Биоэтика как наука возникла в западном мире и в какой-то мере впитала его юридические, моральные, социальные установки. Она ориентирована на тот мир, в котором чудовища, хоть и не сходят с телеэкранов, но, как правило, не разгуливают открыто по улицам и нечасто побеждают на выборах. Правила, однако, всегда могут меняться, и либеральная культура, воспитанная на гуманистическей логике, проводящей четкую границу между допустимым (убийством зародыша) и недопустимым (убийством уже сложившегося ребенка) не всегда ощущает, сколь хрупкой может быть эта граница, и что допустимое всегда стремится выйти за нее и далеко расширить свои пределы.

Так безобидная философская идея случайности, отнесенная ко всякому существованию, легко может послужить своего рода подземным ходом, прорытым под границей, охраняемой сегодня законом и общественной нравственностью, и войти в "стадо свиней", вооружившись генной терапией. И потому сегодня идеи "неслучайности", то есть Промысла Божия о каждом человеке становятся единственной нравственной и интеллектуальной силой, способной защитить жизнь от мягкого тоталитаризма, бесшумно выползающего из кожи либерального общества. Основным должен стать принцип, согласно которому власть над жизнью и смертью одного человеческого существа никогда не должна находиться во власти другого. Даже если это существо состоит только из одной клетки.

"Материнство" Духа Святого

Уничтожение этой клетки или того творения Божия, которое вырастает из нее через несколько недель, прерывает первичную, промыслительную связь матери как "соработницы" Бога с Его любовью, которая входит в нее вместе с оплодотворением. Женщина при этом становится смертным ложем для собственного ребенка и носительницей смерти. Эта смерть не может не иметь последствий ни для физического, ни для духовного ее организма, как и для всей ее дальнейшей жизни. В отличие от общества, врача и отца ее плода, женщина знает всем существом своим, что то создание, которое собралось жить в ней, в каком бы малом пространстве оно ни помещалось, несет в себе все чудо жизни во всей ее свернутой полноте и тайне. Даже когда речь идет об одной или нескольких клетках, в них заключен уже весь генетический код будущего человека, его пол, склад ума, характер, коему предстоит развиться, та свобода, с которой он будет прокладывать свой путь в жизни, как и череда поколений, которым он, в свою очередь, должен дать жизнь. Эта клетка - уже личность, коль скоро она запечатлена образом Божиим и вызвана к бытию любовью Божией, умеющей даже "хотение мужа" (Ин. 1:13) включить в таинство творения.

Мы не творим жизнь: она только передается через нас как наследие Божие, заложенное в семени и яйцеклетке, проходящее через вновь образуемый генетический код. Источник жизни лежит не в нас, но в отцовстве и материнстве Того, Кого Писание называет "Начальником жизни" (Деян. 3:15). Разрыв с Ним (то, что на богословском языке именуется грехом) раскрывает свой предельный смысл как соучастие в распятии. Относительно детоубийства мы находим в Евангелии две модели поведения: "этику" Ирода, пославшего своих солдат перерезать всех мальчиков в Вифлееме от двух лет и младше, и ту норму, перед которой нас ставят слова Христа: "Истинно, истинно говорю вам, то, что вы сделали одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне" (Мф. 25:40). И потому всякое искусственное прерывание беременности несет в себе момент богоубийства, и в этом заключается самый глубокий и драматический смысл аборта.

С первых страниц Библии творение как действие Духа и Слова Божия уподобляется зачатию и рождению. Дух Божий, носящийся над водами, по мнению экзегетов, носит образ птицы, кружащей над птенцами с распростертыми крыльями. Он делает материю и человека способными воспринять Слово жизни и открыться через Него. "Итак, в Ветхом Завете Дух Божий действует в процессе творения медленным и таинственным образом, покрывая и оживотворяя первоначальные воды своей материнской силой, внедряя в них семена жизни. При появлении человека Дух опять вольет в него жизненную силу, запечатлеет в нем образ Божий, призовет его к сыновнему послушанию Отцу"5.

"Носящийся над водами" в отношении к Духу означает, по святоотеческой традиции, на которую ссылается отец Борис Бобринский, что Он "согревал" и оживотворял водное естество по подобию птицы, высиживающей яйца и сообщающей нагреваемому какую-то живительную силу... Дух носился, т.е. приуготовлял водное существо к рождению живых тварей" (Василий Великий)6.

То, что сказано о творении мира, может быть отнесено и к творению человека. Если Бог держит "все словом силы Своей" (Евр. 1:3), то сколь отчетливо и внятно для слуха нашей веры сила слова обнаруживает себя в создании человека. Если "Дух все проницает" (1 Кор. 2:10), может ли Он остаться в стороне при созидании того, кто станет Его жилищем, и что уже сейчас, задолго до рождения, становится Его "гнездом", где Он, как птица, высиживает птенцов?

"Святой Дух, - говорит преподобный Максим Исповедник, - присутствует во всех людях без исключения как хранитель всех вещей и оживотворитель естественных зарождений, но в особенности Он присутствует во всех тех, кто имеет закон, указывая на преступление заповедей и свидетельствуя о Лице Христа..."7.

Жизнь как творение, "проповедующее славу Божию" и открывающее "Лицо Христа" повсюду, где есть Его слово и присутствие Духа, - таково должно быть подлинное видение Православия, которое вырастает из библейских, а затем и святоотеческих корней. И потому православная этика жизни, содержащая свои императивы и очевидности, свои нормативы и прещения, вырастает прежде всего из этого видения сотворения человека, которое никакой другой человек не вправе пресечь. "Не умерщвляй младенца во чреве и по рождении не убивай его", - говорится в "Учении Двенадцати Апостолов", одном из древнейших христианских памятников8. Это требование становится непререкаемым, отделяющим христианское общество от языческого. Этим можно объяснить суровость святого Василия Великого (330-379), писавшего в известном письме к Амфилохию: "Женщине, которая сознательно совершает аборт, надлежит понести то же наказание, что и за совершение убийства. У нас не проводят различения, сформировался ли плод или еще нет. Таким образом учиняется суд не только над еще не родившимся созданием, но и над самой женщиной, которая посягает на себя, поскольку большей частью те, кто творят подобные вещи, платят за них жизнью. И потому к убийству плода добавляется другое убийство, совершаемое намеренно теми, кто творит подобные вещи. Тем не менее не следует проводить в покаянии за него весь остаток жизни до самой смерти, но ограничить покаяние десятью годами; исцеление измеряется не временем, но качеством покаяния"9.

Таково древнее правило, которое в принципе остается действующим в Православной Церкви, хотя уже давно в церковной жизни предписание покаяния на десять лет не применяется с такой строгостью. Тем более, что подобное наказание женщина, которая является часто жертвой обстоятельств и узницей предрассудков, именующих себя "отсутствием предрассудков", номинально должна разделить со всем обществом, выдающим индульгенцию на детоубийство. Та информация, которая связывает нас сегодня в единый человеческий организм, делает нас в разной мере причастными ко всему, что в этом организме происходит. И тем самым все мы в качестве членов общества, как громадной фабрики истребления неродившихся человеческих существ, несем за него свою долю ответственности и нуждаемся в покаянии.

Сегодня аборт не занимает заметного места в общественных дебатах и все менее выдвигается в качестве "проблемы" или вызова совести. Зато выдвигается иная задача: научного "использования" тканей абортированных эмбрионов, могущих служить для опытов и изготовления ценных лекарственных препаратов (которые могут использоваться при лечении некоторых видов рака). Для христианского сознания здесь не может быть выбора: ничья жизнь не может стать удобрением для другой. Однако в этом случае возникает уже уголовная проблема торговли эмбриональной тканью, которая никак не может быть решена лишь недействующим законом и обессиленным государством. При теперешнем кризисе души и экономики подобная торговля становится самой печальной и трагической страницей в истории той темной России, которая, распродав нефть, лес и дедовские ордена, принимается за тайную торговлю своей плотью. Здесь мы можем лишь повторить молитву Иисуса перед распятием: "Отче! прости им, ибо не знают, что делают" (Лк. 23:34).

Однако не ведают о том не только сами непосредственные участники этой иродовой коммерции (хотя даже в них неведение никогда не может быть полным, ибо Слово Божие свидетельствует о себе во всяком человеке), не ведают ясным разумом даже многие христиане, для которых остается недостаточно выявленным, не вполне развитым понятие сакральности зарождающейся плоти и человеческого тела вообще. Творение всякого человека уже есть таинство, и соучастие в этом таинстве может стать спасительным для женщины, которая "спасется чрез чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием" (1 Тим. 2:15). Молоху, пожирающему детей, открывшему свои конторы во всем мире (в России же - будем называть вещи своими именами - чувствующему себя особенно привольно), христианское сознание может противопоставить не столько прописные лозунги, сколько деятельную веру в "материнство Духа Святого", т.е. утверждение святости жизни и почитание человеческого существа как иконы Бога Живого. Может быть, это видение иконы человека останется единственным средством спасения общества, полностью вычеркнувшего идею творения из своей памяти.