Вы продолжаете: «Неужели я погибну за то, что призадумаюсь над этой дилеммой и скажу себе: тут что‑то не так; или не так переведено, или не так истолковали слова Спасителя?» Погибнете ли вы из‑за этого недоумения, не мне решать, а Испытующему сердца, Который видит все, видит, как и почему зарождаются мысли, и соответственно тому винит или обезвиняет. — Но должен сказать вам, что небезопасно поперечить явному определению Божию, в угоду своим мудрованиям, софистический строй которых так очевиден. Что приходят недоумения, в этом не всегда есть грех; но когда при появлении их тотчас становится кто на сторону их, то тут есть лукавство слабоверного и небоголюбивого сердца. Я уже поминал в начале, что недоумений не должно допускать до сердца, но как только появятся, отбивать их, а затем, дав покой вере сердца, спокойно искать разъяснения, не беспокоясь слишком, если и не придется тотчас найти его: ибо вера наша стоит на твердом камне: так Бог повелел верить.

Но это уже писано; я привел вашу речь, чтоб оговорить следующую фразу: «Или перевели не так, или не так истолковали». — Это значит, что вы полагаете возможным думать, будто у нас нет подлинного слова Божия и нет правильного истолкования его. — Где это вы захватили такую премудрую мысль?! Вот греческий подлинник Нового Завета; вот славянский перевод наш, совершенно с ним согласный, равно как и русский. Читайте там, читайте здесь, всюду вы будете читать истинное слово Господа Спасителя нашего. — А что слово сие истинно понимается и правильно толкуется, в этом поручительница вам Святая Церковь, которую Сам Господь поставил быть столпом и утверждением истины. Вот наша охрана! — И избави нас Господи — допустить противные сему мысли! — Если допустим такие мысли (то есть или подлинника нет, или толкование не право), то на чем остановимся и на чем оснуемся своими мыслями? Надо будет или совсем оставить слово Божие, как заподозренное в неподлинности, или, держа его в руках, доискиваться по догадкам, что можно почесть подлинным; а это то же, что сочинять самим себе слово Божие. Се путь Штраусов и Ренанов! — Оба эти приема стоят один другого. Ибо действователь — там и тут — все тот же разум. А посмотрите‑ка по истории, сколько напутал этот разум?! — И придется плутать. Боже избави! Вот у соседов наших (на Западе) ум орудует по делам веры. И чего–чего там не наплели?! Избави нас Господи от такой беды! Отобьемся от берега, — начнут бросать нас туда и сюда волны мудрований разума. — И пропадем.

Вы заключаете: «Если ответите, что не мое дело рассуждать, — надо верить слепо; то придется просто замолчать, оставаясь, однако ж, к несчастию, при своем недоумении». — Нет, я не скажу, что не дело кому‑либо рассуждать о делах веры. Куда же нам девать разум‑то свой? Но скажу, что рассуждение рассуждению рознь, а иное хоть брось. Рассуждать рассуждайте, но покорности вере не ослабляйте и не расшатывайте, потому что это есть покорность Богу, против Коего спорить нельзя. По–вашему выходит: не рассудишь, — вера слепа. А на деле, как я уже писал, так есть, что вера не слепая, а видящая не та есть, которая рассуждает о предметах веры, но которая искренно и непоколебимо верит, основываясь на том убеждении, что так Бог повелел верить, как дитя без рассуждений верит слову отца и матери. Рассуждение приходит к вере, и пусть его рассуждает согласно с верою, не присвояя, однако ж, большего веса себе самому. Мы обычно, когда рассудим о чем, полагаем, что уж и незнать какое великое дело сделали, услугу вере оказали, подкрепили и поддержали ее. А в существе дела рассуждение ничего не придает силе и значению веры. Напротив, кто в деле веры начнет давать более веса своему соображению и рассуждению, тот тем самым умалит значение своей веры пред Богом, как умаляют силу вина, подливая в него воды. Кто своему рассуждению дает много веса, тот разуму своему верит, а не Богу. И собственно тут уже нет веры. — Так‑то: рассуждать отчего не рассуждать, только в области веры всегда надо рассуждать по началам веры и с покорностью вере — вящшею, чем внимание к своему рассуждению.

Кажется, теперь я уже все сказал вам, что нужным считал сказать по вашему письму. И кончаю. — Благослови вас Господи!

3. Любящий Бога страшится Божия гнева за грехи. Мы грешим по слабости ко греху, но всегда произвольно. Средство к избежанию греха гнева и вспыльчивости. Способ удерживать себя от всего дурного

Порадовался я, что говели, — и особенно потому, что, испытав благое действие святого причастия, вы приняли намерение — не раз в год говеть и причащаться Святых Тайн. Помоги вам Господи исполнить это доброе намерение. Если жизнь души нашей Господь есть, а причащающийся бывает едино с Господом, так что Господь в нем и он в Господе, то какое благо может быть для нас выше и обильнее благотворными последствиями, как святое причащение? — Если вы возможете во всякий пост говеть и причащаться, а в большие и по два раза, то это будет очень хорошее дело.

Что дальше вы сказали, то не совсем складно. «Мне кажется, что, чем кто более любит Бога, тем меньше боится наказания за грехи свои; потому что Бог справедлив и снисходителен». Вам, верно, представляется, что Бог есть поблажник, как поблажливы родители к любимым дочкам. — Нет; Божия любовь строга и никакой поблажки не допускает. Это знают любящие Бога, и не только знают, но и чувствуют своим любящим сердцем. По сей причине они страшатся, как смерти, Божия гнева за грехи. Для них лучше умереть, нежели допустить что‑либо такое, чем можно прогневить Бога и подвергнуться осуждению от лица Его. Да ведь и между нами обычно так бывает, что даже взгляд строгий и неблагосклонный от лица любимого мучительнее всяких браней, угроз и неприятностей от лица стороннего. Так извольте поправить свою фразу: любящий Бога не меньше, а больше боится наказания за грехи; потому бегает греха, как огня, и если случится впасть в какой грех, слезам, раскаянию и молитвам конца не бывает, пока не получится удостоверение, что любимый Господь простил сделанный грех.

А что за этим прописано, то еще нескладнее: «Мы ведь созданы такими, что должны грешить; но все эти грехи, я уверена, простятся, когда в душе сознаешь, что делаешь их по слабости своей, — и с сознанием, что это нехорошо, да не могу иначе». — Тут что ни слово, то ошибка в суждении. Не так мы созданы, что должны грешить. Бог создал человека правого, для того чтоб он и делал правые дела. Но пришло падение и испортило нас, сделав нас слабыми в отношении ко греху. Теперь мы рождаемся уже не такими, какими следовало бы нам быть по творению, но такими, каким стал прародитель наш чрез падение. Но при всем том нельзя говорить, что мы рождаемся такими, что должны грешить. Ни на ком не лежит такой должности. Немощны мы и расслаблены, и грешим по слабости ко греху, или по падкости на сласти греховные, но всегда произвольно, а не по какой‑либо неизбежной необходимости. Греха никто не хочет, и в спокойном состоянии не одобряет его и готов вооружиться против него; но когда встретится случай ко греху, приманка греха увлекает, мы соглашаемся на грех и грешим, совсем не имея в мысли всегда грешить, а соглашаясь согрешить только в этот раз. Так всегда делу греха предшествует согласие на грех, а согласие есть дело свободного произволения, а не необходимости. — Так извольте поправить и эту ошибку, — и ни говорить уже, ни думать, что, — хочем не хочем, — должны грешить. — Иначе за что бы и наказывать грешников.

Говорите: «Делаешь худое и с сознанием, что оно нехорошо, да не могу иначе». — Вместо: не могу, поставьте: не хочу иначе. Ибо если захотите иначе, иначе и поступите. Это вы все про свою вспыльчивость говорите: «Всякий раз вспылю и вспылю». Всякий раз, — это вы много сказали. Бывает же, что иногда и без пылу проходит дело, хотя обстоятельства одинаковы. Стало быть, можете и не пылить. А если вы прибавите внимание к себе и наперед обсудите, коль великое зло есть гневная вспыльчивость и сколько вреда она делает и душе, и телу, и внешним отношениям, так чтобы образовалось нелюбие к вспыльчивости: то в том и другом всегда будете иметь подручное средство к избежанию вспыльчивости. Внимание к себе заметит подход вспыльчивости, а нелюбие к ней отодвинет ее от сердца. Поспешите за сим воззвать к Господу, Который близ есть, о помощи. Господь придет с помощию, — и тотчас улягутся волны гневливости.

Это же что вы сказали? — «Грехи простятся, когда в душе сознаешь, что делаешь их по слабости своей». — Где это вы открыли такие новые законоположения?! Бог прощает всякие грехи кающемуся, когда он, оплакав грех, исповедует его и просит прощения с искренним сознанием своей виновности; а не так: согрешил, Господи; но что же такое? Слабость! — Куда как покаянно и сокрушенно?! — Это, верно, вы говорите про грехи наши поминутные: то слово прорвалось немирное, то мысль набежала на недоброе, то дело какое в поспехах не ладно сделано, и подобное. Все это грехи, в кои, как говорится, праведник семь раз на день падает, а мы с вами и каждый час больше, чем семь раз. Но и в этих всех надо каяться, как следует, с сознанием своей вины и с сокрушением сердца, а не так, как вы говорите: с сознанием, что делаешь их по слабости, то есть не с осуждением себя и прошением прощения, а с оправданием. Грехи эти точно суть грехи немощи; но если б мы внимали себе, то их бы, может быть, и не было или было бы не так много. А о прочих грехах, которые побольше этих, и говорить нечего, — что такого рода приступание с ними к Богу совершенно неуместно.

Пишете: «Часто думаю о суде Божием, и иногда страшно станет, что там все откроется, и ясно будет для всех. Зачем не имею я той чистоты, чтобы не стыдно было быть открытою пред Богом и людьми?» — Это Ангел ваш Хранитель влагает такие мысли в сердце ваше. И помоги нам, Господи, всегда держать их во внимании и соответственные возгревать в себе чувства. Самое приличное нам грешным место стоять мысленно на суде и молить Господа о помиловании. И это есть наилучший способ, как удерживать себя от всего дурного. Кто чувствует страх, что все будет явлено, осуждено и подвергнуто взысканию, тот никогда не согрешит. — Не переставайте вращать эту мысль в уме своем.