Почему Нил выбрал этот далекий от Москвы «заволжский» северный монастырь, а не, скажем, славную и не далекую от Москвы Трои- це–Сергиеву лавру? Задаваясь этим вопросом, Е. В. Романенко замечает, что брат Нила «Андрей Майко не раз возил сюда и в соседний Спа- со–Каменный монастырь на Кубенском озере милостыню от членов великокняжеской семьи» и что «первая грамота, подписанная дьяком Майко, датируется 1450–1453 гг. — временем окончания Шемякиной смуты.[13] Хорошо зная Кирилло–Белозерский монастырь, Андрей Майко мог оказать влияние и на выбор своего брата».[14] Вполне возможно, но — не только он.

Когда Нил взрослел, шла борьба за великокняжескую власть в Москве между князьями Василием II Темным, старавшимся узаконить династический принцип наследования власти, и Дмитрием Шемякой, опиравшимся на старые представления о роде как о субъекте власти. Сосланный Шемякой в Вологду, Василий Темный был поддержан обитателями северных, «заволжских», монастырей, чьи молитвы о возвращении власти в Москве ему и его сыну оказались столь успешными, что эти обители должны были после этого прославиться гораздо шире пределов великокняжеской семьи и администрации. О преподобном Кирилле Белозерском не могли тогда не заговорить в Москве. Так, Пахомий Серб пишет, что еще до того, как он «повелен» был «са- модръжцем великым княземъ Василием Василиевичем и благослове- ниемъ же Феодосия митрополита всеа Руси приити въ обитель свята- го и тамо своими ушесы слышати бывшая и бывающая чюдеся от бого- носнаго отца», «еще ми сущу далече, слышах о святем, колика чюдеся творить Богъ его ради».[15]

О притягательности для Нила личности преподобного Кирилла Белозерского может свидетельствовать и то, что, как мы далее увидим, Нил воспользовался, создавая свой скит, Скитским уставом, который он нашел, вне всяких сомнений, в собственных книгах преподобного Кирилла, где находятся даже не один, а два его списка.[16] И сам тогдаший дух созданной Кириллом обители, где еще жили его ученики, должен был привлекать Нила: сравнивая интенсивность переписки иноками–писцами келейной исихастской литературы там и в Трои- це–Сергиевой лавре, мы видим, что следующий после первоначального, связанного с самим преподобным Кириллом Белозерским, подъем интереса к писателям–исихастам — следом за спадом во второй четверти XV в. — начался в Кирилло–Белозерской обители значительно, лет на двадцать пять, раньше, чем аналогичный подъем в Троице–Сер- гиевой лавре; и если тот не достиг высоты первоначального подъема, идущего от преподобного Сергия (и далее продолжился спад), то этот, кирилло–белозерский, значительно превысил первоначальный подъем как в Кирилловом монастыре, так и в Сергиевом, и высокая интенсивность переписки аскетической литературы там долго еще, больше века, сохранялась.[17] Получается, что то, что в XIV в. воодушевляло ищущих богообщения молодых людей из хороших семей и на Балканах, и на Руси, теперь, около ста лет спустя, воодушевляло их на русской окраине, в северном Заволжье, больше, чем в самой Москве и ее окрестностях, где атмосфера менялась и уже была в значительной мере иной.

Когда Нил прибыл в Кириллову обитель, ее игуменом был один из учеников основателя, Кассиан (1448–1469), впоследствии игумен Спасо–Каменного монастыря. Нил не мог не познакомиться там и с другим замечательным воспитанником Кирилла, преподобным Мар- тинианом. Пахомий Серб приходил туда (1461–1462 гг.) для расспросов о Кирилле Белозерском как раз в бытность там Нила. Возможно, Нил тоже слушал то, что рассказывали Пахомию люди, помнившие Чудотворца Кирилла. Т. П. Лённгрен допускает, что Пахомий Серб не только записывал их рассказы, но и «руководил деятельностью писцов. Так, — замечает она, — в рукописи РНБ, КБ 19/1258 внизу первого листа имеется запись: Смереннаго иеромонаха Пахомиа иже от СвАТыа горы, которую, возможно, сделал сам Пахомий Серб. […] Еще одна деталь кажется интересной в этой рукописи: почерк на листах 176–227 похож на почерк Нила Сорского…».[18] Основываясь на этом впечатлении Т. П. Лённгрен, Е. В. Романенко пишет, что, «будучи грамотным и любя книжное учение, Нил Сорский, видимо, участвовал и в переписывании книг для монастыря. В 1458–1470 гг. XV в. в Кирил- ло–Белозерском монастыре был создан годовой цикл четий–миней. Почерк, которым написано несколько житий в этих минеях, некоторые исследователи отождествляют с почерком Нила Сорского».[19] Однако же это впечатление (именно впечатление, а не отождествление!) ошибочно: почерк там другой. У нас нет оснований считать, что Нил эти жития переписывал, но наверняка он должен был их читать или слышать за монастырской трапезой.

«Письмо о нелюбках» сообщает, что учителем Нила в монашестве был старец Паисий Ярославов, восприемник великого князя Василия Ивановича от купели крещения, и что «князь великий держал их в чести в велице».[20] Может быть, и личность старца Паисия повлияла на выбор пути к Богу и на формирование личности Нила Сорского? Кто же таков этот человек?

3

Старец Паисий Ярославов известен как автор Сказания о Спасо- Каменном монастыре, написанного после пожара того в 1476 г.[21] Значит, непременно он там бывал, какие‑то годы, наверное, жил. Возмож- но, Нил был его учеником на Каменном острове, но кажется более вероятным (ибо мы ничего не знаем о пребывании Нила Сорского в Спасо–Каменном монастыре), что Паисий какое‑то время был «старцем» и имел право учить учеников в Кирилло–Белозерском монастыре, месте пострижения Нила.

В числе книг, сохранившихся от библиотеки Кирилло–Белозерско- го монастыря, есть две рукописи, по–разному связанные с именем Па- исия. Одна из них — РНБ, Кирилло–Белозерское собр., № 4/1081, Сборник слов и поучений конца XIV — началаХѴ в., называемый «Па- исиевским».[22] Вторая книга из этой библиотеки, связанная с именем какого‑то Паисия — РНБ, Кирилло–Белозерское собр., № 275/532, Сборник–Часослов, датируемый концом XV — началом XVI в. Она испещрена по полям выписками из монашеской исихастской литературы — той самой, которую использовал Нил Сорский в своем подвижничестве и в своих сочинениях. В конце сборника (л. 365 об.) помечено: «Часослов был у старца Паисе[я], изписал его он». Одна из выписок–приписок (на поле л. 10 об.), говорит, к примеру, как об образцовом, о человеке, обратившем все свои чувства вовнутрь — «иже действа внешних чювствъ къ внутрешним превратив чювством, и зрение убо къ зрещему уму простеръ, слух же къ разуму душевному, вкушение же к рассужению словесе, обоняние же къ смыслу ума, осязание же къ срдечной приложи бодрости…».[23] В другой приписке (на нижнем поле л. 213 об. — 214), говорится об исихастском «блюдении ума и молчании»: «Иже бо на всяк день блюдение ума и молчание гонит и ищет, сей удобь презирает чювьственая вся, да не всуе трудится. Аще ли презирает свою совесть, горчае уснет забвениа смертию, о нем же молится не уснути святый Давид. Глаголеть бо апостолъ: ведя- щему добро творити и не творящу — грех ему есть» (Иак. 4:17). Выписки эти вполне в духе интересов заволжских старцев, русских исихастов. Просмотрев эту рукопись, Т. П. Лённгрен написала: «Не исключено, что среди многочисленных записей на полях есть и пометы ученика Паисия, Нила. Например, черновая запись на л. 29 об. напоминает почерк Нила, там встречается и типичное для Нила написание слова зміа».[24]

В отличие от Кирилла Белозерского и других пионеров монастырской колонизации русского Севера, шедших из центрально–русских земель вполне зрелыми людьми и опытными монахами, подвижники следующих за ними поколений приходили юношами из городов в уже созданные их предшественниками обители на Севере и там проходили под руководством опытных старцев соответствующую выучку, пока сами не делались «старцами», способными учить иноческой сосредоточенности молодых постриженников. Так что когда Паисий шел молодым человеком в Заволжье — лет сорок, думаю, спустя после ухода из Москвы Кирилла Белозерского, — ему не приходилось, наверное, как тому, рыть в чаще, куда еще не добрались крестьяне, пеіЬерку, искать там для ночлега дупло и самому строить себе келью–избушку, как то делали Сергий Радонежский, Павел Обнорский, Сергий Нуром- ский и многие другие искатели «безмолвия» и сердечного «умиления» в XIV — начале XV в. Можно представить себе, что Паисий сознательно выбрал для пострижения один из труднейших по условиям жизни и один из авторитетнейших по традициям монастырь Спаса–Преобра- жения на крохотном островке в огромном Кубенском озере. Его Сказание сообщает, что возродителем этого основанного в середине XIII в. князем Глебом Васильковичем монастыря стал в последней четверти XIV в. пришелец из Константинополя, постриженник Афона Дионисий. Он пришел в Москву при Дмитрии Донском, поселился сначала, по распоряжению князя, в московском Богоявленском монастыре, одном из наиболее «престижных» в столице,[25] затем, в ответ на просьбу спасо–каменских монахов дать им игумена, стал, по воле того же князя, игуменом на Каменном острове и ввел там устав афонских монашеских общежитий, киновий. Позже игумен Дионисий был возведен на освободившуюся после смерти Григория Ростовскую архиепископию. «Сей же Дионисий первый епископъ из Заволжскиа земли бысть», — с явной гордостью за Заволжскую землю и Спасо–Камен- ный монастырь записано в Сказании. Паисий мог учиться монашеской премудрости в Спасо–Каменном монастыре у учеников и учеников учеников Святогорца–Цареградца и должен был быть воспитан в афонских традициях. Полная отрешенность от «мира» на островке должна была способствовать «хранению» ума, углублению его в церковную службу, в книжные тексты и в свое сердце, в себя самого — погружению в «умное делание» и «сердечную молитву».

Может быть, на Каменном острове в 1446 г. изгнанный из Москвы Шемякой Василий Васильевич Темный и встретил Паисия. Там же с Паисием мог познакомиться и сблизиться его сын, пятнадцатилетний Иван (будущий ІИ–й) Васильевич, тем более, что в 1452 г. он вторично посетил Спасо–Каменный монастырь, возвращаясь после карательной экспедиции в земли Шемяки. Мы не знаем точно, в Спасо–Каменном, в Ферапонтовом, в Кирилловом или в каком‑то другом монастыре произошло знакомство московских князей со старцем Паисием Ярославовым, но оно произошло, а вернув себе власть, московский княжеский дом постарался отблагодарить монахов, у которых нашел в трудное для себя время поддержку. Спасо–Каменный монастырь получил от великого князя и княгини щедрые дарения деревнями и угодьями, а старец Паисий был принужден великим князем стать игуменом в Тро- ице–Сергиевом монастыре.

Среди рукописей Троице–Сергиева монастыря тоже есть книги, связанные с именем Паисия. Одна из них — Сборник первой половины XV в., РГБ, собр. Троице–Сергиевой лавры (ф. 304), № 748, названный записью на л. 450 об. как «Соборникъ Пасеевской». Он содержит жития Иоанна Дамаскина, Павла Фивейского, Макария Египетского, ряд «слов», а кроме того Книгу Григория Синаита, одного из виднейших представителей и учителей византийского исихазма XIV в., включающую Житие Григория Синаита и его сочинения.[26] Какому‑то достопамятному Паисию этот «Соборник», видимо, принадлежал. По своему содержанию он прекрасно согласуется с уже упомянутыми книгами и «подходит» Паисию Ярославову.

Другая рукопись — РГБ, то же собр.,№747 (1660), Сборник 1445 г. На л. 463 об. — 464 читаем такую запись: «Писаны быша сия книга Събор- никъ в лето 6953 [1445] индикта 8 рукою многогрешнаго, малейша- го въ единообразных, и въ грешницехъ прьваго, и непотребнаго въ братьстве, и неключимаго ни в каковой же добродетели, смиренаго многыми грехы священноинока Макарьища. А писалъ есмь сей Събор- ник Паисию старцю Сергеева монастыря». (Если этот Паисий — Паисий Ярославов, значит, он приходил в Троице–Сергиеву лавру и вне зависимости от скитаний Василия Темного). Сборник содержит жития святых и некоторые добавления. Среди добавлений много поэтичных, ритмизованных, почти стихотворных текстов, но здесь я приведу лишь два характерных прозаических. Вот, к примеру, толкование слов Евангелия от Матфея (18: 20): «Идеже еста два или три совокуп- лени о имени Моем, ту есмь посреди их»: «Совокуплена два о имени Исусове — плоть и душа. Трие же суть: егоже чиста плоть и душа, и Духъ Святый ту живеть» (л. 445). Это толкование вполне может служить оправданием полного отшельнического уединения. А вот рекомендация постоянного повторения «Исусовой молитвы»: «Молитва Исусова: “Господи Исусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешна- го”. Аще кто сию молитву, требуя ея, глаголеть якоже из ноздри ды- ханиа, по первомъ лете вселится в него Христос Сынъ Божий, и по другомъ лете вселится в него Духъ Святый, по третиемъ лете при- деть к нему Отець и, вшед в него, и обитель в немъ сътворит Святая Троица. И пожреть молитва сердце, и сердце пожреть молитву, и нач- неть клицати беспрестанно сию молитву день и нощь, и будеть сво- бодь всехъ сетей вражиих о Христе Исусе, о Господе нашемъ, Емуже слава съ Пресвятымъ и благимъ и животворящим ти Духомъ и ныне и присно и в векы» (л. 451–452). Такого рода инструкций там не одна.

Не имея данных судить о том, где, когда и как долго жил Паисий Ярославов, мы не можем судить и о том, в какой мере вероятна принадлежность ему именно этих книг. По их содержанию судя, вероятна. Но далеко не он один, наверное, среди монахов того времени носил имя Паисий и был обращенным внутрь себя человеком молитвенного горения.

Обычно в литературе с Паисием Ярославовым связывается рукопись РГБ, собр. Троице–Сергиевой лавры (ф. 304), № 764. Сборник четьих материалов на июнь, XV и XVI вв. Эта рукопись считается его автографом. Книга начинается Житием Кирилла Белозерского; после окончания Жития — мелкая запись: «Господину моему, игумену Спи- ридонию Живоначалныя Троица сие надписание от рукы грешна инока Паисея. От усердия с любовию. Аще и неудобренно, но — от жала- ния». Спиридон был игуменом Троице–Сергиева монастыря в 1467— 1476 гг. Затруднительно только разом признать автографами Паисия Ярославова и выписки–приписки на полях Сборника–Часослова из библиотеки Кирилло–Белозерского монастыря, и этот троице–сергиевский список Жития Кирилла Белозерского: они написаны, кажется, разными почерками, во всяком случае слишком по–разному, чтобы можно было их отождествить: в одном случае перед нами записки для собственного пользования, в другом — «подарочный» экземпляр недавно написанного знаменитым агиографом Пахомием Сербом жития, предназначенный для поднесения начальству.