехом является нехристианское распоряжение богатством. Правда, наличие богатства – вещь небезопасная: оно даёт немало соблазнов и поводов грешить и стать чёрствым, равнодушным к нуждам других человеком; поэтому Евангелие предостерегает: трудно богатому войти в Царство Небесное (Мф. 19, 23). Трудно, но не невозможно: если богатые будут благотворить, богатеть добрыми делами, будут щедры и общительны (1 Тим. 6, 16), то их богатство может принести и самим его обладателям, и другим людям много доброго. 

Почему в Церкви так пышно? Выше я уже частично ответил на это. Но нельзя сказать, что в Церкви пышно так-таки уж и всё. В больших городах, где «крутятся» большие деньги – да, бывает пышно. Но если поездить по стране, то большинство храмов отнюдь не могут похвалиться не только пышностью, но даже и минимальной благоустроенностью. Небедная жизнь священнослужителей? опять же, в больших городах настоятели и клирики центральных храмов, действительно, имеют определённый, бывает, что и немалый, достаток. Но в основном священники живут ровно такой же жизнью, как и большинство народа.  Что касается иномарок – да, многие священники ездят на иномарках. Но иномарка иномарке рознь. Похвастаться дорогими иномарками могут единицы из священников; а цены на подержанные иномарки бывают даже и ниже, чем цены на продукцию нашего замечательного отечественного автопрома; и совершенно непонятно, почему священник, имея возможность купить за определённые деньги машину хорошего качества, должен в угоду любящим смотреть в чужой карман покупать за те же или даже большие деньги автомобиль гораздо хуже.

126. Наблюдая за последними тенденциями в Церкви, у меня возникли некоторые подозрения в том, что церковные структуры стремятся вновь получить возможность влияния на политическую жизнь страны.  Нет ли со стороны русского Православия тенденции вновь стать государственной религией, соединиться с государством?

Такая тенденция есть. Но нужно понимать, откуда она исходит. Священноначалие Русской Церкви, Святейший Патриарх Алексий неоднократно заявляли, что у нашей Церкви нет стремления стать вновь государственной. Но увы, это мнение нашего Священноначалия не разделяется многими (а то и большинством) православными. Действительно, в церковной среде наблюдается совершенно отчётливая ностальгия по тем временам, когда Церковь была в «симфонии» с государством; причём эта ностальгия странным образом распространяется и на советский период. Это объясняется огромной исторической инерцией. 1700 лет Православие существовало только в состоянии «симфонии». Всегда всё за Церковь делало государство: охраняло её, ограждало от расколов, брало на себя все её социальные функции и проч.  Но с 1991 года Церковь получила свободу. Для многих из нас это оказалось непривычным и неудобным: ведь свобода всегда связана с самостоятельностью, с активной деятельностью и с ответственностью за неё. Гораздо удобнее было бы опять отказаться от свободы в обмен на государственное покровительство. Государство же неожиданно оказалось заинтересовано в Церкви как в источнике идеологии. Излишне говорить, что такое положение вещей унижает Церковь и подменяет её суть политиканством; в результате получается очень неприятная вещь – что Церкви в нашей жизни как бы много, и значимость её как бы возрастает, но многих людей это раздражает, а истинное христианство из жизни уходит; его не проповедует и не отстаивает Церковь, ибо она занята более «важными» вещами – национальным самосознанием, патриотизмом и т.п. Самое печальное – что некому оказывается сказать слово евангельской правды и оценить происходящие события с христианской точки зрения. Например, дедовщина в армии. Кто, как не Церковь должна возвысить голос в защиту беззащитных людей, почти детей, над которыми издеваются не какие-то отдельные негодяи, а именно вся наша армейская система? Однако этого нет, потому что современные православные руководствуются вовсе не евангельскими соображениями, а идеологическими: нельзя шельмовать нашу армию, это будет «лить воду на мельницу либерализма», и т.п. Я думаю, что если события будут развиваться дальше в том же духе, и Церковь будет превращаться в идеологический придаток государственной машины, Господь будет вынужден опять прибегнуть к тяжким вразумительным мерам и для Церкви, и для общества – чтобы мы хоть чуть-чуть «пришли в себя»...

127. Мы, жители России не можем не видеть, как стремительно сокращается численность этнических русских в нашей стране. Христианство, и в частности Православие, как ни крути – основа Европейской цивилизации, в том числе и нашей. Если территорию нашей страны, а это вероятнее всего произойдет в скором будущем, займут иноплеменники, люди другого мировоззрения, другого вероисповедания, не грозит ли это гибелью нашей цивилизации? Видит ли РПЦ возможность активной миссионерской деятельности среди приезжего населении? Или она так и останется замкнутой структурой, не ведущей никакой просветительской деятельности?

Необходимость миссии среди приезжего населения, несомненно, осознаётся Церковью. Но ни опыта, ни средств, ни – что самое печальное – желания миссионерства в современной церковной среде нет. Дело в том, что всё, что Вы сказали – правильно; но решение этих вопросов требует от православных, чтобы они смотрели вперёд. А это, пожалуй, главный камень преткновения сегодняшней церковной жизни. Мы смотрим только назад; мы ностальгируем по империи, по «симфонии», по монархии и т.п.; даже когда мы говорим о будущем, мы как идеал видим возвращение в это будущее прошлого. С таким подходом, конечно, ничего у нас не получится, потому что данная проблема требует евангельского осмысления современности и евангельского же творческого дерзновения... увы, пока люди ходят затылками вперёд, ни того, ни другого от них не дождешься. Видимо, предварительно нужно набить много шишек этими вот самыми затылками... но как бы не упустить время.

128. Почему происходит смешение языческих и христианских праздников (Ивана Купалы, который на самом деле Иоанн Креститель)? А как объяснить языческие обычаи, вписавшиеся в церковные: пасхальные яйца, ветки берез на Троицу и т.д.?

Церковь, осуществляя свою основную задачу – соединять людей со Христом посредством Таинств и указывать правый образ мыслей и действий посредством Священного Писания – является ещё и чрезвычайно важным культурообразующим фактором. Не разрушая повседневную социальную, общественную, экономическую, культурную жизнь людей (чем, к слову сказать, характеризуются секты), она воцерковляет эти сферы жизни, отчего языческая философия, искусство, бытовые обычаи начинают нести в себе иное содержание, становятся христианскими. Но в самой церковной жизни может наблюдаться обратный процесс: люди, не обладающие должным евангельским и церковным сознанием (а оно должно целенаправленно воспитываться в христианах, это важнейшая задача пастырей Церкви, которая, к сожалению, сегодня очень плохо осуществляется), воспринимают не только эти заимствования, но и основные смыслы церковной жизни по-язычески. Именно по этой причине происходит смешивание христианства и язычества. Это смешивание, надо отметить, традиционно для Руси и называется оно «двоеверием».

129. Сейчас много говорится о том, чтобы всем мировым религиям объединиться для борьбы с мировым злом, терроризмом. В подобных начинаниях участвуют и высшие эшелоны церковной власти. Примером тому может служить религиозный саммит, проведенный этим летом, перед Большой Восьмеркой. Но противоречит ли это общему настрою в РПЦ на борьбу с экуменизмом? Не являются ли такие действия по сути дела тем же экуменизмом?

Общий настрой на борьбу с экуменизмом в сегодняшней церковной жизни решительно подобен битве известного литературного героя, а именно Дон Кихота Ламанческого, с ветряными мельницами. Не понимая, что такое экуменизм,  непросвещённые люди воспринимают это слово как синоним вероотступничества, и, прибавив к сему популярную у нас сейчас антизападную истерию, изо всех сил борются... сами не зная с чем. Экуменизм – явление неоднозначное, сложное, в нём есть стороны, которые совершенно неприемлемы для православных христиан, но есть и много такого, что вполне согласуется с Евангелием. В частности, упомянутый саммит – явление именно этого порядка. Объединение усилий в борьбе со злом – здравые человеческие действия, которым можно только пожелать всяческого успеха.

130. Меня, как человека, придерживающегося научного взгляда на мир, интересует, видит ли Церковь возможность диалога между наукой и религией? Есть ли какие-то точки соприкосновения между этими, казалось бы, противоречащими друг другу мировоззрениями?