Из этого явления вытекает еще одна особенность христианской проповеднической коммуникации: оратор находится как бы на двух позициях сразу: с одной стороны, он обличает, говорит о грехах, находясь тем самым выше аудитории, с другой – осознает себя ее частью, таким же греховным и несовершенным. Вьфажаясь образно, проповедник одновременно находится «на земле» и «на небе», он и над аудиторией, и вместе с ней. Именно поэтому так часто меняется обращение к слушателям в проповедях Иоанна Златоуста. Побуждая аудиторию к действию, апеллируя к ее мнению, он говорит «вы»; осуждая грехи, употребляет местоимение «мы», не отделяя себя от слушателей: «Разве вы не слышали, что говорит Павел: "никакой воин не связывает себя делами житейскими" (2 Тим. 2, 4). А мы предаемся роскоши, объедению и пьянству, сильно трудимся над предметами посторонними, а касательно предметов небесных оказываемся слабыми (здесь и далее выделения наши. – Р. Ж.)»[131]. «Мы должны прощать другим», – говорит Златоуст в проповеди, подразумевая всех христиан, в том числе и себя. Это – божественная заповедь, закон для всех. Затем автор обращается уже собственно к аудитории, которую необходимо убедить в справедливости этой истинности: «Ибо оскорбивший тебя не причинит тебе зла столько, сколько ты сам себе причинишь, питая в себе гнев...»[132].

Таким образом, возвращаясь к ораторскому творчеству Василия Кесарийского, Григория Назианзина и Иоанна Златоуста, можно констатировать, что ранневизантийская православная проповедь образуется на основе типических проявлений новой христианской идеологии при традиционно сильном влиянии античной культуры; в отличие от более ранних авторов, здесь достаточно ярко проявляется авторская индивидуальность. Все эти факторы формируют византийскую православную публицистику и собственно явление проповеди, которая становится основным публицистическим методом православной Церкви. В свою очередь, проповедь будет оказывать влияние на характер всей византийской церковной массовой коммуникации, которую позднее, как неотъемлемую часть перенимаемой византийской культуры, воспримет и русское православие.

Подведем некоторые итоги.

1. В начале IV в. в византийском государстве сложились уникальные благоприятные политические и культурные условия для развития христианской публицистики. Вопервых, Византия явилась страной, где христианство получило статус сначала легальной, а затем и государственной религии. Это позволило христианским общинам прекратить обособленный или даже катакомбный образ жизни, стать полноправными членами социума. Начала формироваться христианская культура, несомненно важной частью которой оказалась свободная религиозная публицистическая мысль. Также благодаря легализации христианства расширился тематический круг религиозного публицистического выступления, появились работы, затрагивающие не только собственно религиозные, но и социальнополитические аспекты жизни (например, речи Григория Назианзина против императора Юлиана Отступника) .

Вовторых, Византия, став христианской страной, где влияние клира на массы и государственные структуры достаточно велико, одновременно в своих культурных пристрастиях осталась почитательницей античности (в области философии, риторики, искусства). В IV–VI вв. существовали и пользовались большой популярностью языческие школы, в которых преподавали риторы и философынехристиане. Другими словами, византийская христианская культура была не только толерантной к античному наследию, но и высоко ценила его. Многие деятели Церкви, в том числе известные проповедники, получали образование именно в языческих школах у языческих учителей (Василий Кесарийский и Григорий Назианзин в афинской Академии, Иоанн Златоуст у ритора Либания). Византийцы вообще чувствовали себя преемниками Римской империи, поэтому именовались ромеями, римлянами. Подобное отношение к античной культуре сказалось и на формировании христианской публицистики: в ней уже не чувствуется непримиримости и ригоризма, свойственных первым апологетам. Более того, появился интерес к эстетике слова, характерный для нехристианской риторики (Григорий Назианзин).

Втретьих, в связи с вовлеченностью религии в государственные проблемы в Византии необычайно остро встал вопрос чистоты вероучения, ортодоксии (православия). К тому же именно в IV в. сформировалось тринитарное учение (догмат о Троице), что послужило причиной дополнительных богословских споров. В связи с этим на первый план в религиозной публицистике вышла тема опровержения еретических направлений в христианстве. По свидетельству современников (Григорий Нисский, Иоанн Златоуст), в эти богословские споры оказались вовлечены даже низшие слои общества, которые также испытывали потребность в подобной публицистике. Поэтому теологическая тематика, несмотря на свою кажущуюся элитарность, стала одним из самых важных предметов религиозного публицистического творчества Византии четвертого столетия.

2. В это время в византийской христианской публицистике формируется особый вид выступления – проповедь. В связи со своим большим тематическим и стилистическим разнообразием проповедь не приобретает строгих жанровых типологических форм (как, например, апология или житие). Она становится метажанровым явлением. Содержанием проповеди могли быть толкование на отрывок из Священного Писания, богословская или нравственная керигма, апология, рассказ о жизни святого. Было бы правильнее сказать, что проповедь – не жанр, а форма и метод церковной массовой коммуникации, содержанием которой может становиться любой религиозный литературный жанр. Именно проповеднический характер коммуникации «оратор–аудитория» придает выступлению публицистический оттенок: проповедь – это непосредственный призыв. Не случайно в гомилетике проповедь максимально ориентирована на аудиторию, существуя на трех уровнях, соответствующих степени воцерковления аудитории.