Однако это не всегда так. Снятие давления с бессознательного может не иметь ни сексуального, ни морального значения, не сопровождаться каким-либо предопределенным набором чувств или образов. Снятие давления в психологическом смысле (в отличие от морального) означает признание постоянного присутствия бессознательного в сознательном, признание того, что освещение сознанием любого объекта сопровождается появлением тени. Как только мы начинаем более ясно видеть, мы становимся более слепыми и не можем разглядеть того, что расположено позади видимого нами, увидеть обратную сторону того, что мы видим перед собой. Мы видим и не видим одновременно. Или, как много лет тому назад сказал Юнг, чем выше дерево, тем длиннее тень. Хотя кажется, что тень отбрасывается деревом и имеет форму дерева, она порождена светом.

Свет, отыскивающий душу в ее внутреннем укрытии, освещает его, проникая как бы через темное стекло.

Я использую здесь известную христианскую метафору, поскольку препятствия, мешающие нам видеть душу такой, какой она постоянно проявляется в мире, отражают христианское мироощущение. (Наши бессознательные тени не просто связаны с сексуальными, греховными и моральными представлениями; нам слишком хорошо известно, что это психологические тени. Они осознаны нами как части коллективной среды. Кто не знает о существовании наемных убийц, убийствах на почве ревности, сексуальных насилиях, широком распространении коррупции, этническом фанатизме, агрессивном инцесте, причем не только среди богатых и знаменитых, но и в нашей среднестатистической среде, охватывающей все слои населения.) В связи с моральным представлением о тени мы сосредоточиваем внутренний поиск на себе, удерживая психологию заточенной в субъективизме, что не позволяет нам видеть душу мира.

Таким образом, тень не только моральная проблема, она связана не только с очищением сердца от зла, но и с тем, чтобы любовь могла проистекать из своих источников. Тень есть полуосвещенная жизнь, которая сопутствует жизни как нечто постоянно затемняющее свет в любом поиске, затемняющее свет уверенности; собственное ощущение света, которое позволяет почувствовать, что, как бы Я ни искало душу, то же самое Я настолько смещено относительно предмета поиска, что искажает применяемые им методы поиска. Тень заставляет нас искать и одновременно не дает найти. Она помеха, которая не дает найти то, что ищет. Погруженная в то самое сознательное, которое является инструментом нашего внутреннего поиска, тень представляет собой бессознательное самого сознательного. Перевод вопроса о тени из области морали в область психологии приводит к иным чувствам в отношении тени, иному чувству дискомфорта, чем вина за моральные проступки. Главный психологический вопрос, лежащий в основе всех связанных с тенью проблем,— это вопрос, который положил начало психологическому анализу: где сейчас находится бессознательное; как оно влияет на сознательное; как я могу увидеть такое влияние и изменить его (то есть осознать бессознательное)?

Психологическую тень невозможно определить через понятия добра и греха; она не состоит из качеств личности, которые подавлялись и угнетались. Тень есть неотвратимая особенность человека, неотъемлемый психологический факт, сопутствующий восприятию и поведению. Ее невозможно обнаружить посредством зеркала или рассеять посредством инсайта. Подобно судьбе в древней Греции, которая оставляет нас смертными, полными недостатков, по-человечески ограниченными, тень охраняет нас от высокомерия слепой веры в наше сознание, и поэтому тень есть благо. Возможно, это дар Аида.

Переходя к психологическому подходу к тени, мы освобождаем тень от ее «проблемы Эго». Мы освобождаем идею от моральных обязательств, выраженных юнговским термином «интегрирование». Интегрирование тени, о котором говорилось в третьей главе, является нелегким делом. Говоря о трудности, автор пользуется языком героического христианства, применяет риторику героического Эго, доброго солдата или слуги, выполняющего свой долг в моральной борьбе. Классический юнговский подход, как и подход христианской морали, состоит в том, чтобы противостоять дьяволу превосходства, признаться в своих грехах, раскаяться. Предполагается, что в процессе интегрирования сбивается спесь Эго, не только в противостоянии дьяволу, но и признанием — вот он, юнговский кульбит — что дьявол — это ты. Что он таится в твоей груди и может быть выявлен усердным внутренним поиском. Результат интегрирования тени? Затемненная личность, однако исправленная, округленная и завершенная — если эсхатологически и не спасенная, то, по меньшей мере, психологически усовершенствованная.

Тем не менее «проблема Эго» остается, ввиду того что усилия по интегрированию предпринимаются самим Эго. Эго чувствует вину; Эго снимает давление и признает недостатки и грехи; Эго искупает и спасается. Во всей этой борьбе сохраняется героическое убеждение, что моральными усилиями можно изменить психологическую природу.

Но как только обсуждение проблемы теней смещается со своей моральной основы, Эго более не несет на себе личной вины за коллективное культурное оцепенение, которое наступает на христианской территории. Коллективная проблема не есть вина Эго.

Подобное лечится только подобным: моральные проблемы могут решаться моральными средствами; но для устранения психологической тени требуются психологические средства, то есть инсайт в тень идей, языка и психопатологии — эти три основные составляющие психологической тени. Или, говоря иными словами и отвлекаясь от критики Вольфганга Гигериха, психопатологическая тень на ее функциональном уровне не есть зло, дьявол или отсутствие любви; это тень самой психологии, психопатологический пробел в ее теории, пренебрегающей душой. Ибо даже после завершения классической юнговской программы интегрирования тени и формирования более целостной личности зяблик по-прежнему чирикает на дереве, полностью забытый при интегрировании тени. Зяблик и дерево навечно исключены логикой психологии. Они не принадлежат внутреннему обществу. Они не могут быть интегрированы работой души при внутреннем поиске. Они должны быть исключены психологией в соответствии с тем, как она себя определяет. Как весь остальной мир, они должны оставаться в тени.

Хиллман пишет: «...мрак означает пренебрежение. Именно элементы, которыми пренебрегают, появляются в тени... С одной стороны, излечение тени представляет собой моральную проблему. Сюда включается узнавание того, что мы подавляли, как мы все объясняем себе и как обманываем себя, какого рода цели ставим, что иногда даже калечим во имя достижения поставленной цели. С другой стороны, излечение тени есть проблема любви. Как далеко может простираться наша любовь к поврежденным и разрушенным частям нашей собственной личности... В какой мере мы можем построить внутреннее общество, основанное на принципе любви, оставляющее место для каждого?»

Чему мы наносим вред, что мы калечим, и что мы не любим, когда расширяем пределы нашего поиска за границы «внутреннего общества»? Христианский и кантианский ответ на этот вопрос будет: нашего соседа. Делай другим. Но здесь тоже под «другими» подразумеваются люди. А разве зяблик и дерево не соседи? В отношении животных великий христианский воспитатель и теолог Ньюмен писал: «У нас нет обязанностей по отношению к животным; между нами и ими нет места понятию справедливости... Они ничего не могут требовать от нас; они полностью зависят от нас. Мы можем использовать их, мы можем уничтожать их по своему усмотрению, не ради безответственного удовольствия, но все же для достижения своих целей, ради выгоды, при условии, что мы сможем дать рациональное объяснение своим поступкам» (Проповеди, прочитанные по различным случаям, VI, Лондон, 1858).

Если продолжить тему, то как обстоят дела с почвой и камнями, реками и морями, как насчет пищи, которую мы едим, и вещей, которые мы приобретаем для своих квартир. Относятся ли они к вышеупомянутым «другим»? Есть ли у нас моральные обязательства по отношению к ним? Прежде чем признать, что они охватываются областью нашей любви или страдают от наносимого им вреда, следовало бы признать тень психологической теории и снять ее с них. Ибо очевидно, что мы их игнорировали по определению в нашем антропоцентрическом внутреннем поиске. Только обратившись к ним и выслушав их как субъектов, мы сможем узнать от них о тяжести их заболевания.

Сформулированная здесь критическая оценка поиска в вертикальном направлении, вместе с грустью по утраченной душе и игнорированием души в горизонтальном мире, принадлежат сегодняшнему дню — времени 90-х годов, когда величайшей опасностью представляется утрата большего мира. Замечания, которые делаются задним числом, искажают историческую реальность, поскольку они дают критическую оценку книги за то, чего она не сделала, вместо того чтобы положительно оценить ее за то, что она уже сделала и сможет сделать в дальнейшем.

К книге нет претензий, если мы признаем ее христианскую основу. Она представляет классический пример юнговского интровертного, основанного на реформации, даже пиетистского подхода, следующего по пути процесса индивидуации, где четыре главы представляют четыре этапа: 1) начало терапии и отношения в процессе терапии как начало внутреннего поиска; 2) осознание бессознательного и того, что юнговской терапии неизбежно сопутствуют религиозные проблемы; 3) борьба с тенями нежелательного и подавляемого; 4) расширение внутренней восприимчивости, воображения и чувствительности, которые классическая юнговская теория называет «женственным», или анимой. Даже число глав книги согласуется с основной линией юнговской психологии, с ее корнями в христианском духовном развитии, направленном к спасению, и в реформирующем образовании, а также в воспитании внутренней личности.