Итак, даже отнесение «политии» к области «закона» не сужает значение этого термина, что особенно ясно вырисовывается, если проследить его употребление по всему тексту апологии Татиана.

«Ибо устроение мира хорошо, жительство же (яоМтеица), которое в нем, дурно, и можно видеть, как не знающие Бога словно бы заискивают перед зрителями на празднестве» (19). То, что вместо JtoXueia здесь стоит очень близкое и этимологически, и семантически яоХиеица, большого значения не имеет. Важно, что это слово в приведенной фразе как бы поднимается на очень высокий уровень обобщения, охватывая всю человеческую деятельность, направленную (в данном случае) в недолжную сторону.

Политии, судя по тексту 28 главы, для Татиана существуют разные, но главное, что предстоит выяснить: представляет ли собой христианство одну из них. Вот высказывание, завершающее апологию Татиана (40): «… я предстаю перед вами готовым к исследованию догматов (ярд? xf)v avaKpiaiv t«bv боуцйтюу), не отрекаясь от угодной Богу политии (nevouoii<; цог тт|<; ката 0e6v noXueiaq &vei; apvf|Toi))». Казалось бы, Татиан просто не хочет отрекаться от праведной жизни, но готов дискутировать о «теории». В действительности, однако, смысл другой. Татиан выражает готовность дать отчет в любом положении своей веры и не собирается от нее отрекаться. Нужно учесть, что apveiaOai в христианском употреблении есть фактически термин, означающий именно формальный и публичный отказ от Христа. Это слово и использовано в соответствующем изречении: «Кто отречется от Меня перед людьми, отрекусь от того и Я перед Отцем Моим Небесным» (Мф 10: 33). В другом месте, обращаясь к воображаемому противнику, Татиан говорит: «Я почитаю начальников ничуть не больше, чем Бога, и не скрываю того миропонимания, которое имею. Зачем ты советуешь мне солгать о своем исповедании? (yeuoaoOai tfjv noXuevav)» (27). ПоАлте1а не случайно переводится здесь как «(веро)исповедание» [317]. Оппонент Татиана советует ему не переменить образ жизни или воззрения, а формально отречься перед властями, которые, кстати говоря, как раз этого от христиан и требовали. Вот пример, который как нельзя лучше поясняет значение глагола: «Только от Него, если мне прикажут отречься, я не повинуюсь, но скорее умру (touxov jiovov dpvetaOai кеХеибцеУО*;)» (4).

Итак, слово «полития» применяется Татианом и для обозначения его христианского вероисповедания, и, таким образом, для Татиана христианство — тоже полития. Собственно, эта полития и должна была бы быть единой и общей для всех, но до поры помимо нее существуют другие — эллинов, персов, римлян и прочих народов. В отличие от христианства, они соотнесены с некими совокупностями городов (y£vn ябХееоу), то есть с определенными этнополигическими единствами. Если эллинство есть одна из политий, то, чтобы определить, по какому признаку человека можно причислить к эллинам, необходимо раскрыть содержание понятия «полития».

Нам представляется, что этнический аспект, несомненно, присутствует в Татиановом понимании «политии». Об этом свидетельствует текст цитированной выше 28 главы «Слова» и высказывания Татиана о языке. Одно из них, об отсутствии у эллинов единого языка, уже приводилось. Но гораздо интереснее другое, показывающее, что христиан и эллинов разделял и языковый барьер: «…и если они называются варварами, не (следует) делать это поводом для насмешек: ибо найти причину того, что не все понимают наречие друг друга, вы, если захотите, сможете» (30). Следующий момент, охватываемый «поли- тией», — религия и мировоззрение вообще. Татиан, правда, не говорит об отличиях эллинской формы язычества от всех прочих, но это не значит, что он их не осознавал. И, наконец, как уже говорилось, в «политою» входят законы и обычаи.

С вопросом об отношении политии и государства тесно связана и другая тема — о месте римлян в системе аргументации «Слова к эллинам».

Как явствует из текста 28 главы о разных полигиях, Татиан различает греков (эллинов), римлян и варваров (это понятие включает многие народы, но частично также и христиан). Об отношении Татиана к двум первым народам весьма удачно сказал уже упоминавшийся А. Гильгенфельд, который писал, что «от эллинов как носителей образованности Татиан отличает римлян как власть имущих… всякий раз как чуждый ему внутренне народ» [318]. Действительно, обличая эллинских профессиональных философов, Татиан порицает их за то, что они получают от царя (т. е. императора) римлян ежегодное жалование (ётт! оюо<; xPUooOq — 19). Он нигде не говорит о «ваших» начальниках или «вашем царе». Создается впечатление, что эллины у него не имеют вообще никакого отношения к государственности. А каким образом они вредят христианам, ясно из следующей фразы: «(4) Зачем, мужи эллины, вы хотите, как в кулачном бою, сталкивать с нами политии? И пусть я не хочу пользоваться чьими‑то узаконениями (убцгца), почему меня ненавидят как самого мерзкого человека? Приказывает император платить подать — я готов давать ее, господин велит прислуживать и быть рабом — я признаю рабство».

Совершенно очевидно, что убщца здесь — это не правовые нормы, исходящие от государства. Татиан считает, что политая, как он ее понимает, не должна быть объектом государственного контроля. Компетенция государственной власти у него ограничивается взысканием податей (рабство, по–видимому, воспринимается просто как универсальный и неизбежный общественный институт). Эллины же хотят противопоставить христианам другие политии (примечательно тут множественное число) и, самое главное, государственную власть. В этой связи нелишне вспомнить дошедший до нас фрагмент апологии Мели- тона Сардского, в котором он говорит, обращаясь к Марку Аврелию: «И твой отец… написал городам, чтобы они ничего не замышляли на нас: лариссейцам, и фессалоникийцам, и афинянам, и всем эллинам» (Euseb. Н. Е. IV, 26, 10). Инициаторами преследований христиан здесь выступают эллины в самом что ни на есть «этническом» и даже территориальном смысле этого слова.

Лучше всего различие между римлянами и эллинами выражено у Татиана в такой фразе: «…поэтому, распрощавшись и с кичливостью (цеуоЛаохга) римлян, и с пустословием (<puxpoXoyia) афинян… я обратился к нашей варварской философии» (35). Кичливость есть характеристика римлян как обладающих властью, а пустословие — эллинов, в чьем исключительном ведении, по их собственному мнению, находится яшбега (мы полагаем, что «афиняне» в данном случае — то же, что и «эллины», а такое наименование взято лишь для того, чтобы получить полноценную риторическую антитезу «Рим — Афины», как «Афины — Иерусалим»). В этом и заключаются реальные предпосылки концепции, ставящей знак равенства между «эллинами» и «образованными» в апологии Татиана.

Необходимо оговориться, что когда мы употребляем термины «этнический» или «этнополитический», это происходит только в целях полемики со сторонниками упомянутого мнения. Это совсем не значит, что мы согласны с первой из трех перечисленных в самом начале концепций. Ее приверженцы (а они встречаются и сегодня) утверждают, что Татиан недолюбливал эллинов, поскольку чувствовал себя ущемленным из‑за своего негреческого происхождения [319]. Если ограничиваться текстом «Слова к эллинам», то такой взгляд опровергается уже тем, что принадлежность к той или другой политии, по Татиану, может и должна быть предметом свободного выбора. Эллины третировали Татиана как варвара именно потому, что он был христианин, а не наоборот. Если же подходить к данной проблеме как бы извне, в более широкой перспективе, то можно предложить следующее рассуждение.

Слово «эллины» может иметь у Татиана либо специфически христианское, либо какое‑то общепринятое, обиходное значение. В специальном христианском употреблении данное слово может означать либо язычников вообще, либо какую‑то их часть (идолопоклонников) [320]. Как уже было показано, к сочинению Татиана ни то, ни другое не применимо. Следовательно, нужно исходить из обиходного смысла термина «эллины». Однако здесь и возникают весьма существенные трудности, поскольку этот вопрос неразрывно связан с пониманием и истолкованием самого явления эллинизма. Мы не можем в небольшой работе подробно останавливаться на чрезвычайно обширной историографии. Достаточно указать на то, что некоторые исследователи, истолковывая понятие «эллины» и «эллинство» в эпоху после Александра Македонского, выделяют в качестве основного культурный аспект [321], другие — национальный (что, как правило, не обходится без модернизации) [322]. Нетрудно заметить, что эти два подхода и проявились применительно к анализу сочинения Татиана в виде первой и третьей концепций по нашему перечню. Однако есть исследователи, которые, как нам представляется, решают эту проблему глубже и более всесторонне. Вот замечательное по четкости и точности определение М. И. Ростовцева: «Их (греков. — Д. А.) единство не было ни политическим, ни расовым. Это было единство цивилизации, причем связью между членами его было тождество языка, образования, ментальности, групповой ориентации, образа жизни и религиозных представлений» [323]. Наш анализ «Слова к эллинам» привел к практически идентичным выводам относительно семантики термина»EXXrivst;. Остается добавить, что самого пристального внимания заслуживает у Татиана исчезновение государственно- политического содержания из таких понятий, как noXueia, а также vonoQeaia и родственных с ним, что и сделало возможным обозначение первым из названных терминов христианства во всей его целокупности.

2. ПРЕДИСЛОВИЕ К НОВОМУ РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ «СЛОВА К ЭЛЛИНАМ»

Из христианских писателей II века, получивших общее наименование «ранних апологетов», особое место в истории Церкви и христианской литературы принадлежит Иустину Философу (или Мученику) и Татиану. При этом все доступные источники, начиная с их собственных сохранившихся сочинений и кончая поздними церковно–историческими компиляциями, свидетельствуют о полной их противоположности друг другу во всем, что выходит за пределы основных положений христианского вероучения. Вместе с тем известно, что Татиан, ученик Йустина, относился к нему с неизменным почтением, и сведений о каких бы то ни было разногласиях между ними у нас нет.

И все же различия между этими двумя авторами настолько серьезны, что их невозможно игнорировать. Поэтому в качестве введения к новому русскому переводу сочинения Татиана целесообразно будет рассмотреть, насколько отраженные в нем взгляды и настроения характеризуют общее направление святоотеческой мысли и не стоит ли за ним нечто большее, чем личный темперамент и пристрастия автора.