Положение дел наглядно представляет анализ источников, современных событиям. Упоминания Тацита (ок. 55 — ок. 120) и Светония (ок. 70 — ок. 140), без сомнения, обнаруживают пользование более ранними свидетельствами: и тот и другой авторы заимствуют свои сведения из несохранившейся современной истории Плиния Старшего, или из каких‑то иных сочинений сенатских историков I века, или же от очевидцев — старших современников. Первое по хронологии событий сообщение Светония (Клавдий, 25) — император>judaeos>impulsore>Chresto>assidue>tumultuantes>Roma>expulit («изгнал из Рима иудеев, которые упорно бунтовали, подстрекаемые Хрестом») — убеждает в том, что сам автор «Жизнеописаний», несомненно знавший об Иисусе Христе и принятом написании его имени (см. другое упоминание имени христиан — Нерон, 16), дословно повторяет какой‑то более ранний источник, однако без уверенности в том, что на самом деле имеется там в виду. Это означает по меньшей мере неясность сообщения в самом источнике (если не полную непричастность этого сообщения к христианскому вопросу), что, в свою очередь, говорит о неопределенном понятии современников о внутренних делах иудейской общины в Риме в то время, — тем более о самом христианстве. Можно допустить, что возмущение иудеев было реакцией на постановления апостольского собора (49 — 50 гг.) [1], и тогда следует предполагать, что иудейские беспорядки в столице были следствием конфликта между строгими блюстителями Моисеева Закона и так называемыми «благочестивыми», которые зачастую не были иудеями по формальному признаку [2]. Именно поэтому решение о необязательности обрезания, принятое на апостольском соборе, могло найти в них живой отклик. Так или иначе, предположение о том, что к началу 50–х годов I века в Риме уже были христиане, представлявшие противоборствующую сторону и вносившие разлад в среду иудеев, невероятно. Свидетельство Деяний (Деян 18: 2, 3) — источника, обыкновенно очень внимательного к фактам проповеди и преследования христиан, — толкует только об иудеях (а не о христианах в числе иудеев), изгнанных из Рима Клавдием (около 50 г.); при этом отсутствуют какие‑либо указания на проповедь в Риме до того времени. К тому же апостол Павел по прибытии в Рим обнаруживает, что тамошние иудеи не знают ничего доподлинно о проповедуемом Павлом учении, но только то, что о нем везде говорят (Деян 28: 21 — 22).

Гонение при Нероне в 64 году, по свидетельству Тацита (Анн. XV, 44), было воздвигнуто на христиан как таковых. Однако определенность понятия о них является результатом подробного расследования, целью которого было отыскать наиболее вероятных в глазах толпы виновников пожара (по замечанию историка, Nero subdidit reos («подставил виновников»)). При этом более вероятно, что сами иудеи указали на христиан, поскольку вполне ощутили к тому времени бесповоротность их обособления. Несмотря на покровительство жены Нерона, иудейской прозелитки Поппеи Сабины, в момент, когда под угрозой оказалось благополучие самого императора, иудеи могли быть поставлены под подозрение и подвергнуться расправе как общепризнанные ненавистники рода людского, тем более что иудейские кварталы не пострадали от пожара. Им ничего не оставалось, кроме как выдать следствию известных им еще больших «ненавистников», которые также были в некотором смысле иудеями, особенно на сторонний взгляд. Кроме того, это было гонение не за веру, а за поджог, — неприязнь к иудеям была привычна, а ненависть к христианам еще не оформилась настолько, чтобы могло возникнуть особое гонение на саму их религию. Таким образом, факт целенаправленного преследования христиан говорит скорее об определенности ситуации в среде самого иудейского населения (включая прозелитов и сочувствующих), нежели об адекватности расхожих представлений о христианах извне, со стороны администрации и толпы.

Книга Деяний Апостольских сохранила несколько эпизодов, проливающих свет на внешнее положение христианства в империи времени Нерона. В главе 18 (Деян 18: 12 — 17) говорится о привлечении апостола Павла к суду по обвинению коринфских иудеев. Проконсул Галли- он не усмотрел в его поведении ничего такого, за что можно было бы преследовать его законом. Для него это дело не выходило за пределы дозволенной иудейской религии, а сами иудеи пока ничего не разъясняли или, возможно, разъяснить убедительно для римлянина не могли. Другой случай описан в главах 18 и 21 (18: 35, 21: 27), когда апостола Павла заключает под стражу комендант Иерусалима Клавдий Лисий, который, в конце концов не найдя за ним никакой вины, направляет его к прокуратору Антонию Феликсу (Деян 24); но и тот после выяснения сути дела посчитал Павла невиновным по закону. Иудеи обвиняют его в принадлежности к «назорейской ереси», но для прокуратора, как видно, это не более чем обычные ссоры иудеев между собой.

Во времена Домициана (81 — 96 гг.), в последние годы его царствования, среди гонимого населения оказались также и христиане. Тогда апостол Иоанн Богослов был сослан на остров Патмос. Традиция сохранили также имя Флавии Домициллы, жены некоего Флавия Климента, сосланной за исповедание Христа на остров Понтию (или Пандатерию) в 96 году. Однако эти гонения на христиан нельзя рассматривать обособленно от событий, связанных с взиманием иудейского налога и преследованием тех, кто не сделал предварительного заявления о своей принадлежности к иудейской религии. Если христиане и были преследуемы, то наравне с иудеями. Все сведения о специальном преследовании неконкретны и содержатся только в более поздних христианских источниках. Одновременно взимание иудейского фиска могло делать более заметным в глазах правительства различие между иудеями и христианами: последние, возможно, могли заявлять о том, что они исповедуют иную веру. Для царствования Домициана характерен другой неприятный для христиан эпизод, который передает Евсевий (Ц. И. Ш, 19 — 20), ссылаясь на древнее сказание: «Когда Домициан распорядился истребить всех из рода Давида, то кто‑то из еретиков указал на потомков Иуды (он был братом Спасителя по плоти) как происходящих из рода Давида и считающихся родственниками Христа. Об этом Еге- зипп повествует дословно так:«Еще оставались из рода Господня внуки Иуды, называемого по плоти братом Господним. На них указали как на потомков Давида. Эвокат привел их к кесарю Домициану: тот боялся, так же как и Ирод, пришествия Христа»». Домициан, таким образом, искал потомков Давида, подозревая в них опасность для своего трона. Это главная причина беспокойства кесаря. Примечательно, что римская община христиан — последователей Христа, царя иудейского, — не рассматривается в этой ситуации как заговор, но основанием подозрения выступает общая для всех иудеев идея о грядущем царе из дома Давидова.

Серединой 90–х годов (возможно, последним годом царствования Домициана) датируется написанная Иосифом Флавием апология иудеев «Против Апиона» (между ужесточением отношения к иудеям и ее написанием нельзя не усматривать определенной связи). В своем предыдущем сочинении — «Иудейские древности» (XVIII, 3, 3) — автор упоминает христиан и Христа («Свидетельство Флавия» — Testimonium Flavianum). В первоначальном тексте, восстановленном по арабской рукописи «Всемирной истории» Агапия [3], Иосиф говорит, что Христос был мудрым и добродетельным человеком и что многие люди стали его учениками. При этом живущий в Риме автор, обращаясь к языческому читателю и зная о христианах, ни в том, ни в другом своем сочинении не считает нужным подчеркнуть свою обособленность от приверженцев «назорейской ереси», что само по себе свидетельствует о незначительности внешних проявлений христианства в то время.

Уже в царствование Траяна, в 106 — 107 годах, мученическую кончину принял иерусалимский епископ Симеон, обвиненный проконсулом Аттиком в принадлежности к христианству и в претендовании на иудейский престол. Возможно, мученичество Симеона относится к более позднему времени, когда вспыхнуло восстание иудеев и политическая подозрительность была вполне понятна, и тогда этот факт еще более свидетельствует о продолжающемся смешении христиан и иудеев в глазах официальных представителей власти.

Отношение христианства к язычеству было вполне определенным и коренилось в исконном несовпадении ветхозаветной религии с любой языческой, то есть в разграничении понятий единого Бога и многих богов. Первоначальное самоопределение для новой религии означало прежде всего обособление от иудеев и иудейсгвующих, что, кроме всего прочего, позволяло преодолеть непроницаемость обрядовой стороны иудаизма и таким образом обрести опору в обращенных из язычников. Последовательный «исход» из иудейства был едва ли не главной заботой всех христианских авторов, так или иначе проводивших внешнюю границу новой религии. Евангелисты засвидетельствовали противопоставление Иисуса Христа и Его учеников основной части иудеев (фарисеи и саддукеи) и язычникам (в основном эллинам, причастным каким- то образом к иудейским делам). Деяния апостолов и послания уделяют исключительное внимание проблеме отношений христианства к иудейству — в первую очередь, а затем уже к язычникам (так, апостол Павел в послании к Римлянам (1: 16) говорит: «Ибо я не стыжусь благовестео- вания Христова; потому что оно есть сила Божия ко спасению всякому верующему, во–первых, Иудею, потом и Эллину»). Так же и для автора «Дидахи», кроме христиан, существуют еще только два разряда людей — язычники (1:3 — возможно, интерполяция; 9: 5) и лицемеры (8: 1 — 2 — имеются в виду, вероятно, иудеи). Почти исключительно иудейской теме посвящено послание апостола Варнавы. Много говорит также само отсутствие христианских сочинений, которые с целью проповеди или оправдания были бы обращены к внешнему для иудейской или христианской общины адресату.

Первые специальные меры против христиан и их религии засвидетельствованы перепиской Плиния Младшего с Траяном. Наместник Вифинии около 112 года обратился к императору за разъяснением вопроса о христианских процессах, на которых ему еще не доводилось присутствовать. Из его слов понятно, что такие процессы были уже не новостью для империи начала II века, однако еще не настолько вошли в обычную практику, чтобы в их отношении имелись какие‑то отработанные законодательные стереотипы. Письмо Плиния содержит подробный рассказ о применяемых им мерах. Тех, кто на основании доноса подозревался в христианстве, наместник спрашивал, христиане ли они.

Сознавшихся в этом он спрашивал во второй и в третий раз, уже пригрозив казнью. Тех, кто упорствовал, он отводил на казнь. При этом Плиний обнаруживает немалую осведомленность в христианских делах — «вся их вина, по их словам, состояла в том, что в известные дни, рано утром, они сходились вместе и пели песнь Христу как Богу, что во имя религии они обязывались не на преступление какое‑нибудь, но к тому, чтобы не красть, не грабить, не прелюбодействовать, честно держать свое слово и возвращать вверенные залоги, что после этого они расходились и затем собирались снова для вкушения пищи, впрочем, обыкновенной и невинной». Однако, несмотря на это, «ничего другого, кроме суеверия грубого и безмерного», Плиний в этой религии не видит. В своем ответе император в основном одобрил действия своего подчиненного, в частности подтвердил необходимость преследовать христиан за потеп ipsum («за самое имя»), смягчив, правда, формулировку тем, что разыскивать их не следует и что безымянные доносы не должны иметь места. Отныне доказывать преступность христиан было излишним. Достаточно было услышать от подозреваемого, что он христианин.

Необходимость в определении официального отношения к христианам возникает в момент, когда христианство как явление приобрело заметный размах и превратилось в самостоятельный фактор внутригосударственной политики. Теперь новая религия встала перед необходимостью оправдать свою исключительность в масштабах целой империи, а не замкнутой в себе иудейской общины. Иудеи между тем продолжали пользоваться своими прежними правами, в том числе и правом не воздавать почестей языческим божествам. Вступив с государством в непосредственные отношения, христиане лишились их привилегий и в глазах язычества встали в один ряд с представителями прочих многочисленных суеверий. Государственная машина — обожествленный в лице императора единый порядок вещей — не усматривала различий между явлениями, которые имели хоть какое‑нибудь отношение к понимаемому традиционно общественному благу. Ситуация, изложенная в письме Плиния, свидетельствует о том, что по большому счету для официальной власти было не важно, что исповедуют подданные (пестрота верований была делом привычным), но важно то, насколько упорна и неустрашима позиция подобных сообществ и потому — насколько велика для государства угроза претерпеть от их непреклонности.

К христианам были применимы различные пункты действующего римского права Их общество имело характер collegii illiciti (незаконных сборищ). Различные стороны христианского поведения можно было квалифицировать то как sacrilegium (святотатство) — преступление против веры, то как crimen laesae majestatis (оскорбление величества) — преступление против государства, то как ars magica — занятие волшебством. Уже закон XII таблиц запрещает ночные сборища, под категорию которых попадала сама христианская церковь с ее тайными богослужениями. Во времена императоров, когда подозрительность усилилась, даже открытые коллегии, где должен был присутствовать представитель римской власти, создавались крайне неохотно. Также римские законы не поощряли волшебства и магии. Так, некоторые подробности мученических актов имели характер предостережения против магических действий. Однако основной причиной гонений было то, что христиане не чтили богов по закону. Не только ХП таблиц, но и обычное право гласило, что добрый государь как сам должен чтить богов по законам, так равным образом принуждать к этому и подданных. Поэтому отказ христиан почитать языческих богов квалифицировался как преступление против веры — sacrilegium, или греческое йвебттц;. Под религией римляне понимали не факт личного убеждения, а факт внешнего, обрядового почитания богов. Поэтому заверения христиан, что они чтут Бога, не могло быть для них оправданием. Они не только не приносили жертвы, но и отвергали клятвы именем богов, отказывая себе в последней возможности оправдания. К тому же преступление против религии легко оборачивалось преступлением против государства, поскольку не почитающий национальных святынь, среди которых полагался и сам император, отрицал главенство власти в данных вопросах и шел против интересов всего государства. Оскорбление величества обозначалось специальным термином impietas (греческое dtoePeia), под категорию которого попадали самые незначительные проявления непочтения, тем более открытое непризнание императора богом.

Необходимым условием для судебного процесса было наличие обвинителя. Доносы поступали от взволнованных верноподданных из толпы, которым христиане были гораздо более заметны. Поначалу их отношение к христианству было однозначным. Расхожим представлениям о божествах, посылающих благо и зло, было свойственно искать для видимых следствий столь же видимые причины. Традиционный способ отношения к богам — общественные церемонии и жертвоприношения — христианами отвергался. Это было общепризнанным безбожием в отношении языческих богов, и это уже касалось благополучия всех. Столь же богомерзкими были теесговы вечери и эдиповы смешения — ходовые объяснения главного христианского таинства и замкнутости собраний верных. Всего этого было вполне достаточно, чтобы самым ревностным выступать в роли обвинителей, а любителям зрелищ — кричать в амфитеатрах «смерть безбожникам» и приходить в еще большую ярость от упорства неотрекшихся.

Правительство вводило стихийную ненависть в рамки законности (христиан, во–первых, не разыскивали, во–вторых, следили за тем, чтобы безымянные доносы не имели места), но не имело никаких причин останавливать ее. По всей видимости, на фоне общего отношения к христианам даже самые незначительные ограничительные меры выглядели чуть ли не слишком большим проявлением сочувствия. Христианская традиция зачастую придавала таким мерам большое значение, когда искала проявлений благожелательности со стороны властей. Так, для Тертуллиана запрет разыскивать христиан свидетельствует о том, что Траян был убежден в их невиновности. Евсевий в начале IV века высказал похожую точку зрения. Однако потакание настроениям толпы, враждебной небольшой кучке безбожников, было совершенно естественным, а заступничество возможно было обосновать только через попрание устоев самого imperium готапит.

Среди форм преследования христиан по закону следует различать суд собственно суда и суд администрации. Решение первого в случаях христианских процессов было заранее известно. Форма второго давала больший простор субъективности должностного лица, имевшего jus coercitionis («право принуждения»), и в нем формальностям придавалось гораздо меньшее значение. Поэтому официальное отношение к христианам в пределах одной провинции зачастую определялось личными воззрениями на христианство местных начальников. Это обстоятельство ставило в еще более тесную зависимость популярное мнение и официальную реакцию на него. Форма coercitio (принуждения) стала применяться шире, по мере возрастания опасности христианства. Однако независимо от формы разбирательства зрелшцность государственного правосудия давала власти и ее подданным возможность угодить друг другу. Такова была вторая стадия в последовательном развитии отношений христианства и языческого государства.