Василия же Божие многообразное человеколюбие и забота о нашем роде, изведав во многих встретившихся между тем обстоятельствах и показав более и более светлым, поставляет знаменитым и славным светильником Церкви, сопричислив пока к священным престолам пресвитерства, и через один город – Кесарию возжигает его для целой вселенной. И каким образом? Не поспешно возводит его на степень, не сразу и омывает и умудряет, что видим ныне на многих желающих предстоятельства, удостаивает же чести по порядку и по закону духовного восхождения. Ибо не хвалю беспорядка и неустройства, какие у нас, а есть этому примеры и между председателями церковными (не осмелюсь обвинять всех, да это и несправедливо) . Хвалю же закон мореходцев, по которому управляющему теперь кораблем сперва дано было весло, а от весла взведен он был на корму и, исполнив первые поручения, после многих плаваний по морю, после долговременного наблюдения ветров, посажен у кормила. Тот же порядок и в военном деле: сперва воин, потом начальник отряда, наконец военачальник. И это самый лучший и полезный для подчиненных порядков. И наше дело было бы гораздо более уважаемым, если бы соблюдалось то же. А теперь есть опасность, чтобы самый святейший чин не сделался у нас наиболее осмеиваемым, потому что председательство приобретается не добродетелью, но происками, и престолы занимаются не достойнейшими, но сильнейшими. Самуил, видящий, что впереди (Ис. 41, 26), в пророках, но и Саул отверженный тоже. Ровоам, Соломонов сын, – царь, но также и Иеровоам, раб и отступник. Нет ни врача, ни живописца, который бы прежде не вникал в свойства недугов, или не смешивал разные краски, или не рисовал. А председатель в Церкви легко выискивается, не трудившись, не готовившись к сану, едва посеян, как уже и вырос, подобно исполинам в легенде. В один день производим мы в святые и велим быть мудрыми тем, которые ничему не учились и, кроме одного желания, ничего у себя не имеют, восходя на степень. Низкое место любит и смиренно стоит тот, кто достоин высокой степени, много размышлял над Божиими словами и многими законами подчинил плоть духу. А надменный председательствует, поднимает бровь против лучших себя, без трепета всходит на престол, не ужасается, видя воздержанного внизу. Напротив того, думает, что, получив могущество, стал он мудрее – так мало знает он себя, до того власть лишила его способности рассуждать!

Но не таков был прославленный и великий Василий. Он служит образцом для многих, как всем прочим, так; и соблюдением порядка в этом. Этот толкователь священных книг сперва читает их народу и эту степень служения алтарю не считает для себя низкой, потом в сонме старейшин[4], потом в сане епископов хвалит Господа (Пс. 106, 32), не похитив, не силою присвоив власть, не гонясь за честью, но сам преследуемый честью, и не человеческой воспользовавшись милостью, но от Бога, и Божию прияв благодать.

Но да помедлит слово о председательстве; предложим же коечто о низшей степени его служения. Каково, например, и это, едва не забытое мной и случившееся в продолжение описываемого времени? У правившего Церковью[5] прежде Василия произошло с ним несогласие, отчего и как, лучше о том умолчать, довольно сказать, что произошло. Хотя епископ был муж во всем прочем не недоблестный, даже удивительный по благочестию, как показало тогдашнее гонение[6] и восстание против него, однако же в отношении к Василию подвергся он человеческой слабости. Ибо бесславное касается не только людей обыкновенных, но и самых превосходных, и единому Богу свойственно быть совершенно безошибочным и не увлекаться страстями. Итак;, против него[7] восстают избраннейшие и наиболее мудрые в Церкви, если только мудрее многих те, которые отлучили себя от мира и посвятили жизнь Богу, – я разумею наших назореев, особенно ревнующих о подобных делах. Для них было тягостно, что презирается их могущество, оскорбленное и отринутое, и они отваживаются на самое опасное дело, замышляют отступить и отколоться от великого и мирного тела Церкви, отсекши и немалую часть народа из низкого и высокого сословия. И это было довольно легко сделать по трем самым сильным причинам. Василий был муж уважаемый, и едва ли кто другой из наших философов пользовался таким уважением; если бы захотел, он имел бы столько сил, что мог придать смелости своим защитникам. А оскорбивший его находился в подозрении у города за смятение, происшедшее при возведении его на престол, так как и сан предстоятеля получен им был не столько законно и согласно правилам, сколько насильственно. Явились также некоторые из западных епископов, и они привлекали к себе всех православных в Церкви. Что же предпринимает этот доблестный ученик Миротворца? Не ему было противоборствовать и оскорбителям и ревнителям, не его было дело начинать распрю и расторгать тело Церкви, которая была уже атакована и находилась в опасном положении от тогдашнего преобладания еретиков. Посовещавшись об этом со мной, искренним советником, со мною же вместе отправляется он в бегство, удаляется отсюда в Понт и руководит в тамошних монастырях, учреждает же в них то, что достойно памяти, и лобызает пустыню вместе с Илией и Иоанном, великими хранителями строгости, находя это более для себя полезным, нежели в настоящем деле замыслить чтонибудь недостойное его философии, и во время тишины приучившись управлять помыслами, нарушить это среди бури.

Но хотя отшельничество его было столь философским и чудесным, однако же возвращение оказалось еще более превосходным и удивительным. Оно произошло следующим образом. Когда мы были в Понте, поднялась вдруг градоносная туча, угрожающая гибелью; она сокрушала все Церкви, над которыми разражалась и на которые простирал власть свою златолюбивейший и христоненавистнейший царь, одержимый этими двумя тяжкими недугами – ненасытностью и богохульством, – этот больше гонителя гонитель и больше отступника хотя не отступник, однако же ничем не лучший для христиан, особенно же для тех из христиан, которые благочестивее и чище, – для поклоняющихся Троице, – что одно и называю я благочестием и спасительным учением. Ибо мы не взвешиваем Божества и единую неприступную Сущность не делаем чуждым для самого Себя, вводя в Него инородные особенности; не лечим зла злом, и безбожного Савеллиева соединения не уничтожаем еще более нечестивым разделением и рассечением, болея которым неистовый Арий поколебал и растлил огромную часть Церкви, и Отца не почтив, и обесчестив Тех, Которые от Отца, введением неравных степеней Божества. Напротив того, мы знаем единую славу Отца – равночестие с Ним Единородного, и единую славу Сына – равночестие с Ним Духа. Чествуя и признавая Трех по личным свойствам и Единого по Божеству, мы рассуждаем, что унизить Одного из Трех значит ниспровергнуть все. Но этот царь, нимало не помышляя об этом, будучи не в состоянии простирать взор ввысь, а, напротив того, низводимый ниже и ниже своими советниками, осмелился унизить с собою и Божескую сущность. Он делается лукавой тварью, низводя господство до рабства и поставив на ряду с созданием Сущность несозданную и неподвластную времени. Так он мудрствует и с таким нечестием вооружается на нас! Ибо не иначе нужно представлять себе это, как варварское нашествие, в котором истребляются не стены, не города и дома, или чтолибо маловажное, человеческими руками созданное и быстро восстанавливаемое, а расхищаются самые души. Вторгается с царем и достойное его воинство, злонамеренные вожди Церквей, немилосердные четвертовластники обладаемой им вселенной. Одну часть Церквей они имели уже в своей власти, на другую делали свои набеги, а третью надеялись приобрести правом и рукою царя, которая или была уже занесена, или по крайней мере угрожала. Они пришли ниспровергнуть и нашу Церковь, всего более полагаясь на низость души в тех, о которых перед этим было сказано, а также на неопытность тогдашнего нашего предстоятеля и на болезни наши. Предстояла великая борьба, в большей части из нас проявлялась мужественная ревность, но полк наш был слаб, не имел защитника и искусного соратника с силой Слова и Духа. Что ж эта мужественная, исполненная высоких помыслов и подлинно христолюбивая душа? Не много нужно было убеждать Василия, чтобы он явился на помощь. Напротив того, едва увидел умоляющим меня (обоим нам предстоял общий подвиг как; защитникам правого учения), как был побежден мольбою. Прекрасно и прозорливо рассудил он духовным разумом, что если уже и впадать когда в малодушие, то для этого есть другое время, именно время безопасности, а при нужде – время великодушию, поэтому тотчас отправился со мною из Понта, сражается за истину, которая была в опасности, делается добровольным соратником и сам себя определяет на служение материЦеркви.

Но, может быть, изъявил он столько усердия, а подвизался несоответственно ему? Или хотя и мужественно подвизается, но не благоразумно? Или хотя и рассудительно, но не подвергаясь опасностям? Или и все это было в нем совершенно и выше описания, однако же оставались и некоторые следы малодушия? – Нимало. Напротив того, все улаживает, подает советы, приводит в порядок воинство, уничтожает встречающиеся препятствия, преткновения и все то, на что полагались противники, воздвигая против нас борьбу. Одно приемлет, другое удерживает, а от иного отказывается. Для одних он – твердая стена и оплот, для других молот, разбивающий скалу (Иер. 23, 29), и огонь в терне (Пс. 117, 12), как говорит Божественное Писание, легко истребляющий подобных сухим ветвям и оскорбиляющих Божество. А если с Павлом подвизался и Варнава, который об этом говорит и пишет, то и за это благодарение Павлу, который его избрал и сделал сотрудником в подвиге! Таким образом противники остались без успеха, и злые в первый раз тогда были зло посрамлены и побеждены; они узнали, что презирающим других не так просто презирать и каппадокиян, которым всего свойственнее непоколебимость в вере, верность и преданность Троице, ибо от Нее имеют они единение и крепость, тем самым, что защищают, сами будучи защищаемы, даже еще гораздо больше и крепче.

Вторым делом и заботой для Василия было – служить предстоятелю, уничтожать подозрение, уверить всех людей, что огорчение произошло по искушению лукавого, что это было нападение завидующего единодушию в добре, а сам он знал законы покорности добру и духовного порядка. Поэтому приходил, умудрял, повиновался, давал советы, был у предстоятеля всем – добрым советником, правдивым помощником, истолкователем Божиего слова, наставником в делах, жезлом старости, опорой веры, самым преданным в делах внутренних, самым деятельным в делах внешних. Одним словом, он был признан настолько же добродетельным, сколько прежде почитаем был недоброжелательным. С этого времени и церковное правление перешло к Василию, хотя на кафедре занимал он второе место, ибо за оказываемое им доброе расположение получал взамен власть. И было какоето чудесное согласие и сочетание власти; один управлял народом, а другой – управляющим. Василий уподобился укротителю львов, своим искусством смиряя властвующего, который нуждался в руководстве и поддержке, потому что, недавно возведенный на кафедру, показывал еще в себе некоторые следы мирских привычек и не утвердился в духовном; а между тем вокруг было сильное волнение, и Церковь окружали враги. Поэтому сотрудничество было ему приятно, и в правление Василия почитал он правителем себя.

Много и других доказательств заботливости Василия и попечительности о Церкви: смелость его перед начальниками, как вообще перед всеми, так и перед самыми сильными в городе; его решения споров, не без доверия принимаемые, а после произнесения его устами при исполнении превратившиеся в закон; его заступничество за нуждающихся, большей частью в делах духовных, а иногда и в плотских (потому что и это, покоряя людей добрым расположением, нередко на пользу душе); пропитание нищих, странноприимство, забота о девах, писаные и неписаные уставы для монашествующих, чинопоследования молитв, украшения алтаря и иное, что только Божий воистину человек и действующий по Богу может давать народу. Но еще выше и славнее одно следующее его дело.