Далее св. Иоанн говорит, что Анна послал Иисуса связанным к первосвященнику Каиафе (ст. 24). Вероятно, Господа провели только через внутренний двор того же самого дома, где был разложен огонь и где стоял и грелся Петр, уже раз отрекшийся от Господа. О том, что происходило у Каиафы, повествуют подробно два первых Евангелиста, св. Матфей и св. Марк. У Каиафы собрались все первосвященники, старейшины и книжники, словом почти весь синедрион. Несмотря на глубокую ночь, все они спешили скорее собрать свидетельства против Иисуса, чтобы подготовить все необходимое для другого, утреннего официального заседания синедриона, на котором они могли бы официально изречь Ему смертный приговор. Для этого они стали искать лжесвидетелей, которые могли бы обвинить Иисуса в каком-либо уголовном преступлении, «и не находили». Наконец пришло два лжесвидетеля, а закон требовал именно двух, но не менее, для осуждения обвиняемого (Числ. 35:30; Втор. 17:6 и др.). Они указали на слова, произнесенные Господом в Иерусалиме при Первом изгнании торгующих из храма, причем злонамеренно эти слова переиначили и вложили в них другой смысл. Господь говорил тогда: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Иоан. 2:19), но не говорил: «могу разрушить»; а «в три дня воздвигну его» — по церк.-слав. «возбужу», по-гречески: «эгеро», но не говорил: «создам», что выражается совсем другим греческим словом: «икодомисо». Он говорил тогда о храме Тела Своего, а лжесвидетели представили эти тогдашние слова Его как какое-то хвастовство, в котором по существу тоже ничего не было преступного, почему св. Марк и говорит: «Но и такое свидетельство их не было достаточно» (Марк. 14:59).

На все это Иисус молчал, ибо нечего было отвечать на такие нелепые и путанные к тому же обвинения (другой свидетель, по св. Марку, говорил несколько иначе). Это раздражило Каиафу, и он решил вынудить у Господа такое признание, которое дало бы повод осудить Его на смерть, как богохульника. По судебным обычаям того времени, он обратился к Господу с решительном вопросом: «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?»

«Заклинаю Тебя» — это была обычная формула заклинания, когда суд требовал, чтобы обвиняемый непременно отвечал на вопрос обвиняющих и отвечал сущую правду, призывая Бога во свидетели. На такой прямо поставленный, да еще под заклятием, вопрос Господь не мог не ответить, тем более, что Ему теперь уже не было никакой надобности скрывать Свое Мессианское Божественное достоинство, а надо было наоборот торжественно засвидетельствовать его. И Он отвечает: «Ты сказал»,  то есть: «Да, верно: Я — Христос», и к этому еще прибавляет: «Отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных». Это, конечно, указание на слова Псалма 109:1, в котором Мессия изображается сидящим одесную Бога, а также — на пророчество Даниила 7:13-14 о Мессии, как о «Сыне Человеческом», грядущем на облаках небесных. Этим Господь хотел сказать, что все эти нечестивые судьи Его скоро увидят во многих знамениях и чудесах проявления Его Божественной силы, как сына Божия. «Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует!» — раздирание одежды у евреев было обычным выражением скорби и сетования.

Первосвященнику запрещалось раздирать свою одежду (Лев. 10:6; 21:10), и таким образом, разорвав свою одежду, Каиафа хотел выразить этим свою особую скорбь, которая даже заставила его забыть это запрещение. Конечно, это было только лицемерие с его стороны, для того, чтобы объявить признание Господом Себя Мессией — богохульством. «Как вам кажется?» — Каково ваше мнение об этом? — спрашивает Каиафа присутствующих, и получает желанный ответ: «Повинен смерти». Как над осужденным уже преступником, они начали ругаться и издеваться над Христом: плевали Ему в лицо, в знак крайнего презрения и уничижения, заушали Его, били по главе, по ланитам и, издеваясь, спрашивали: «Прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?» То есть если Ты — Мессия всеведущий, то назови по имени того, кто ударяет Тебя, не видя его или не зная его. Последнее показывает, что весь суд был только грубым лицедейством, под которым скрывалась кровожадная зверская злоба. Это были не судьи, а звери, не умевшие скрывать свою ярость.

Отречение Петра

(Мф. 26:69-75; Марк. 14:66-72; Лук. 22:55-62; Иоан. 18:16-18, 25-27).

Об отречении Петровом повествуют все 4-ре Евангелиста, хотя в повествованиях их сразу бросается в глаза некоторая разница. Впрочем, различие это нисколько не касается существа дела: Евангелисты только дополняют и разъясняют друг друга, так что из сопоставления всех их показаний слагается точная и полная история этого происшествия.

Peter was at the time of the trial of the Lord, first with Annas, and then with Caiaphas, in the same courtyard of the high priest's house, where he was led by the doorkeeper at the request of St. John, an acquaintance of the high priest. The fact that it was one and the same courtyard of the common high priestly house, in different sections of which the two high priests Annas and Caiaphas lived, removes the seeming contradiction between the narratives of the Evangelist John, on the one hand, and the other three Evangelists, on the other hand. St. John presents the denials as beginning in the court of Annas and ending there, and the other three Evangelists, who make no mention of the Lord's interrogation by Annas, present the matter as if all three denials took place in the court of the high priest Caiaphas. It is clear that it was the same common courtyard. When, with the assistance of John, who was known to the high priest, Peter entered the courtyard of the high priest, the doorkeeper who was leading him in, according to St. John, said to him: "And you are not one of the disciples of this man?"

However, the maidservant did not leave him alone and, according to St. Mark (14:67), gazing into his face illuminated by fire, affirmatively said: "And you were with Jesus of Nazareth," and also said to others: "This is one of them" (Luke 22:36). Then Peter continued the same denial, saying: "I do not know Him" (Luke 22:57), "I do not know and do not understand what you say" (Mark 14:68 and Matt. 26:70). Thus was accomplished the first renunciation, which began at the gate and ended at the fire. As St. Mark testifies, Peter, apparently wishing to get rid of the intractable doorkeeper, went away from the fire to the front of the courtyard, on the vestibule, to the gate, in order to flee in case of need. So a lot of time passed. Seeing him again, the same maidservant (Mark 14:69) began to say to those standing there: "This is one of them." She was joined by another maidservant (Matthew 26:71), who also said, "This one was with Jesus of Nazareth." Someone else said to Peter: "And you are one of them" (Luke 22:58). Peter again changed his place and again stood by the fire, but even then some (John 18:25) began to say: "Are you not also one of His disciples?" About an hour passed after the second renunciation (Luke 22:59).

The morning dawn was approaching, and with it the usual "Singing" (Mark 13:35). The trial of the Lord ended with the high priest Caiaphas. Then one of the servants, a relative of Malchus, whose ear Peter had cut off, said to Peter, "Did I not see you with him in the garden?" (John 18:26), and another added: "And this one was with Him, for there is a Galilean, (Luke 1:26). 22:59), and then many began to say, "Surely you are one of them; for thou art a Galilean, and thy tongue is alike" (Mark 14:70), "And thy speech convicts thee" (Matt. 73). Fear came upon Peter, and he began to "worship and swear that he did not know this man. Then the rooster crowed a second time," as St. Mark testifies, undoubtedly from the words of Peter himself (Mark 14:71-72). The first time the crowed, according to St. Mark, after the first renunciation (v. 68). "Then the Lord turned and looked at Peter: and Peter remembered the word of the Lord, and went out, weeping bitterly" (Luke 22:61-62). Thus the third renunciation was performed, which, apparently, coincided with the moment when the Lord, already condemned and subjected to mockery and beatings, was taken out of the house of Caiaphas into the courtyard, where He was to await the morning (Luke 63-65) and a new, already official session of the Sanhedrin, at which the formal sentence was pronounced. From the crowing of the rooster and the glance cast at him by the Lord, a burning, bitter repentance arose in Peter's soul: he flees from the place of his fall and bitterly mourns it.

Good Friday

The sentence of the Sanhedrin

(Matt. 27:1; Mark 15:1 and Luke 22:66-71)

This second, already official meeting of the Sanhedrin, is mentioned only briefly in one verse by the Evangelists Matthew and Mark; St. Luke speaks of him in more detail. This assembly was convened only for the purpose of observing the outward legality of the death sentence pronounced on Jesus at the night session. In the Talmud, where all the ancient Jewish laws are collected, it is said that in criminal cases the final pronouncement of the sentence should follow no earlier than the day after the beginning of the trial. But neither Caiaphas nor the Sanhedrin, of course, wanted to postpone the final condemnation of Jesus until after the feast of the Passover. Therefore, they were in a hurry to observe at least the form of a second trial. And the Sanhedrin met early at dawn, this time in a still greater number (joined by the scribes, as St. Luke 22:66 says), and this time not in the house of Caiaphas, but in the premises of the Sanhedrin, where Jesus was led, who had spent all the time until dawn in the high priestly court, mocked by the guards and the high priestly servants.