И снова: «Сердце мое трепещет, и страх смерти напал на меня, ибо беззакония мои превысили голову мою. Я изнемог от вопля; засохла гортань моя; и боль моя наполняет все во мне, и ужасы твои сокрушили меня» [345].

А кошка говорит опять: «А почему же ты не поешь вот что: «Хочу я жратвы, а не жертвы, коровьего масла и овечьего молока, а еще мяса агнцев; [346] и желаннее это для меня, чем мед, помазала я жирным елеем и умастила главу мою» — и дальше по порядку?» [347]

Тогда мышь, увидев, что это не помогает, а больше уличает ее, сказала: «Я, госпожа моя, с юности остерегалась и не ела ни меда, ни молока, ни мяса, но только едва прикасаюсь к священным дарам моря, чтобы истинно, а не по слухам, пребывать в добродетели».

И отвечает ей кошка вот что: «Так кто же иной, если не ты, мышиный игумен, несчастных монахов наказывает и пожирает? Так и выходит: кто опустошает лампады? И я, пожалуй, если надену твою монашескую одежду, стану такой же и удостоюсь твоей схимы! А теперь, раз ты без монашеских одежд вышел из твоей кельи, мой рот станет твоей могилой, так что оставь там молитвенные дары, как положено, мышиный игумен!»

«Птохо–Продром

(XII в.)

Огромное по объему и тематическому разнообразию наследие Феодора Продрома породило колоссальное количество подражаний и переделок у поэтов, живших в последующее время. Особую группу среди сохранившихся поэтических опытов такого рода составляют те произведения, в которых с особой настойчивостью повторяется тема бедности, неоднократно встречаются описания ввергнутого в жесточайшую нужду поэта, который откровенно мечтает о богатом покровителе. Они дошли до нас под именем Птохо–Продрома (дословно— «Нище–Продром»). В этих небольших поэмах использованы элементы народного языка; они сильно отличаются от произведений с установленной аутентичностью. К таким поэмкам обычно относят 274 стиха, посвященных Иоанну Комнину, где поэт описывает те невыносимые муки, которые ему доставляет злая и корыстолюбивая жена; затем 117 стихов — где поэт обращается к севастократору (предположительно к Андронику Комнину) с жалобами на бедность и с просьбой о помощи; третья поэма — в 665 стихов — содержит жалобы и обличения, направленные против монахов, и четвертая поэма — самая короткая (всего 167 стихов) — рисует бедственное положение людей, занимающихся наукой.

Ниже приведены отрывки из этих поэм.

[О ДУРНОЙ ЖЕНЕ] [348]

(ст. 42–274)

… О, государь, как вынести мне норов этой бабы, Насмешки повседневные и ругань, и попреки, И «что расселся, муженек?», и «что, дурак, болтаешь?», И «что, скажи, принес ты в дом? что от тебя мне проку? Какой ты плащ, какой платок когда–нибудь дарил мне? Хоть раз бы, хоть на пасху бы купил ты мне накидку! Двенадцать лет я замужем, двенадцать лет страдаю, А от тебя ни ремешка к сандалии не вижу, А от тебя я ни клочка на платье не имею И ни колечка от тебя на палец не надела, И ни запястья от тебя, чтоб было чем похвастать! Смеются все на улице, что я хожу в обносках. Мне стыдно выйти из дому — сижу ни с чем и плачу! А коли в баню выберусь — еще того не лучше, А коли день один поем — так два сижу голодной. Рыдаю, плачу, сетую, ломаю в горе руки. А все старье, что ты мне дал, бери себе обратно! Будь это пурпур, иль атлас, иль хлопчатые ткани! Подумать только — на плаще кайма из букв старинных! Отдай его, продай его, сбывай, куда угодно! А простыни постельные? а банные отребья? Сынкам по завещанию оставь их, если хочешь! Весь этот хлам ты получил в наследие от предков — Отличное приданое ты дочерям готовишь! Так уж сиди, помалкивай, коли ни в чем не смыслишь! Чего глазеешь, муженек, чего ты смотришь волком? Я из порядочной семьи, а ты — лишь побродяжка! Мне кланяются встречные — тебя тычками гонят! Тебе ли зваться Продромом? Ты просто Нище–Продром! Ты на соломе ночью спишь, а я так на перине; Живу я на приданое, а ты лишь на подачки; Я серебро и золото храню в своем приданом — А ты с горшком да вертелом пришел на мне жениться! Вот ты сидишь в моем дому и в ус себе не дуешь, А пол в дому давно прогнил, вся облицовка сбилась, А черепицы выпали, а крыша прохудилась, А стены покосилися, а сад зарос травою, Нигде ни украшеньица, ни зеркала, ни статуй, Нигде ни плитки мраморной, ни кладки мозаичной, Все двери вышли из пазов, все косяки оббиты, Все гвозди порасшатаны, нет ни угла в порядке, Ограда возле садика — и та уж обвалилась. На что же руки у тебя? доски не приколотишь, Стены колом не подопрешь, не залатаешь крышу, Да что там — плотника позвать, и то не соберешься, Да что там — гвоздика купить, и то никак не можешь! Все домочадцы — при тебе, и от тебя ни шагу, Все для тебя — любовь, почет, и страх, и послушанье, А я о доме хлопочи, а я с прислугой мучься, А я детей обхаживай, как лучшая из нянек, А я в делах, а я в бегах, туда, сюда, повсюду; Рубашку мне — и то должна я шить собственноручно; Я, как прислуга у тебя, весь век на побегушках, Тебе я сукновальщица, тебе я сторожиха, Тебе я пряхою служу, тебе служу ткачихой, Чтоб прясть, чтоб ткать, кроить и шить штаны, плащи, рубашки, А ты сидишь, как курица, разинув клюв голодный, Сидишь и ждешь, пока тебе куска не вложат в глотку! И что с тобою делать мне, и что с тебя мне проку? Уж коли плавать не умел — так и не лез бы в воду! А коль полез — так уж сиди, молчи и повинуйся, Сиди, болячки счесывай и дай мне жить спокойно! Уж если бы ты вздумал бы завлечь себе невесту, То лучше б ты посватался к трактирной грязной девке, Оборванной, заплатанной, кривой и кособокой, Которая кореньями торгует в Манинее! Зачем меня, несчастную, завлек ты, сиротину Своими улещаньями, своими похвальбами!..» ………………………… Все это должен я терпеть, владыка венценосный, От трижды проклятой жены, ворчливой и драчливой, А все за то, что прихожу с пустыми я руками! И если ты, мой государь, по доброте душевной Меня своею милостью насытить не захочешь, То, ах, мне, право, боязно — она меня прикончит, И ты лишишься Продрома, столь преданного мужа!

[О МОНАСТЫРСКОЙ ЖИЗНИ]

(ст. 32–91)