Классическим цицероновским диалогом является «Октавий» латинского апологета II в. Минуция Феликса, в котором рисуется спор между язычником Цецилием и христианином Октавием. В «Октавии» представлена не только точка зрения христианина, но и взгляды соперника (язычника), что вполне традиционно для античного спора, но уникально для восточной традиции. Такой же характерной чертой древнеримского диалога является наличие судьи, роль которого в «Октавии» выполняет автор повествования. Стоит отметить, что в указанном произведении встречаются описания природы, не несущие никакой внелитературной нагрузки и потому нехарактерные для христианских текстов: «Мы прошли город и вышли на открытый морской берег. Легкие волны, набегавшие на песчаные края берега, как будто углаживали их для прогулки; море всегда волнующееся, даже и во время безветрия, всплескивало на землю если не седыми, пенистыми волнами, то легкими, колеблющимися струями»[61]. Среди других диалогов можно упомянуть «Разговор с Трифоном» Иустина Философа[62], в котором автор отстаивает христианское вероучение в споре с известным в то время иудейским мудрецом.

В христианский текст проникают ирония и сарказм, чуждые восточной традиции. В «Осмеянии языческих философов» Ермия встречается следующее описание различных философских взглядов на природу человека: «То я бессмертен и радуюсь; то я смертен и плачу; то разлагают меня на атомы... то... меня делают зверем или превращают в рыбу, и я делаюсь братом дельфинов. Те любители мудрости превращают меня во всякого рода животных. Я плаваю, летаю, парю в воздухе, пресмыкаюсь, бегаю, сижу. Является, наконец, Эмпедокл и делает из меня растение»[63].

Уже на раннем этапе развития христианской публицистики начинает проявляться стилистическое различие между западными и восточными авторами. Анализируя творчество латинских авторов (Минуция Феликса, Тертуллиана, Иеронима Стридонского, Августина Аврелия), исследователи указывают на характерную повышенную экспрессивность речи, не свойственную восточным апологетам. Современный российский патролог А.И. Сидоров отмечает «некоторую перенасыщенную экзальтированность и легкий налет сентиментальности... вообще чуждые духу грековосточного монашества»[64]. Среди ранних христианских авторов особой экспрессивностью отличался Иероним Стридонский (не ранее 346 – 391). Английский патролог XIX в. Ф. Фаррас говорит: «Он не мог держаться вне области полемики, которая жестоко волновала его»[65]. Вот как Иероним описывает, к примеру, своего оппонента – одного римского монаха: «Прекрасный монах, жирный, лоснящийся, одетый в белое и всегда выступающий гордо, как какойнибудь жених»[66].

Однако влияние восточного традиционализма остается. В основном оно проявляется во внелитературной обусловленности раннехристианских текстов. Риторика, какие бы практические цели она ни преследовала – судебные, совещательные или эпидейктические (по делению Аристотеля[67]), всегда оставалась искусством, имеющим собственную эстетическую ценность: отсюда особые требования к ритмическому рисунку речи, произношению, стилю. Для христианских ораторов акценты на литературную ценность не были характерны; их интересовала в первую очередь действенность выступления, его способность убедить аудиторию. «Какую пользу принесет мне тот, кто в трагедии Эврипида беснуется и разыгрывает лицо матереубийцы?» – восклицает Татиан[68]. Ключевым в этой фразе является слово «польза». Для христианина театр бессмыслен, потому что он не приближает человека к Богу – и в этом проявляется христианский прагматизм, унаследованный из восточной традиции.

Другим «восточным» проявлением христианства становится трепетное и бережное отношение авторов к Библии. Священное Писание – высший и неоспоримый авторитет для христианина. Отсюда появление в апологетических текстах обращения к Библии как способ доказательства, широкое цитирование. Например, Афинагор Афинский цитирует книги Исайи, Исхода[69], Ермий – апостола Павла[70], Феофил Антиохийский пересказывает книгу Бытия[71].

В целом язык раннехристианских текстов сохраняет свою экспрессивность, образность. Примечательно, что метафоричность здесь удерживает евангельскую бытовую направленность и динамическое смысловое наполнение. Так, Афинагор Афинский отношение Бога и материи уподобляет отношению горшечника и глины[72]. Но следует отметить, что из языковых средств исчезают загадки и притчи, не характерные для классической античной риторики. Произведения попрежнему часто имеют эпистолярный характер, но появляется четкая структуризация (начало – основное повествование – заключение), логикосмысловая выдержанность. Сильное влияние античной литературной традиции ощущается и здесь.