Вертикальное направление, выдержанное в первой главе, и направление вниз, в глубину женской основы в последней главе, отвлекают внимание от того, что нас окружает, от жизни в реальных условиях, и направляют его на то, что расположено вверху и внизу,— на характерные для христианской эсхатологии центры — небеса и преисподнюю. Такое внимание к обоим полюсам, верху и низу, представляет большой, широкий мир в виде опасной лестницы между ними, с которой человек может упасть при каждом шаге. При этом мир из прекрасного места познания превращается в горизонтальное поле моральной битвы. Чтобы взобраться по лестнице и спасти (вернуть) душу, необходимо приложить огромные усилия. Загадочная фраза Гераклита, часто повторяемая Юнгом: «Путь наверх и путь вниз ничем не отличаются, это одно и то же»,— определяет путь для души и ее внутреннего поиска; помимо того, она обозначает, что, несмотря на утверждение автора о мраке и демонах, встречающихся на пути вниз, и о том, как отличается путь в этом направлении от движения вверх, целью могут оказаться небеса.

Если путь вверх и вниз одно и то же, то демоны — просто ангелы иного рода. Почему автор не изменил вышеупомянутую фразу Гераклита, обозначающую путь души (ведь «переиначивание» старых мыслей доставляет ему особое удовольствие), сказав вместо этого: путь наружу и путь внутрь есть одно и то же. Такое изменение привело бы к внутреннему поиску, который одновременно представляет собой выход за пределы.

Положение, согласно которому путь вверх, к небу, есть дорога вниз и внутрь, лежит в основе очень ясной и сильной главы книги Хиллмана о Тени, где тень также понимается в соответствии с христианской традицией,— иными словами, как моральный вопрос и «проблема». При обсуждении Тени автор пользуется такими стандартными понятиями христианского представления о тенях, как «зло», «совесть», «любовь», «интернализация», «конфликт» и т. п.

Такая христианская терминология, принятая автором, вводит его анализ в область моральной философии, а не глубинной психологии. Если бы это была психологическая тень, мы рассматривали бы наши теории восприятия и познания (более в манере Виттгенштейна), выражая сомнение в наших чувствах, анализируя то, что они выбирают, игнорируют, искажают. Каким образом паттерны нашей мысли определяют мир, в котором мы действуем, к которому мы приспосабливаемся? Насколько полны нарциссизма и солипсизма наши теории; каковы корни нашей субъективности? Если бы нас интересовала психологическая тень, мы также обращали бы внимание на язык и обсуждаемые нами тени (более в манере Деррида). Нам пришлось бы рассмотреть вопрос о том, каким образом наше обсуждение тени определяет ее природу. Каким образом тень как идея действует на наш язык. И мы задавались бы вопросами о том, каким образом идея тени и язык тени (в качестве моральной проблемы) изобретают тот вид тени, с которой мы боремся.

Опять же, если бы нас интересовала психологическая тень, мы были бы обязаны использовать методы психопатологии. Нам хотелось бы знать о характерных дефектах, психопатических пробелах, недостающих частях личности, а также пиках наиболее часто встречающихся наклонностей, которые представляются коллективными, врожденными и вечными и которые более полезны, если их осмысливать как структурные кармические данности, а не как моральные проблемы, сопровождающиеся требованиями раскаяния, подчинения и изменения.

И в таком же наивном неведении мы находимся в отношении теней, скрытых в мире,— их упорной таинственности, хищной и жестокой природы, аморальной амбивалентности относительно людей, маниакальной расточительности, биполярных крайностей и неистовой ярости. Без осознания этой распространяющейся в мир тени она вновь превращается в добрую старую Гею, добрую Мать-Природу.

Со времени появления глубинной психологии осознание тени означало снятие давления, открытие ведущей в подвал двери и освобождение сексуального либидо, его образов от интернализованной коллективной цензуры. Глубинная психология всегда противостоит глубоко укоренившейся морали христианского подавления, и мы еще не смогли отделить вьющиеся стебли психологии от древа морали. Снимая давление, мы тем самым приглашаем фантазию «допустимого поведения», и тогда описания тени в психологии нераздельно переплетаются с проблемами морали в религии.

Однако это не всегда так. Снятие давления с бессознательного может не иметь ни сексуального, ни морального значения, не сопровождаться каким-либо предопределенным набором чувств или образов. Снятие давления в психологическом смысле (в отличие от морального) означает признание постоянного присутствия бессознательного в сознательном, признание того, что освещение сознанием любого объекта сопровождается появлением тени. Как только мы начинаем более ясно видеть, мы становимся более слепыми и не можем разглядеть того, что расположено позади видимого нами, увидеть обратную сторону того, что мы видим перед собой. Мы видим и не видим одновременно. Или, как много лет тому назад сказал Юнг, чем выше дерево, тем длиннее тень. Хотя кажется, что тень отбрасывается деревом и имеет форму дерева, она порождена светом.

Свет, отыскивающий душу в ее внутреннем укрытии, освещает его, проникая как бы через темное стекло.

Я использую здесь известную христианскую метафору, поскольку препятствия, мешающие нам видеть душу такой, какой она постоянно проявляется в мире, отражают христианское мироощущение. (Наши бессознательные тени не просто связаны с сексуальными, греховными и моральными представлениями; нам слишком хорошо известно, что это психологические тени. Они осознаны нами как части коллективной среды. Кто не знает о существовании наемных убийц, убийствах на почве ревности, сексуальных насилиях, широком распространении коррупции, этническом фанатизме, агрессивном инцесте, причем не только среди богатых и знаменитых, но и в нашей среднестатистической среде, охватывающей все слои населения.) В связи с моральным представлением о тени мы сосредоточиваем внутренний поиск на себе, удерживая психологию заточенной в субъективизме, что не позволяет нам видеть душу мира.

Таким образом, тень не только моральная проблема, она связана не только с очищением сердца от зла, но и с тем, чтобы любовь могла проистекать из своих источников. Тень есть полуосвещенная жизнь, которая сопутствует жизни как нечто постоянно затемняющее свет в любом поиске, затемняющее свет уверенности; собственное ощущение света, которое позволяет почувствовать, что, как бы Я ни искало душу, то же самое Я настолько смещено относительно предмета поиска, что искажает применяемые им методы поиска. Тень заставляет нас искать и одновременно не дает найти. Она помеха, которая не дает найти то, что ищет. Погруженная в то самое сознательное, которое является инструментом нашего внутреннего поиска, тень представляет собой бессознательное самого сознательного. Перевод вопроса о тени из области морали в область психологии приводит к иным чувствам в отношении тени, иному чувству дискомфорта, чем вина за моральные проступки. Главный психологический вопрос, лежащий в основе всех связанных с тенью проблем,— это вопрос, который положил начало психологическому анализу: где сейчас находится бессознательное; как оно влияет на сознательное; как я могу увидеть такое влияние и изменить его (то есть осознать бессознательное)?

Психологическую тень невозможно определить через понятия добра и греха; она не состоит из качеств личности, которые подавлялись и угнетались. Тень есть неотвратимая особенность человека, неотъемлемый психологический факт, сопутствующий восприятию и поведению. Ее невозможно обнаружить посредством зеркала или рассеять посредством инсайта. Подобно судьбе в древней Греции, которая оставляет нас смертными, полными недостатков, по-человечески ограниченными, тень охраняет нас от высокомерия слепой веры в наше сознание, и поэтому тень есть благо. Возможно, это дар Аида.

Переходя к психологическому подходу к тени, мы освобождаем тень от ее «проблемы Эго». Мы освобождаем идею от моральных обязательств, выраженных юнговским термином «интегрирование». Интегрирование тени, о котором говорилось в третьей главе, является нелегким делом. Говоря о трудности, автор пользуется языком героического христианства, применяет риторику героического Эго, доброго солдата или слуги, выполняющего свой долг в моральной борьбе. Классический юнговский подход, как и подход христианской морали, состоит в том, чтобы противостоять дьяволу превосходства, признаться в своих грехах, раскаяться. Предполагается, что в процессе интегрирования сбивается спесь Эго, не только в противостоянии дьяволу, но и признанием — вот он, юнговский кульбит — что дьявол — это ты. Что он таится в твоей груди и может быть выявлен усердным внутренним поиском. Результат интегрирования тени? Затемненная личность, однако исправленная, округленная и завершенная — если эсхатологически и не спасенная, то, по меньшей мере, психологически усовершенствованная.

Тем не менее «проблема Эго» остается, ввиду того что усилия по интегрированию предпринимаются самим Эго. Эго чувствует вину; Эго снимает давление и признает недостатки и грехи; Эго искупает и спасается. Во всей этой борьбе сохраняется героическое убеждение, что моральными усилиями можно изменить психологическую природу.