А что иногда, сказал он, по уставу деланий полагается час молиться, час читать, час петь, и так проводить день, — это хорошо, сказал он, если соответствует времени, мере и силе каждого из подвизающихся. И он предоставил вольному выбору, или следовать этому, или блюсти неотступное удержание ума, то есть всегда быть в деле Божием.

Когда же благодатью Божиею усладится молитва и начнет действовать в сердце, он повелевает особенно прилежать ей. «Ибо если, — действующу молитву въ твоем сердци и не престающу двизатися, да не оставиши ю никогдаже и въстанеши пети, аще не по смотренію оставит тя». Бога бо внутрь оставль, /л. за/ изъвну призывавши, отъ вы- сокых къ нижним прекланяася. Но и млъву твориши ей, и ум смущае- ши от тишины его. Безмолвіе бо по имени его наречено есть — еже въ смиреніи и тишине иметі е. Богъ же смиреніа есть, молвы и вопля вышши. Неведущим бо молитву, иже есть «добродетелем источникъ», по Лествичника словеси, напаяющи сіа, якоже сады душевныа, подобает много пети и без меры и присно въ различіи многых быти. Ино же есть дела/л.^об./ніе безмолвіа, и ино — общаго житіа. Всяка убо мера изящна, по премудрых. Тем же долъжно есть в меру пети, якоже рекошя отцы, множае упражняася на молитву; разленившу же ся, пети или прочитати деателнаа житіа отчьскаа. Не требует бо корабль гребла, ветрила ветру потяжущу и преносящу море страстное, но сто- ащу, греблы или корабицем превозитися.

Къ предлагающим же святыа отца любопренне, или зде /л. зь/ некых, яко всенощное творяху[179] стоаніе и непрестанное пеніе, повелевает отвещавати от Писаніа сице: «Не всехь вся съвершена скудости раді тщаніа и изнеможеніа силы. Но малаа убо въ великыхъ не всяко мала, великаа же в малых не всяко съвершена. Не вси бо всегда делатели, ныне или древле, той же путь шествовашя или до конца удръжашя». О сущих же въ предспеаніи и доспевших въ просвещеніе рече: «Сіи не требуют глаголати /л. зьов./ псалмы, но молчаніе и нескудну молитву и виденіе. Сіи бо съ Богомъ съвъкуплени суть, и несть им требе отторгнута умъ свой от Него и вложити въ смущеніе. Прелюбы бо деет умъ таковых, аще отступит от памяти Божіа и въ худейших вещех рачителне емлется».

Святый же Ісаакъ, о сих высочайшаа пиша, поведает сице. Егда им бывает неизреченнаа она радость, и молитву отъ устъ отсецает, престанут бо, рече, тогда[180] уста и язык и сердце, иже помыслом /л. зб/ хранитель, и ум, чювством кормникъ, и мысль, скоролетящаа птица и бе- студнаа, и не ктому имат мысль молитву, ни движеніе, ни самовлас- тіе, но наставленіемь наставляется силою иною, а не наставляет, и плененіемъ съдръжится в час онъ, и бывает въ непостижных вещех, идеже не весть. И глаголеть сіе ужас и виденіе молитвы, а не молит сказал он, — ты видишь, что молитва действует в твоем сердце и не прекращает движения, да не оставишь ее никогда и не встанешь петь, если только, по смотрению Божию, она не оставит тебя». Ибо, оставив Бога внутри, призываешь Его извне, преклонившись от высшего к нижнему. Также и смятение («молву») создаешь для нее, и ум смущаешь, нарушая его тишину. Безмолвие названо ведь так по ее, «молвы», имени, — чтобы в смирении и тишине иметь его. Богу же ближе смирение, высшее смятения («молвы») и вопля. Ибо незнающим молитвы, каковая есть «источник добродетелей», по слову Лествични- ка,15 напояюілий их, словно сады душевные, подобает много петь и без меры постоянно пребывать в различных делах. Иное ведь делание в безмолвии, и иное — в общем житии. Всякая же мера хороша, по словам премудрых. Так что петь должно в меру, как сказали святые отцы, больше же упражняясь в молитве; а разленившись — петь или читать подвижнические жития отцов. Не требуются ведь кораблю весла, когда ветер натягивает паруса и переносит его через море страстей, а если он стоит, приходится с помощью весел или лодкой переправляться.

Указывающим же по любопрению на святых отцов или здесь на некоторых, что они совершали всенощное стояние и непрестанное пение, Григорий Синаит'повелевает отвечать от Писания так: «Не у всех все совершенно по недостатку усердия или из‑за изнеможения силы. Но малое у великих не всегда мало, великое же у малых не всегда совершенно. Не все ведь всегда делатели, ныне и в древности, тем же путем шествовали или до конца удержались». О преуспевающих же и достигших просвещения он сказал: «Этим требуется не произнесение псалмов, но — молчание, неослабная молитва и созерцание. Ибо они соединены с Богом, и им не требуется отторгать свой ум от Него и ввергать в смущение. Прелюбодействует ведь ум таковых, если отступает от памяти Божией и любовно берется за худшие вещи».

Святой же Исаак, говоря о них высочайшее, рассказывает следующее. Когда у них бывает эта неизреченная радость, и молитву от уст она отсекает, ибо замолкают тогда, сказал он, и уста, и язык, и сердце, помыслов хранитель, и ум, кормчий чувств, и мысль, скоролетящая и бесстыдная птица, и больше не имеет мысль ни молитвы, ни движения, ни своей власти, но наставлением наставляется силою иною, а не сама наставляет, и в пленении содержится в то время, и бывает в непостижимых вещах, а где, не знает. И называет он это ву. И не молитвою молится умъ, но превыше молитвы бывает. И въ обретеніи лучшаго молитва оставляется, и въ /л. збоб./ изступленіи бывает, и ни хотеніа имат чего и, по словеси апостолову, «аще въ теле или вне тела», не весть. Молитву убо именова семя, сіе же — рукоя- тіемъ взятіе, идеже неизреченным зреніемъ дивится жняй: како от худых и голых зернъ, иже сея, сице ядри класове пред ним вънезаапу прозябошя. Молитвою же нарицаютъ отцы, понеже от молитвы имат вину и въ время молитвы дается святым сіе неизреченное дарованіе. И, якоже хотятъ, творят явленіе тоа, да /л. з7/ утвердять душевныа помыслы. Именъ же еа известне никтоже весть. Вънегда убо действом духовным двигнется душа къ онем божественым и подобна Божеству уставлена будет непостижным съединеніемъ, и просветится лучею высокаго света въ своих движениихъ. И внегда сподобится ум почю- вати будущаго блаженъства, и себе забывает, и всех сущих зде, и не ктому възъимат движеніе в чем. И инде глаголеть, яко въ время молитвы въсхыщается /л. з7об./ умъ вне хотеніа въ мысли бесплотных, въ яже убо не повелена бышя чювъства сказати та. Въжизается вънеза- пу в тебе радость, умолцающіа языкъ въ неуподобленіи пищи его. Кипит из сердца присно сладость некаа и привлачить человека всего изъ всего неощутне на время и время. Нападает въ все тело пища некаа и радованіе, якоже языкъ плотскый не может сіа изрещи, дондеже вся земнаа пепелъ и уметы вменит в памяти сей. И егда, рече, найдет че- ловеку она пища, буаю/л м/щи въ всем телеси его, сице непщует си- цевый въ онъ час, яко несть ино что Небесное царство, точію се.

И пакы инде глаголет: «Обретый радость о Бозе не токьмо на страсти не призрит, но ниже на свой живот обратится: любовъ Божіа слад- чайши живота, и иже по Бозе разум сладчайши меда и съта, от Негоже любовъ ражается». Но сіа суть неизреченна и неизглаголанна, якоже глаголеть Сімеон Новый Богословъ: «Кый языкь изречет? Кый же ли умъ скажет? Кое слово из/л. моб./глаголеть? Страшно бо, въистину страшно и паче слова: зрю свет, егоже миръ не имат, посреде келіа на одре седя. Внутрь себе зрю Творца миру, и беседую, и люблю, и ямъ, питаяся добре единым боговиденіемь, и съедінився Ему, небеса пре- въсхожу. И сіе вем известно и истинно. Где же тогда тело, не вемъ».

ужасом и видением молитвенным, а не молитвой. И не молитвой молится ум, но превыше молитвы бывает. И при обретении лучшего молитва оставляется, и в исступлении бывает человек, и не имеет желания чего‑либо, и, по слову апостола, «в теле ли, или вне тела», не знает (ср.: 2 Кор. 12, 2). Молитву он наименовал семенем, а это — собиранием снопов, когда неизреченному зрелищу удивляется жнец: как из маленьких и голых зерен, которые он сеял, внезапно перед ним выросли такие зрелые колосья. Молитвой же называют это отцы, поскольку от молитвы имеет причину и во время молитвы дается святым это неизреченное дарование. И, как только захотят, они совершают явление ее, да утвердят душевные помыслы. Имен же ее в точности никто не знает. Ведь когда действием духовным душа подвигнется к этим божественным чувствам и сделается подобной Божеству непостижимым с Ним соединением, тогда просвещается она лучем высокого света в своих движениях. И когда сподобится ум почувствовать будущее блаженство, тогда и себя забывает, и все сущее здесь, и больше не совершает движения ни к чему. И в ином месте он, Исаак Си- рин, говорит, что во время молитвы восхищен бывает ум помимо желания в мысли существ бесплотных, в чувства, о которых не пове- лено рассказать. Зажигается внезапно в тебе радость, заставляющая умолкнуть язык от невозможности уподобить блаженство его. Кипит из сердца непрестанно сладость некая и влечет человека всего из всего неощутимо на время и время. Нисходят на все тело некие блаженство и радость, так что язык плотский не может это высказать, пока все земное не сочтет пеплом и сором при памяти об этом. И когда, сказал он, низойдет на человека это блаженство, буйствуя во всем его теле, тогда убежден таковой в тот час, что ничто иное есть Небесное царство, только — это.

И еще в другом месте он, Исаак Сирин, говорит: «Обретший радость о Боге не только на страсти не обратит внимания, но и на свою жизнь не обернется: любовь Божия сладостнее жизни, а уразумение Бога, от Которого рождается любовь, сладостнее меда и сота». Но это неизреченно и невыразимо, как говорит Симеон Новый Богослов:16 «Какой язык изречет? Какой ум скажет? Какое слово выразит? Ибо страшно, воистину страшно и выше слова: вижу свет, которого мир не имеет, посреди кельи на ложе сидя. Внутри себя вижу Творца мира, и беседую, и люблю, и ем, питаясь прекрасно одним боговидением, и, соединившись с Ним, небеса превосхожу. И знаю это достоверно и И о Господи беседуа, рече: «Любит же мя Он, и въ Себе самом пріемлет мя, и на обіятіах съкрывает. На небеси будучи, и въ сердци моемъ есть. Зде и та/л.39/мо зрит ми ся». И абіе къ Господню лицу глаголет: «Сіе, Владыко, аггелом равна показует мя и лучша тех створить, ибо невидим тем еси сущьством, естеством же неприступенъ, мне же зрим еси всяко, и естеству Твоему смешает ми ся сущьство». Сих же пиша, поведаетъ: «Око не виде, и ухо не слышя, и на сердце плотяно не взы- де». И в сих бывъ, не токмо не хощет ис келіа изыти, но и в ровъ, под землею ископанъ, хощет съкровенъ быти, «да тамо, — рече, — въве- денъ бывъ вне въся/л.^об/кого мира, вижу бесмертнаго Владыку моего и Създателя».

И, сим еще съгласуа, святый[181] Ісакъ рече: «Егда человеку отимет- ся покрывало страстей от очію смысла, и узрит въ ону славу, абіе възвы- шается смыслъ въ ужасе. И аще не бы Богъ пределъ положилъ в жи- воте сем таковым вещем, колико подобает коснети въ них? И обаче, аще бы прощено, въ всем животе человечи[182] не имелъ бы изыти от- туду, от виденіа их дивнаго». Но сіе сътворяет Богъ ради милости Своеа — еже у/л. *?/малятися от святых благодати на время, да и о братіи промышленіа и попеченіа творят словом служеніа, еже есть поученіе на благочестіе, — якоже глаголеть святый Макаріе о иже на съвершеніа меры въступивших: «Всему пожрену быти любве и сладости чюдных онех віденій. И аще всегда бы, — рече, — равне сице имелъ благодать, не бы убо мощно ему было строеніе и тяжесть подъя- ти слова, ни же убо слышати что или глаголати иже зде сущих, или о сем поне ма/л. — юоб./лейше попещися». И притчею положи о съвръше- ных благодатію, — якоже на дванадесят степеній възыти. «Обаче послабляет, — рече, — благодать. И, един низступльши степень, на единънадесятом, якоже рещи, стоитъ, и сего ради съврьшеніа мера не удержася им, — да имут время и о братіи упражнятися, и промышля- ти словом служеніа».

Но что о сих речем, иже вкусивших въ мертвенем сем телеси бес- мертныа пища и еще въ мире семъ маловременнем сподобль/л.4//ших- ся отчасти оноя радости, иже в небеснем отечьствіи щадимыа? Сіи ни истинно. Где же тогда тело, не знаю». И о Господе беседуя, сказал: «Любит ведь меня Он, и в Себе Самом меня принимает, и в объятиях сокрывает. На небе будучи, Он и в сердце моем. Здесь и там Он мне видится». И тотчас, обращаясь к лицу Господню, говорит: «Это, Владыка, показывает, что я равен ангелам, и делает меня лучшим их, ибо для них Ты невидим по существу, по природе же неприступен, мне же всячески виден, и с природой Твоей смешивается мое существо». Описывая это, апостол рассказывает: «Око не видело и ухо не слышало, и на сердце плотское не взошло» (ср.: 1 Кор. 2, 9). И побывавший в этом не только не хочет выйти из келии, но и в ров, в земле выкопанный, готов быть скрытым, «да там, — сказал он, — выведен будучи вне всякого мира, вижу бессмертного Владыку моего и Создателя».

И еще, с этим соглашаясь, святой Исаак сказал: «Когда у человека снимется покрывало страстей с очей смысла, и узрит он ту славу, тотчас возвышается его мысль в ужасе. И если бы не положил Бог предел в этой жизни таковым вещам, сколько подобало бы оставаться в них? И однако, будь это попущено, всю жизнь человеческую не вышел бы оттуда, из созерцания их дивного».[183] Но делает Бог по милости Своей так, что умаляется у святых благодать на время, да и о братии заботу и попечение они творят словом служения, то есть поучением о благочестии, — как говорит святой Макарий[184] о вступивших в меру совершенства: «Все должно быть принесено в жертву любви и сладости этих чудных видений. И если бы всегда, — сказал он, — так равно имел благодать, невозможно было бы ему ни справиться с тяжестью составления слова, ни слышать что‑либо или говорить о сущем здесь, или об этом хотя бы в малейшей степени позаботиться». И притчу изложил о совершенных благодатью, — что они восходят на двенадцать ступеней. «Однако же ослабевает, — сказал он, — благодать. И, сойдя на одну ступень, на одиннадцатой, так сказать, он стоит, и поэтому мера совершенства не удерживается им, — да имеют время и о братии позаботиться, и заниматься служе^іем слова».

Но что скажем о тех, кто уже в этом мертвенном теле вкусил бессмертной пищи и еще в этом маловременном мире сподобился отчасти той радости, которая приуготовляется в небесном отечестве? Они красным и сладкым мира сего приложатся, ниже скорбных и злолют- ных убоятся, съ апостоломъ бо дръзают глаголати: «Ничтоже нас разлучит от любве Божіа» и прочаа.

Но сіа убо, по словеси святаго Ісаака, онех зрителей бывших и служителей сіа вещи, или наказавшихся от сицевых отець и от устъ их истинну наученныхъ, и в сих и сицевых исканіихъ прешедших жи- тіе свое. Мы же непотребніи, повинни въ мно/,ι. 4і о^./зех гресехъ и исполненіи страстей, того ради недостойно бы нам ни слышати таковых словесъ. Но, уповающе благодати Божіей, дерзнух рещи отчасти сіа святаа писаніа духоносных глаголъ, да познаем поне въмале, коим окаанством обьяти есмы и коему безумію издаем себе, тщащеся къ приобщенію и предспеанію мира сего и приобретающе вещи тленныа, и сих ради в молвы и въ брани входяще и творяще тщету душамъ нашим. И сіе мнимся /л. 42/ благо творяще и в похвалу въменяем себе. «Но горе нам, яко не познаваем душь наших, ни разумеем, въ кое жительство звани быхом, — якоже глаголеть святый Ісаакъ, — и житіе мира сего, или скорби его, или покой его вменяем яко суть что». И от лености же и миролюбіа и небреженіа нашего глаголемъ, яко древним святым сіе подобно бе. нам же не требе, ни възможна суть сіа. Но несть тако, несть! Невъзможна убо самоизволне въметающим себе въ страсти и не /л.42пб/ хотящим истинно покаятися и потщатися о деле Божіи и любящим мира сего неполезнаа попеченіа. А иже тепле кающихся всехъ милует Господь, и благодетельствует, и прославляет — иже съ любовію многою и съ страхом ищущіх Того и къ Тому единому зрящих и творящих заповеди Его. Сице все божественое Писаніе поведует.