дай мне погибнуть! Помилуй меня, Господи, ибо я немощен! Посрами, Господи, упования борющего меня беса! Осени голову мою в день брани бесовской! Борющего меня врага побори, Господи! Обуревающие меня помыслы укроти тишиною Твоею, Слове Божий!»[248] Феодор же Студит, заимствовав у Давида, так повелел молиться против нечистых помыслов:[249] «Суди, Господи, обижающих меня и возбрани борющим меня!» (Пс. 34, 1) — и остальное из псалма. И как песнописцы[250] писали: «Рассеянный мой ум собери, Господи! Засоренное мое сердце очисти! Как Петру, дай мне покаяние, как мытарю, воздыхание, как блуднице, слезы, да взываю к Тебе: помоги мне, от скверных помыслов избавь меня! Ибо, как волны морские, восстают на меня беззакония мои и, как корабль в пучине, погружаюсь я помышлениями моими. Но в тихое пристанище направь меня, Господи, покаянием и спаси меня! Ибо очень скорблю я из‑за немощи ума моего. Как нехотя претерпеваю воистину невольное изменение! Потому вопию к Тебе: Богоначальная Троица Святая, помоги мне, в стоянии добрых меня учини!»

Это и подобное тому говоря из святых Писаний, на каждый помысел подходящее и во всякое время потребное, против всех да призываем Бога на помощь, и Тот упразднит их.

Если же и это потребуется когда‑то и нам, немощным, когда нападают на нас лукавые помыслы, — чтобы запретить и противоречить им, и отогнать их, то и это не просто и не как придется, но также именем Божиим, словами божественных Писаний, подражая святым отцам, скажем каждому помыслу так: «Господь да запретит тебе!» (ср.: Иуд. 1, 9). И еще: «Отступите от меня все, творящие беззаконие», {Пс. 6, 9), и уклонитесь от меня, все лукавнующие, «да поучусь в заповедях Бога моего» (ср.: Пс. 118, 73. 115). И — по примеру того старца, который говорил:[251] «Отойди, окаянный! Приди, возлюбленный!» И услышал это брат, и подумал, что тот с кем‑то беседует, и спросил его, говоря: «С кем ты беседовал, отче?» И он сказал: «Злые мысли отгонял, а благие призывал». И если и нам это подходит, это да говорим и этому подобное.

7. О памяти смертней и Страшном суде, — како поучатися о сих, да стяжим сіи помыслы в сердцихъ нашихъ

Глаголють же отци, яко въ деланіи нашем зело потребно и полезно память смертную имети всячьскы и суда Страшнаго. И Филофей убо Синаит якоже чинъ некый деланію сему полагает: «От утра бо, — рече, — памятію Божіею, сиречь молитвою и храненіемъ сердечным даже до време/л.90/не ястію провожаті; потом же, благодаривше Бога, о смерти и о Суде пещися подобает». И убо, тщащимся нам о сем, вяще всехь подобает имети в себе Господень глаголъ, реченный: «В сію нощь аггели истяжут душю твою от тебе», — и о праздне же слове отвеща- ти въ день Судный рекша, и сердечным же помышленіемъ сквернити человека рече. Поминати же святых апостолъ реченіа еже: «Конець приближися», и «Пріидет день Господень, якоже тать в нощи», «Всем же подобает нам предстати судіщу Христову», /л эоов./ и «Слово Божіе судит» не токмо деломъ и словесем, но и «помышленіемъ сердечным». Началник же отцемъ, Великый Антоніе глаголетъ: «Тако нам подобает имети въ себе всегда, — яко день сей не пребудем весь в жітіи семь». И Іоаннъ Лествичный: «Поминай последняа своа и въ векы не съгре- шиши». Ииндетъйже: «Памятьсмертнаавъсегдастобоюдабудеть», — рече. И Ісаакъ Сіринъ: «Всегда положи въ сердци своем, человече, еже отити». И вси святіи сіе деланіе имешя не точію же, но и внешній уставъ /л.9і/ любомудріа память смерти провещашя.

Что же сътворим мы, страстніи и немощніи? Како деланію сему научимся, да поне мало сей помыслъ въ сердцих своих въдрузим? Еже бо съвершенне стяжати сію память въ себе — дарованіе есть Божіе и благодать дивна, якоже рече святый Ісаакь. Нас же не оставляет паре- ніе смысла нашего и омраченное забытіе, еже пребывати и поучатися в сих. Множицею бо смышляюще сіа и събеседующе другъ съ друО памяти о смерти и Страшном суде, — как поучаться в этом, чтобы стяжать эти помыслы в сердцах наших.

Говорят отцы, что в нашем делании очень нужно и полезно всячески напоминать себе о смерти и Страшном суде. И Филофей Синаит предлагает как бы некий чин этого делания: «С утра, — сказал он, — надо проводить время с памятью Божией, то есть с молитвой и хранением сердечным, до времени трапезы; потом, поблагодарив Бога, подобает думать о смерти и о Суде».[252] И когда мы стараемся это делать, лучше всего иметь в уме слова, сказанные Господом: «В сию ночь ангелы возьмут душу твою у тебя» (ср.: Лк. 12, 20), — и что о праздном слове придется отвечать в день Судный, как сказал Он (см.: Мф. 12, 36), и что сердечные помышления, сказал, оскверняют человека (см.: Мф. 15, 18). Вспоминать надо и изречения святых апостолов: «Конец приблизился» (ср.: 1 Пет. 4, 7) и «Придет день Господень, как тать в ночи» (ср.: 1 Сол. 5, 2), «Всем же нам должно явиться перед судилищем Христовым» (ср.: 2 Кор. 5, 10), и «Слово Божие судит» не только дела и слова, но и «помышления сердечные» (ср.: Евр. 4, 12). Начинатель же среди отцов, Антоний Великий, говорит:[253] «Так нам подобает иметь в себе всегда, — что весь этот день не пребудем в этой жизни». И Иоанн Лествичник:[254] «Поминай кончину свою — и во веки не согрешишь» {Сир. 7, 39). И в другом месте он же сказал: «Память о смерти всегда да будет с тобой». И Исаак Сирин: «Всегда храни в сердце своем, человек, что предстоит отойти».[255] И не только все святые это делание имели, но и предписания внешней философии рекомендовали памятование о смерти.

Что же будем делать мы, страстные и немощные? Как деланию этому научимся, чтобы хоть немного этот помысел водрузить в своих сердцах? Совершенно стяжать эту память в себе — это дар Божий и дивная благодать, как сказал святой Исаак.[256] Нас же не оставляет парение ума нашего и омраченное забытие, препятствуя пребывать и поучаться в этом. Часто размышляя об этом и собеседуя друг с другом /Л.9Ю6,/гом о смерти, внутрь же сердца глаголы сіа углубити и утвер- дити не можем. Но сего ради не малодушьствуем, ни отступаим деланіа сего. Понеже Божіею помощію, трудом и временем входим в сіе. И аще кто произволяет, да творит сице: да поминаеть преже писанныа глаголы, разумеваа, колико нужно и полезно деланіе се. Якоже бо всех брашенъ нужнейши — хлебъ, сице и память смерти прочих доброде- телей. И невъзможно есть алчющему не поминати хле/./.^/ба, такоже и хотящему спастися не поминати смерти, рекошя отци. Таже да съби- раеть умъ в та, яже рекошя святіи в пісаніихъ о различных страшных смертех, якоже блаженый Григоріе Беседовник и иніи мнози. Полезно же мню и сіе — еже въспоминати нам различныа смерти, виден- ныа и слышанныа, яже и въ днех наших бывшіа. Мнози бо не токмо мирстіи, но и иноци, въ благоденьстве пребывающе, и любяще житіе века сего, и долготу днемъ надежу имуще, /л.9200./ и еще не доспевше старости, въскоре смертію пожати бышя. От них же неціи ни отве- щаніа коего в часъ той смертный сътворити възмогошя, но тако просто, стояще или седяще, въсхыщени бышя. Иніи же, ядуще и піюще, издъхошя. Овіи, идуще путемъ, скоро умрошя. Иніи же, легше на ло- жих, мневше малым симъ и привременнымъ сномъ упокоити тело, и тако успоша сномъ вечнымъ. Некыим же от нихъ истязаніа зелна и трепе/,1.93/ти грозни, и устрашеніа бедна въ последній тъй час бышя, якоже вемы, иже едіна въспомянутіа их могут немало устрашити нас. И сіа вся на память приводяще, размышляим: где суть друзи и знаеміи нами? И что от сего пріобетошя, аще кои от них честни и славни и властели в мире сем бышя, или богатство и питаніе веліе телесно име- шя? Не вся ли сіа въ тлю и смрад и прах бышя? И помянемъ песнопис- цевъ о сих глаголющіх: «Каа житейскаа /л.93ов./ пища печали пребывает непричастна? Или каа слава стоит на земли непреложна? Но вся сени немощнейши, и вся сна прелестнейши въ едінъ час, и вся сіа смерть приемлет». Въистину бо «всячьскаа суета иже въ житіи сем, елика с нами не пребудут по смерти. Не прейдет бо тамо богатство о смерти, внутрь же сердца слова эти углубить и утвердить не можем. Но из‑за этого да не малодушествуем и да не отступаем от этого делания, поскольку с Божьей помощью, с трудом и со временем входим в это. И тот, кто решается, пусть делает так: да вспоминает выше написанные слова, понимая, как нужно и полезно это делание. Как ведь из всей пищи самая нужная — хлеб, так и среди прочих добродетелей — памятование о смерти. И как невозможно голодному не вспоминать о хлебе, так и хотящему спастись не поминать смерти, сказали отцы. Пусть затем ум сосредоточивается на том, что сказали о различных страшных смертях в писаниях святые, как‑то: блаженный Григорий Беседовник[257] и многие другие. Полезным кажется мне и то, чтобы вспоминать нам различные смерти, которые мы видели и о которых слышали, каковые произошли и в наши дни. Ибо многие не только мирские, но и иноки, в благоденствии пребывавшие, и любившие житие века сего, и на долготу дней надежду имевшие, и еще не достигшие старости, внезапно были пожаты смертию. Из них некоторые и ответа никакого в час тот смертный дать не смогли, но так просто, стоя или сидя, восхищены были. А иные испустили дух, когда ели и пили. Те, идя путем, скоропостижно умерли. Иные же, легши на ложа, думая малым этим и привременным сном упокоить тело, так и уснули сном вечным. У каких‑то из них, как мы знаем, в тот последний час были тяжелые мучения, трепеты пугающие и сильные страхи, одни воспоминания о коих могут нас немало устрашить. И это все на память приводя, мы размышляем: где суть друзья и знакомые наши? И что они приобрели от того, что некоторые из них в чести и славе и властителями в мире сем были, или имели богатство и изобильное телесное питание? Не все ли это обратилось в тлен, смрад и прах? И вспомним песнописцев,[258] об этом говорящих: «Какая житейская радость пребывает непричастной печали? Или какая слава остается на земле неизменной? Но все немощнее тени, и все обманчивей сновидений, на один час возникает, и все это смерть приемлет». Воистину ведь «всяческая суета в житии сем то, что не пребудет с нами по смерти. Не перейдет ведь туда богатство из этой жизни, и не сойдет туда житіа сего, ни же снидет с нами слава века сего, но, нашедши, смерть вся сіа погубит». И сице, разумевше суету века сего, «что мятемся всуе, упражняющеся въ жи/,і.94/тейская? Путь бо сей кратокъ есть, имже течем. Дымъ есть житіе се, пара, персть, пепелъ, въмале является и въскоре погыбает», и пути же есть хужши, якоже глаголеть Златоустъ. Путь убо проходяй путник, егда хощет на кую страну ити, идетъ; а камо не хощет, не идет; егда же обитаеть в гостинници, весть, когда[259] пришед и когда хощет отити: аще вечеръ пріиде, а утре отъи- детъ. Имат же и власть, аще множае хощет, в гостинници коснети. Мы же, и хотяще–и–не–хотяще, /л.94ов./ отходимь житіа сего и ни вемы сего, когда отходимъ: ни имамы власти, аще еще хощем, пребыти зде. Но внезаапу найдет «въистинну страшное таинъство смертное, и душа от тела нужею разлучается, от съставъ и съчетаній естественаго съю- за Божіим хотеніемъ отлучается». И что створим тогда, аще преже часа оного будем не попекшеся, ни поучившеся о сих и обрящемся тогда не готовы? И в тъй час горкый разумеем, «коликь подвигь иматъ душа, разлучающися от тел.. 95/леси. Увы, колико тогда скобрит, и несть иже помилуетъ ю! Къ аггеломъ очи възводит[260], безделно молится. Къ человеком руце простирает, и не имат помогающаго ей никого же», — точію съ Богомъ добраа дела. Тем же, разумевающе краткую нашу жизнь, попецемся о часе оном смертнем, не вдающеся въ молвы мира сего и в попеченіа неполезна. «Всуе бо мятется всякъ земнородный, — якоже рече Писаніе. — Аще бо и весь миръ приобрящем, но въ гробъ вселимся», ничтоже от мира сего въземше /л.95об./ — ни красоты, ни власти, ни славы,[261] ни чьсти, ни иного коего наслаженіа житейскаго. «Се бо зрим въ гробы и видим създаную нашу красоту безобразну и без славы, не имущу виденіа. И убо, зряще кости обнажены, речем в себе: кто есть царь или нищь, славный или неславный?» Где красота и наслаженіе міра сего? Не все ли есть злообразіе и смрадъ? И се вся честнаа и въжеленнаа мира сего отнуд въ непотрь- бъство бышя «и, яко цвет, увядше, /л. 96/ отпадошя и, яко сень, мимо гряде, — тако раздрушися все человечьское». И удивимся о сих, глаголюще к себе: «О чюдеси! Что се еже о нас бысть таинство? Како предахомся тленію? Како припрягохомся смерти? — Въистину Божіимъ повеленіемъ, якоже пишет: преступленіа ради заповеди болезнь Адаму бысть; древа вкушеніемъ древле въ Едеме, егда зміа с нами слава века сего, но смерть, придя, все это погубит». И так, уразумев суету века сего, «что мятемся всуе, упражняясь в житейском? Путь ведь этот краток, по которому идем. Дым житие это, пар, пыль и пепел, на малое время является и вскоре погибает», и хуже пути, как говорит Златоуст.[262] Ибо дорогой идущий путник, когда хочет в какую- то сторону идти, идет; а куда не хочет, не идет; когда же обитает в гостинице, знает, когда пришел и когда намерен уйти: если вчера пришел, а назавтра уйдет. Имеет также возможность, если хочет, больше в гостинице задержаться. Мы же, хотим — не хотим, уходим из этой жизни и не знаем того, когда уходим: не имеем возможности, если еще хотим, пребыть здесь. Но внезапно придет «воистину страшное таинство смертное, и душа с телом вынужденно разлучается, от составов и сочетаний естественного союза Божьей волей отлучается». И что будем делать тогда, если прежде того часа не попечемся, не подумаем об этом и окажемся тогда неготовыми? И в тот горький час уразумеем, «как тяжело душе, разлучающейся с телом. Увы, как она тогда скорбит, и нет того, кто помилует ее! К ангелам очи возводя, напрасно она молится. К людям руки простирает и не находит помогающего ей никого», — только с Богом содеянные добрые дела. Посему, осознавая краткость нашей жизни, попечемся о том часе смертном, не предаваясь мятежам мира сего и попечениям неполезным. «Ибо всуе мятется всякий земнородный, — как говорит Писание. — Хоть и весь мир приобретем, но в гроб все равно вселимся», ничего из мира сего не взяв — ни красоты, ни славы, ни власти, ни чести, ни иного никакого наслаждения житейского. «Ибо, вот, смотрим в гробы и видим созданную нашу красоту безобразной и бесславной, не имеющей вида. И, глядя на кости обнаженные, скажем в себе: кто здесь царь или нищий, славный или бесславный?» Где красота и наслаждение мира сего? Не все ли — злообразие и смрад? И вот, все чтимое и вожделенное мира сего стало совершенно непотребным «и, как цветок, увядши, отпало, и, как тень, проходит мимо, — так разрушается все человеческое». И удивимся этому, говоря себе: «О чудо! Что это за происшедшее с нами таинство? Как предались мы тлению? Как сопряг- лись со смертью? — Воистину, Божиим повелением, как написано: из‑за преступления заповеди болезнь была у Адама; из‑за вкушения плода древа в древности во Едеме, когда змея яд изблевала, — из‑за ядъ изблева, — того бо ради вниде смерть въсеродна, снедающи че- ловека». Но глубиною мудрости Своеа неи/л Рбпб./зреченныа урокы по- даваа[263] намъ животу и провидяй смерть, «Владыка, пришедъ, низложи зміа, въскресеніе нам дарова», къ жизни другой преселяеть рабы Своя.

И тако пріемлемъ въ уме второе пришествіе Господне, и наше въскрешеніе[264], и Страшный суд, самый еуангелскыа глаголы Господня предлагающе, якоже богогласный Матфей написа: «И по скорби, — рече, — дній тех солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадуть съ небесе, и силы небесныа подвигнутся, /л. эт/ И тогда явится знаменіе Сына Человечьскаго, и тогда въсплачются вся коле- на земнаа, и узрят Сына Человечьскаго, грядуща на облацехь небесных съ силою и славою многою. И послет аггелы Своя съ трубным гла- сомъ веліимъ, и съберут избранныа Его от четырех ветръ, от конець небесъ до конець их».

Възлюбленный же ученикь Господень Іоаннъ сице пишет глаголы Его: «Грядет час, вън же вси сущіи мертвіи въ гробех услышат глас Сына Божіа и, услышавше, оживут. И изыдут сътворшеи /л.97об./ бла- гаа въ въскрешеніе[265] жівота, а сътворшеи злаа въ воскресеніе[266] суду». И пакы Матфеа: «Егда пріидеть Сынъ Человечьскый въ славе Своей и вси святіи аггели с Ним, тогда сядет на престоле славы Своеа; и събе- рутся пред Ним вси языци; и разлучить их другъ от друга, якоже пастырь разлучяет овця от козлищь и поставляеть овци одесную Себе, а козлища ошуюю. Тогда речеть Царь[267] сущим одесную Его: Пріидете, благословніи Отца Моего, наследуйте у/л.9*/готованное вам царство от сложеніа миру». «Ксущимжеошуюу Его речет: Идете отМене, про- клятіи, въ огнь вечный, уготованный діаволу и аггелом его». «И идут сіи в муку вечную, праведници же въ живот вечный».

И что, братіе, горше и лютейше страшнаго и грознаго оного ответа и виденіа, егда узрим вся съгрешивъшаа и не покаавшася вечным мукам отсылаемы праведным судом Божіимъ, и трепещущих люте, и въсклицающих, и безделно плачю/л.^ об./щих? Како же не въсплачемъ и не рыдаем, егда въ уме пріимемъ страшныа и лютыа оны мукы, яже рече Писаніе «огнь вечный, тму кромешную, пропасть глубокую, лю- того ведь вошла смерть во все роды, съедающая человека». Но глубиною мудрости Своей неизреченной полагая сроки нашей жизни и провидя смерть, «Владыка, придя, низложил змея, воскресение нам даровал», и к иной жизни переселяет рабов Своих.

Итак, примем в ум второе пришествие Господне и наше воскресение, и Страшный суд, сами евангельские слова Господни имея перед глазами, как богогласный Матфей их записал: «И после скорби дней тех солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются. И тогда явится знамение Сына Человеческого, и тогда восплачут все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою многою. И пошлет ангелов Своих с трубным гласом великим, и соберут избранных Его от четырех ветров, от концов небес до концов их» (ср.: Мф. 24,29–31).

Возлюбленный же ученик Господа Иоанн так записывает слова Его: «Наступает время, в которое все мертвые в гробах услышат голос Сына Божия и, услышав, оживут. И выйдут сотворившие добро в воскресение жизни, а сотворившие зло в воскресение осуждения» (ср.: Ин. 5, 28–29). И опять Матфей: «Когда придет Сын Человеческий во славе Своей и все святые ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей; и соберутся пред Ним все народы; и отделит их друг от друга, как пастырь отделяет овец от козлов и поставляет овец справа от себя, а козлов слева. Тогда скажет Царь находящимся справа от Него: Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте уготованное вам царство от сложения мира» {Мф. 25, 31–34). «К находящимся же слева от Него скажет: Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его» (Мф. 25, 41). «И пойдут они в муку вечную, праведники же в жизнь вечную» (Мф. 25, 46).

А что, братия, горше и тяжелее, чем этот страшный и грозный ответ и зрелище, когда увидим всех согрешивших и не покаявшихся отсылаемыми праведным судом Божиим в вечные муки, и тяжко трепещущими, вскрикивающими и безутешно плачущими? Как не заплачем и не зарыдаем, когда представим в уме эти страшные и тяжелые муки, то есть, как говорит Писание, «огонь вечный, тьму кромешную, пропасть глубокую, лютого червя неусыпающего, скрежет зубов» (ср.: таго червіа неусыпнаго, скрежет зубный» и прочаа вся болезни, хотя- щаа быти много съгрешівшим и Бога преблагаго прогневавшимъ зле нравом лукавым, от них же первый есмь азъ окаанный? Кый убо страх, братіе, будеть нам тогда, егда поставятся престоли, и книгы /л.99/ раз- гнутся, и Богъ на суде съ славою сядет, и самем аггелом предстоящим въ трепете? И что сътворимъ тогда, иже въ мнозех гресех повинніи человеци, егда услышим, зовущу Ему благословеныхъ Отца въ Царст- віе, грешныхъ же отсылающу в муку и от избранных отлучающу? И что убо отвещаем или отречем тогда, егда вся нашя дела предстанут на обличеніе нам, и вся нашя таинная явленна будут, яже съгрешихом въ дни и в нощи словом и делом и помышленіемь? /л. 99об./ И кый срам тогда объимет нас, понеже отврещися тогда от грех никто же может, Истинне обличающи и страху превелику обдержащу грешныа! В радости же и веселіи праведніи внидут в чертогъ небесный, мъзду пріем- люще добрым своим деланіемъ.