Если кто говорит, что тело Господа без души или без ума, и не исповедует Его совершенным во всем человеком, единым и тем же, да анафемствуется.

Изъяснение. Как же может кто–нибудь говорить, что тело Христа без души и без ума? Ибо возмущение, и печаль, и туга не являются указанием ни на тело без души, ни на душу без ума, ни на непреложное Божество, ни на призрачность, ни на недостатки человеческой немощи; но Слово в Себе Самом дало доказательство наших страстей, принявши на Себя страстное, как написано, что «Сам Он принял немощи наши и понес болезни наши» (Ис. 53:4; Мф. 8:17). Ибо возмущение, и печаль, и туга — болезни души; а утомление, и сон, и поранение тела — немощи плоти.

Глава XII

Если кто говорит, что Христос явился миру призрачно, и не исповедует Его пришедшим во плоти, анафема да будет.

Изъяснение. Как может кто–нибудь сказать, что призрачно явился миру Христос, в Вифлееме родившийся и подвергшийся обрезанию плоти, и Симеоном носимый, и двенадцать лет воспитываемый, и родителям повиновавшийся, и во Иордане крестившийся, и на кресте пригвожденный, и из мертвых восставший?

Поэтому если говорится: «возмутился духом» (Ин. 11:33; 13:21), «опечалился душою» (Мф. 26:38), «изъязвлен телом» (Ис. 53:5), то Он употребляет эти названия сообразно с нашим подверженным страстям устройством, и чтобы показать, что Он родился в мире как человек, и «обращался между людьми» (Вар. 3:38), по подобию, кроме греха. Ибо Он родился в Вифлееме по плоти богоприлично, так как небесные ангелы признали в Нем Своего Владыку и воспевали в яслях повитого Бога и говорили: «слава в вышних Богу и на земли мир, в человеках благоволение» (Лк. 2:14). Воспитан был в Назарете богоявленно, восседал среди учителей и поражал их Своею мудростью, которая не соответствовала Его телесному возрасту, как исчисляет (этот возраст) евангельское слово (Лк. 2:46 сл.). Крестился в Иордане, но к этому побуждаем был не тем, чтобы [Самому] принять освящение, а чтобы [другим] даровать участие в освящении (Мф. 3:13 сл.). В пустыне был искушаем не потому, чтобы Сам подлежал искушению, но чтобы наши искушения противопоставить вызову искусителя, дабы показать тщету искусителя. Посему Он говорит: «дерзайте: Я победил мир» (Ин. 16:33), опять выставляя не божественное начало, но являя Свою собственную плоть победительницей страдания, смерти и тления, чтобы посредством плоти, чрез которую грех вошел в мир, и чрез грех смерть царствовала над всеми людьми (Рим. 5:12 сл.), через ту же плоть по подобию осудить грех во плоти (Рим. 8:3), победить начальника греха — искусителя, упразднить смерть, чтоб ей не царствовать, во гробе тела уничтожить тление, явить Собою начаток воскресения, чтобы затем господствовало в мире начало правды и чтобы царство небесное благовествовалось людям и совершилось общение Бога с людьми.

За эту благодать прославим Отца, давшего Сына Своего Единородного за жизнь мира (Ин. 3:16 сл.). Прославим Духа Святаго, действующего, оживотворяющего нас, подающего дарования для общения с Богом, и не будем напрасно трудиться, чтобы евангельское слово переделать в утонченные выражения, посевая кругом бесконечные стязания и словопрения (1 Тим. 1:4; Тит. 3:9), и делая жестким ясное и простейшее слово веры, но более будем совершать дело веры, возлюбим мир, покажем единомыслие, сохраним единение, возрастим в себе любовь, которою благоугождается Бог.

Как не наше дело разуметь «времена и лета, которые Отец положил в Своей власти» (Деян. 1:7), а должно веровать, что будет скончание времени и последует явление грядущего века, откровение суда, пришествие Сына Божия, воздаяние за дела и наследование царства небесного, — так точно не наше дело знать и то, как Сын Божий соделался человеком, ибо тайна эта велика, как написано: «род Его кто разъяснит, ибо вземлется от земли жизнь Его» (Ис. 53:8). Но должно веровать, что Сын Божий соделался человеком «по Писаниям», и что Он был видим на земле, и обращался между людьми по Писаниям, по подобию, кроме греха, и что Он умер за нас и воскрес из мертвых, как написано, и что Он вознесся на небо и сел одесную Отца, откуда придет судить живых и мертвых, как написано, чтобы, из–за того, что мы занимаемся словопрением друг с другом, кто–нибудь не похулил самого учения веры, и чтобы не сбылось над нами сказанное: «ради вас имя Мое» (Божие) «постоянно хулится во языцех» (Ис. 52:5).

Переложение Екклезиаста

I. Так говорит Соломон, сын Давида царя и пророка, славнейший пред всеми людьми царь и мудрейший пророк, всей церкви Божией: как суетны и бесполезны дела и стремления людей, [вообще] все человеческое. Ибо никто не может сказать, что какая–нибудь польза соединена с тем, что люди, ползающие по земле, и душой и телом спешат совершить, всецело подчинившись временному, даже не желая хотя сколько–нибудь посмотреть благородным оком души выше звезд. И истрачивается человеческая жизнь день за днем, и круговращения времен года и годов, определенные течения солнца, когда они то приходят, то незаметно уходят. Это подобно прохождению бурных потоков, с великим шумом низвергающихся в неизмеримую бездну моря. И то, что ради людей произошло от Бога, остается тем же, как например, то, что от земли рождаются, что в землю уходят, что земля остается тою же, что солнце, обойдя всю ее, снова возвращается к тому же пределу, таким же образом и ветры, и что реки в таком количестве изливаются в море и набегающие ветры не заставляют его преступить определенной ему меры, и сами не нарушают законов. И именно, так устроено то, что служит нам для этой жизни. Но то, что изобретено людьми, как речи, так и дела, не имеет меры. И слов, конечно, большое изобилие, пользы же никакой от сбившейся с пути болтовни. Но природа людей ненасытна как в том, чтобы говорить, так и в том, чтобы слушать речи другого и к тому же еще стремиться видеть безрассудными глазами все, что встречается. Что может произойти в последствии, что уже не было бы совершено или сделано со стороны людей? Что есть нового, что еще никогда не было бы известно по опыту, о чем достойно было бы и помнить? Я же думаю, что нет ничего, о чем можно было бы сказать что–нибудь свежее, или же, сравнивши, найти новое, совершенно неизвестное древним. Но подобно тому, как прошлое покрыто забвением, так и настоящее для тех, кто будет после, затемнится от времени. И, проповедуя ныне это, я не поступаю опрометчиво, — нет, у меня, которому вверено царство Евреев в Иерусалиме, все достаточно продумано. Тщательно же исследовавши и мудро испытавши всю природу на земле, я познал, что она очень лукава, потому что человеку дано нести тяготу на земле, когда он то под тем, то под иным предлогом труда вращается в том, что не имеет никакой цены. Все же то, что находится долу, наполнено странным и скверным духом, так что его нельзя восстановить, но даже невозможно совершенно и мыслями обнять, сколь великое безрассудство овладело человеческими делами. Я поразмыслил некогда с самим собою и подумал, что я мудрее всех бывших здесь прежде меня: я познал, что я разумею как притчи, так и природу вещей. Но, — думал я, — напрасно направлять [свою мысль] на это, и как за мудростью следует знание, так и знание сопровождают страдания.

II. Таким образом, помысливши, что это так обстоит, я решил обратиться к другому роду жизни, предаться наслаждению и испытать разнообразные удовольствия. Ныне же я понял, что все подобное — суета. И я сдержал безрассудно несущийся смех, удовольствие же принудил к умеренности, сильно укоривши его. Размысливши же, что душа в состоянии удержать телесное естество, опьяненное и растекающееся подобно вину, и что воздержание порабощает себе похоть, я решил постигнуть, что некогда предназначено было для людей важного и поистине прекрасного, которое они должны совершить в этой жизни. Ибо я испытал все прочее, что считается достойным удивления, именно сооружения высочайших домов и насаждения виноградников, к тому же еще устройство садов, обладание и уход за разнообразными плодоносными деревьями; там устроены были и огромные водоемы для вместилища вод, предназначенных для обильного орошения деревьев. Приобрел же я себе множество домочадцев, рабов и рабынь; одних купил отвне, другими пользовался как родившимися у меня. В моем обладании были стада четвероногих животных, много стад рогатого скота и много овец — больше, чем у кого–либо из древних. Сокровища золота и серебра притекали ко мне, так как я заставил царей всех [соседних народов] приносить мне дары и платить дань. Составлены были для моего услаждения многочисленные хоры мужчин и вместе женщин, весьма стройно исполняющих песни. К этого рода удовольствиям я присоединил пиры и виночерпиев, выбранных из людей обоего пола; я даже не мог бы исчислить, — настолько я превосходил ими царствовавших прежде меня в Иерусалиме. Отсюда [в результате] получилось, что мудрость у меня уменьшалась, возрастало же недоброе пожелание. Предоставивши свободу всякому обольщению глаз и необузданным порывам сердца, отовсюду вторгающимся, я отдался надеждам на удовольствия; и свою волю я привязал ко всяким жалким наслаждениям. Таким образом мои мысли дошли до такого несчастного состояния, что я думал, что это — прекрасно, а это мне надлежит совершить. Наконец, отрезвившись и прозревши, я понял, что то, чем я был занят, жалко и вместе с тем очень пагубно, действие не доброго духа. Ибо ничто решительно, что бы ни избирали люди в настоящее время, по здравом рассуждении не представляется мне заслуживающим одобрения и усиленного домогательства. Поэтому, мысленно сопоставивши блага мудрости и зло неразумия, я по справедливости с большим почтением отнесся бы к тому человеку, который [раньше] безрассудно увлекался бы, а потом, овладевши собою, возвратился бы на должный путь. Ибо расстояние между благоразумием и безрассудством большое, и различие между обоими так же велико, как между днем и ночью. Посему тот, кто избрал добродетель, подобен тому, кто открыто и сверху смотрит на каждую вещь и путь свой совершает во время яснейшего света; кто же, напротив, погряз во зле и во всякого рода заблуждениях, [тот подобен] тому, кто блуждает как бы в безлунной ночи, будучи слепым по виду и тьмою лишенным деятельности. Наконец же, помысливши о том, какое различие между тем и другим из этих родов жизни, я не нашел никакого и, как сам сделавший себя сообщником неразумных, я приму плату за неразумие. Ибо какое благо или в тех хитроумных доводах, или какая польза от многих речей, где потоки болтовни быстро устремляются из неразумия, как из источника? У мудрого и неразумного нет ничего общего ни по памяти у людей, ни по воздаянию от Бога. Дела же человеческие, когда кажется, что они еще только начинаются, уже всех их постигает конец. Мудрый же никогда не имеет одинакового конца с глупым. Поэтому я возненавидел и всю свою жизнь, истраченную на пустые дела, которую провел, сильно прилепившись к земным трудам. Ибо, чтобы сказать кратко, все достигнуто мною с большим трудом, будучи делом неразумного стремления; и другой кто–нибудь — мудрый ли, или глупый — унаследует суетные плоды моих трудов. Когда я дал себе в этом отчет и отверг, для меня выяснилось истинно благое, предназначенное человеку, именно познание мудрости и приобретение мужества. Если же кто не заботился об этом и увлекался желанием другого, таковой предпочел лукавое доброму, стремился к порочности вместо честности, и к тяжелому труду вместо покоя, влекомый туда и сюда разнообразными тревогами, ночью и днем всегда мучимый как неотложными трудами телесными, так и непрерывными заботами души, так как у него сердце трепещет из–за бессмысленных дел. Ибо совершенное благо состоит не в пище и питье, — хотя и пища прежде всего происходит от Бога, ибо ничто из подаваемого для нашего благосостояния не существует без Его промышления. Но благой муж, получивший мудрость от Бога, достиг небесной радости. Напротив же, лукавый, поражаемый ниспосланными от Бога бедствиями, болеющий корыстолюбием, стремится собрать много, и спешит пред лицем Владыки всех надругаться над тем, кого Бог почтил, предлагая [ему] нечестивые дары, осуществляя этим коварные и вместе суетные стремления своей несчастной души.

III. Нынешнее же время полно всяких противоположностей — рождения, потом смерти, насаждения растений, потом исторгания, исцелений и убийств, созидания и разрушения, плача и смеха, рыдания и ликования. Ныне собираешь плоды с земли, ныне же и выбрасываешь; и то безумно стремишься к женщине, то чувствуешь отвращение к ней. Сейчас только нашел что–либо и ныне же потерял; только что хранил и тотчас же выбросил; то убивал, то сам убит; говорил, потом замолчал, любил, потом возненавидел. Ибо дела человеческие то борются между собою, то примиряются, и отличаются таким непостоянством, что то, что казалось добрым, в скором времени изменяется в признаваемое всеми дурным. Поэтому, прекратим напрасные труды. Ибо все это, как мне кажется, назначено для того, чтобы отравленными бичами приводить людей в неистовство. Но некий лукавый, уловляющий удобное время, раскрыл свою пасть на нынешний век, употребляя чрезвычайные усилия, чтобы разрушить создание Божие, решив от начала и до конца враждовать с ним. Итак, я убедился, что веселье и делание добра — величайшее благо для человека, и что, конечно, и это временное наслаждение приходит только от Бога, если делами управляет справедливость. От вечных же и нетленных дел, которые Бог твердо определил, невозможно ни отнять чего–либо, ни прибавить. Посему для всякого, кто бы он ни был, они страшны и вместе с тем достойны удивления. И то, что уже было, пребывает, а то, что будет, уже по предведению было. А тот, кого несправедливо обижают, в Боге имеет помощника. Далее, видел я в преисподней бездну мучения, ожидающую нечестивых; благочестивым же оставлено другое место. Также помыслил я в себе, что у Бога все одинаково — быть почитаемым и судимым, что одно и то же — праведные и неправедные, разумные существа и неразумные. Ибо всем одинаково отмерено время и угрожает смерть, одно и то же у Бога — скоты и .люди; они различаются между собою только членораздельностью речи, — все же [остальное] у них одинаково, и смерть приходит на остальных животных не больше, чем и на людей. Ибо у всех одинаковый дух, и ничего больше нет в людях, но все, одним словом, суета, от одной и той же земли получает свой состав и в ту же землю разрешится. Ибо неизвестно относительно человеческих душ, восходят ли они вверх, и относительно остальных [душ], которые получили неразумные [животные], рассеются ли они внизу. И, как мне кажется, нет никакого другого блага, кроме наслаждения и пользования настоящим. Ибо, как я подумал, невозможно возвратиться к пользованию этим, когда человек [уже] однажды вкусил смерть.

IV. Обратившись от всех этих мыслей, я раcсудил и отвратился от всякой клеветы, блуждающей среди людей, из–за которой несправедливо угнетаемые проливают слезы и стенают, насильно отвергаемые, когда cо всех сторон охватывает их совершенное отсутствие помогающих или вообще утешающих. Насильники же поднимаются в высоту, с которой и упадут. Из неправедных же и наглых умершие оказались в лучшем состоянии по сравнению с живущими доныне. Предпочтительнее же этих обоих тот, кто будет подобен им, но еще не произошел, потому что он еще не коснулся человеческого лукавства. Также мне сделалось ясным, и какая зависть со стороны ближних следует за мужем, — это жало лукавого духа; и что тот, кто воспринял ее в себя и ею как панцирем облечен, ничего другого не знает, как чтобы снедать свою душу и распиливать и истрачивать вместе с телом, почитая для себя благосостояние других безутешною печалью. Но муж благоразумный предпочел бы наполнить одну руку отдыхом и покоем, чем обе руки трудом и хитростью коварного духа. Есть же нечто и иное, что, как я знаю, случается с мужем, вопреки тому, что должно было бы быть, вследствие недоброго произволения. Он во всех отношениях одинок и не имеет ни брата, ни сына, а изобилует многими сокровищами, всецело предан ненасытному желанию и совершенно не хочет каким–либо образом отдаться благостыне. Посему я охотно спросил бы его, ради чего таковой изнуряет себя трудом, без оглядки убегает от того, чтобы сделать что–либо доброе, и чрезвычайно занят разнообразными пожеланиями какого–либо стяжания. Гораздо лучше его те, которые вступили в общение совместной жизни, из которого могут получить наилучшие плоды. Ибо когда два мужа честно занимаются одними и теми же делами, то, если даже с одним из них и приключится что–либо, однако не малую поддержку он имеет в лице своего сообщника. Величайшее же горе человеку, который терпит неудачу и у которого нет того, кто бы поднял его. Напротив же, живущие вместе и успех себе удвоили и ненастье неприятных обстоятельств облегчили; так что и днем блистают взаимным доверием, и ночью возвеличиваются радостью. А тот, кто влачит жизнь без общения с людьми, проводит ужасную для него самого жизнь, не понимая, что если бы даже кто и напал на людей сплотившихся, то он замышляет дерзко и небезопасно, и что веревка втрое сплетенная обыкновенно не легко разрывается. Я же предпочитаю юношу бедного, но благоразумного, старому, но неразумному царю, которого не озабочивает мысль, что возможно, что кто–либо из находящихся в темнице будет поставлен на царство, и что сам же он потом справедливо может быть лишен неправедного владычества. Ибо случается, что те, которые находятся под властью молодого, но разумного, беспечальны, именно все старшие по возрасту [5]. Ибо родившиеся потом, вследствие того, что по опыту не знают другого, и этого не могут хвалить и руководятся необдуманными решениями и побуждениями враждебного духа. Проповедуя же, имей в виду право проходить свою собственную жизнь, а за неразумных молиться, чтобы достигли разумения и избегали совершения дурного.

V. Прекрасно быть воздержным на язык и в усердии к речам иметь уравновешенное сердце. Ибо не следует необдуманно пользоваться речами, [не смущаясь тем] если они [даже] нелепы, или произносить голосом то, что пришло на ум, но помышлять о том, что хотя мы и далеко отстоим от неба, однако необходимо знать, что Бог слышит наши речи, и что полезно говорить не опрометчиво. Как за разнообразными заботами души следуют всяческие сновидения, так и с безрассудством связана пустая болтовня. Далее, обет, данный в молитве, пусть [у тебя] получает исполнение на деле. Безумным свойственно быть отверженными; ты же будь правдивым, зная, насколько лучше тебе не обещать и не браться что–нибудь сделать, чем, давши обет, потом оставить без исполнения. Должно же всячески избегать потока постыдных слов, в том убеждении, что их услышит Бог. Ибо для того, кто помышляет так, ничего больше не остается, как чувствовать, что дела его разрушаются Богом. Ибо подобно тому, как сны, если их много, пустые, так и многие речи. Страх же Божий спасителен для людей, но он редко обнаруживается. Поэтому не должно удивляться, видя, что на бедных клевещут, что судьи выносят неправильные решения. Должно же, далее отвращаться от того, чтобы не казаться большими тех, которые обладают большею властью. Ибо если бы даже это и случилось, однако от грядущих для тебя опасностей не спасет тебя и самое лукавство. Но как имущество, добытое грабежом, весьма пагубно и преступно, так и в муже, жадном к деньгам, не бывает насыщения и не является благорасположения к ближним, хотя бы еще приобрел чрезвычайно много сребра. Ибо это суета. Благость же весьма радует вступивших в союз с нею, делает мужественными, подавая способность понимать каждую вещь. Но важно не прилепляться и к такого рода заботам. Бедный, хотя бы он был и раб, и не переполнял своего чрева, однако пользуется приятным отдыхом во сне. Сильное же желание богатства соединено с бессонницей и томлением души. Что же может быть бессмысленнее того, как, накопляя с большим старанием и заботою богатство, сохранять его, сберегая тем для самого себя повод к тысячам зол. И этому богатству суждено некогда погибнуть и разрушиться, будут ли у приобретшего его дети или нет; самому же [богатому], если бы даже и не хотел, надлежит сойти в землю и умереть таким, каким некогда явился в бытие. Таким образом, имея отойти с пустыми руками, он будет увеличивать свою порочность, как будто не помышляя о том, что ему предлежит конец, подобный рождению, и что он напрасно трудится, более для порыва ветра, чем удовлетворяя своему собственному усердию, истрачивая всю свою жизнь в нечестивейших пожеланиях и в неразумных стремлениях, к тому же еще в печалях и в болезнях. И, коротко сказать, для такого человека дни — мрак, а жизнь — скорбь. Но вот что благо и не должно быть отвергнуто: Божий дар есть то, что человек может в радости наслаждаться своими трудами, принявши Богом данные, а не похищенные сокровища. Ибо он именно и печалями не болеет и не рабствует как можно больше лукавым помышлениям, но измеряет свою жизнь благодеяниями, будучи благорасположен ко всем, и радуется дару Божию.