И самое же сіе уединенное житіе немалъ вредъ обыче притвори- ти[81] страстному. «Безмолвіе бо, — рече великій Варсонофій, — вину весьма похвалив царский путь, говорит, что этот чин и устав существует в Святой горе Афонской, где доныне самое и древнее и новое построение келий, как живой образ, всем указывает царский путь. Будь то келии с церковью, или хижины вдали от церкви, все они на двоих или на троих, а не на одного вместимость имеют.

Если бы это царский путь был — особо каждому жить поблизости или вдалеке от других, какая нужда или потребность была бы двух или трех вспоминать? Ведь по этому мнению, либо два, или три, или множество будет, все это одно и то же, ибо всякий свою волю и разум при себе имеет. И этого жития пример и изображение — тот юный брат, что, поселившись один в келье, отвечал вопрошающим: «Вот, я уже отшельничаю». И, выведя его из кельи, отцы повелели ему, всех обходя, просить: «Простите меня, отцы, потому что я не отшельник». После этого сказали старцы: «Если видишь юного восходящим на небо, схватив за ноги, сдерни его на землю».

Но что означают слова говорящих: «Чтобы ни прогневать, ни прогневаться на брата, уклонюсь от празднословия и осуждения, живя наедине»? — А знаешь ли, друг, что то, что ты сказал и подобное этому, скорее, смиряет и посрамляет человека, а не возвышает? Как сказали отцы, в юности полезно падать, тщеславие же, самомнение, лукавство и подобное им надмевают и делают напыщенными. Потому лучше, живя с братом, познавать свою немощь и меру и об этом, себя укоряя, молиться, каясь перед Господом, и очищать себя вседневною благодатью Христовою, как уже об этом сказано, нежели тщеславие и самомнение с лукавством внутри себя нося, прикрывать и питать уединенным житием то, отчего ни следа уединенного безмолвия увидеть невозможно, как учит Лествичник со всеми великими отцами.

Да и само это уединенное житие немалый вред обычно причиняет страстному. «Безмолвие ведь, — сказал Варсонофий Великий, — дает приносит высокоумія». Аще же руководствуетъ немощнаго безмолвіе къ высокоумію, еще же и самыя страсти душевніи насильствуютъ его на сіе, то кая есть[82] надежда на такое единоборство[83] дерзати и не повинутися ученію святыхъ отецъ, еже в двух или трехъ безмолство- вати въ пути царскомъ? Аще бо кто крепкою верою привяжетъ свой помыслъ и волю совету братнему, таковый воистину единою постиза- етъ кроме труда заповедь Господню еже: «Не пецытеся душею вашею, что ясте, ни теломъ, во что облецетеся». И деланіе таковаго, и се- деніе, и происхожденіе с советомъ и волею братнею по единой нужд- ной потребе, житію ихъ бываемой, убежитъ подгнещенію прилога и наглости противника, крутящаго и трясущаго всякаго самочинника, яко пшеницу въ решете.

Самое бо сіе общителное[84] житіе едиными точію заповедми Христовыми подаетъ усердіе иноку на всякое дело, емуже и сопротивляется сатана, самолюбію и пристрастію не могущу вместитися зде, еже[85] на- силствуют и поджогу вражію пріемлютъ преходити от дела в дело и от попеченія в попеченіе, всякому страстному живущу[86] о себе единому.

Чудо воистину преужасное на таковыхъ нынешнихъ временъ ви- дено бе: оставлше бо свое уединеніе и сообщишася братіи, не имущой «твое» или «мое», еже нарицается от отецъ «пекулъ лукаваго», идеже ведающе ихъ, делающыхъ первее по своей воли и на свое пріобретеніе на всякий день рукоделіе числомъ много и необрочно, уставлено[87] имъ на всякую седмицу тое точію число делати, еже они на всякій день себе делаша; они же, унывше, реша: [88]«Тягостію быти намъ[89] сіе». Егда же и еще до полъ точію попустится имъ делати, на сіе рекоша: «Быти возможно». Со[90] обличеніемъ же истязуеми, отвещаху, яко еже самим на себе делати подаетъ некое усердіе и ревность, зде же вместо сихъ растетъ роптаніе и леность.[91] Прочее, истинно речеся, яко всякъ, общежително въ двохъ или тріехъ живущий, свобождается самим сожитіемъ самолюбія и пристрастія и долженъ есть едиными запо- повод к высокоумию».[92] Если же безмолвие ведет немощного к вы- сокоумию, а кроме того и страсти душевные толкают его к этому, то с какой надеждой можно дерзать на такое единоборство и не повиноваться учению святых отцов, т. е. безмолвствовать вдвоем или втроем на пути царском? Если ведь кто‑то привяжет крепкой верой свои помысел и волю к совету брата, таковой воистину разом без труда постигает заповедь Господню: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться» (Лк. 12, 22). И делание такового, и сидение, и выход по совету и по воле брата только в случае необходимой потребности, в жизни их случающейся, позволит избежать подчинения прилогу и наглости противника, крутящего и трясущего всякого самочинника, как пшеницу в решете.

Самое ведь общительное житие одними только заповедями Христовыми подает иноку усердие во всяком деле, чему и сопротивляется сатана, поскольку самолюбие и пристрастие не могут вместиться здесь, чтобы насильствовать и допускать поджигательству вражию переходить от дела в дело и от попечения в попечение у всякого страстного, живущего уединенно.

Чудо воистину преужасное среди таковых нынешних времен увидено было. Оставив ведь свое уединение и приобщившись к братии, не имеющей «твоего» или «моего», называемого отцами «пекло лукавого», где им, прежде по своей воле делавшим для своих приобретений каждый день рукоделие многое и не ограниченное числом, было установлено только то числом делать, что они ежедневно для себя делали; они же с унынием сказали: «Это нам тяжело». Когда же еще на половину снизили им задание, они на это сказали: «Это возможно». Будучи же изобличаемы и вопрошаемы, отвечали они, что, когда сам на себя делаешь, это подает некое усердие и ревность, здесь же вместо тех растут ропот и леность. Так что истинно говорится, что всякий, общежительно вдвоем или втроем живущий, самим сожитием освобождается от самолюбия и пристрастия и одними запо- ведми Христовыми подвизати себе на всяко дело. Кроме бо таковаго поученія и веры, раба себе или наемника, лишаема мзды," вменитъ быти и нежителное житіе проходити.

Якоже бо единьствующему немощному и страстному поджога и понужденіе на всяко дело внешнее бывает самолюбіе и пристрастіе, тако и общежителному едины заповеди, или Христосъ,[93] подвижутъ усердіе къ деланію, случающемуся в житіи ихъ. Сего ради нуждно и должно намъ, страстнымъ, царскаго пути держащися, общително[94] в двохъ или тріехъ безмолствовати, яко да и прелести убежимъ, самолюбію же и престрастію не поработимся, и самочинія порока из- будемъ; вместо же таковыхъ всехъ обрящемъ удобную стезю и отверстую дверь на деланіе заповедей Христовыхъ и на обученіе умнаго священнодейства.[95]

На уединеніе и пустыню, якоже рече святый Кассіанъ, никто же да пожелаетъ, но идетъ точію «совершенный и от всякія страсти очищенный, иже до конца, въ собраніи обще живущи с прочими, вся своя неправды вываривъ и ошумовавъ.[96] И сей до нею ити можетъ, и да не от малодушія и усердія утекая, [97] но да стяжетъ[98] божественное зреніе, желая совершеннаго и светлаго виденія Господа Бога. Сіе бо точію на уединеніи бываетъ достижно совершеннымъ. Всякія же страсти неуврачеваны аще инокъ с собою занесетъ в пустыню, покрыты точію в немъ пребудутъ, а не истреблены. Пустыня бо точію весть исправленный обычай имущимъ отверсти входъ къ веселому зренію и виденію светлыхъ таинствъ духовныхъ исполнити. Всехъ же оных, иже во обычаях неисправлени суть, злобу[99] хранити не точію же, но и лютейшыя претворяти, или болше умножати. И дотоле возмнит- ся инокъ терпеніе имети, дондеже къ нему во общество никтоже прі- идетъ, егда же сихъ вину пріиметъ, абіе на первый свой обычай возвращается. Тогда бо проницаютъ страсти потаенніи и, яко кони необуз- даніи и долгимъ стояніемъ утолстевшіи, быстрейше въ беду всадника ведями Христовыми должен подвигать себя на всякое дело. А без такого поучения и веры он считает себя рабом или наемником, лишаемым платы и невыносимую жизнь ведущим.

Как в одиночестве живущему немощному и страстному поджигателями и побудителями на всякое дело внешнее бывают самолюбие и пристрастие, так живущему в общежитии одни заповеди, или Христос, возбуждают усердие к деланию, случающемуся в житии их. Потому нужно и должно нам, страстным, царского пути держась, вдвоем или втроем безмолвствовать, да и прельщения избежим, самолюбию и пристрастию не поработимся и порока самочинства избудем; вместо же всех таковых обретем удобную стезю и отверстую дверь к выполнению заповедей Христовых и обучению умному священнодейству.

В уединение и пустыню, как сказал святой Кассиан, никто да не пожелает, но пусть идет только «совершенный и от всякой страсти очищенный, кто до конца, в собрании вместе с прочими живя, все свои неправды выварил и оттряс. Вот этот туда идти может, и то не от малодушия и от усердия убегая, но чтобы стяжать божественное зрение, желая совершенного и светлого видения Господа Бога. Ибо это бывает достижимо в уединении только для совершенных. Всякие же страсти неуврачеванные если инок с собою занесет в пустыню, только покрытыми в нем пребудут, а не истребленными. Ибо пустыня только исправленный нрав имеющим может открыть вход к радостному созерцанию и исполнить их видением светлых духовных таинств. У всех же тех, кто в своих нравах неисправлен, она не только сохраняет злобу, но и в худшую обращает или преумножает. И дотоле инок будет казаться имеющим терпение, пока к нему в сообщество никто не приходит, а когда он получает для нее причину, тут же к прежнему своему обычаю возвращается. Ибо тогда пробиваются потаенные страсти и, словно кони необузданные и от долгого стояния утучневшие, быстрейшим образом всадника своего к беде они своего понесут. Понеже, аще ученіе,[100] братнее наказаніе нами отвер- жется, прозябаютъ в насъ дикія злобы, аще не будутъ очищенны. И оная стень терпенія,[101] юже, с братію обще живуще, ова ради почести ихъ, ово же ради срама и соблазна хранихомъ, обезпечалившимся намъ, чрезъ нераденье погибаетъ от насъ.[102] Якоже бо всякая аспида ядовитая или лютый зверь, егда пещеры и вогнежденія пустыни утаит себе и покрыетъ, не бываетъ ли люта и вредива? Обаче во оно время не вредитъ и не познаваетъ меры своея, незлобиви ли есть, или зла, яко не иматъ предстоящаго ко угрызенію. И сіе несть от благаго рас- творенія аспидова, но место пустынное и безчеловечное недопуска- ют ей содеяти злое. Егда же, обретши время вреду, сокровеный ядъ и горкую лютость от себе изливаетъ. Темже ищущимъ совершенія не довлеетъ еже на человековъ[103] точію не гневатися. Воспомянувъ сіе, егда на пустыни жихомъ, яко и на тростіе, кое къ деланію толсто или тонко было, такожде и на сечево тупое и не секущее розгъ вскоре, еще же и на кремень, егда ускоряхомъ къ соборному пенію, а не абіе искры огненны испущаше, сице[104] горко прогневахомся, яко того ради, смутившеся мыслію, не точію немое твореніе, но и самаго демона[105] проклинахом. Темже къ достиженію совершенія не довлеетъ о семъ еже съ человеки не жити, на ихъ же гневъ исполняемъ, понеже, аще первее въ себе терпеніе не стяжемъ, и на вещи бездушныя и немыя малыя ради вины гневъ подвижимъ.

Глаголет бо святый Лествичникъ: «Иже душевною страстію недугуяй и безмолвіе начиная, подобенъ есть в пучину с корабля из- скочившему и на дсце на землю изыти безбедно мнящуся. Елицы же с каломъ борются,[106] исимъбо[107] время свое безмолвія[108] приходитъ,[109] аще[110] наставляющаго имутъ. Уединеніе бо ангельскія крепости тре- буетъ». [111] И паки: «Безмолвіе бо неискусныя удавляетъ».

понесут. Потому что, если учение и наставление братское нами отвергается, то прорастают в нас дикие злобы, буде они не выполоты. И та тень терпения, какую, с братией вместе живя, мы хранили — ради ли почести от них, или боясь срама и соблазна, — когда становимся беспечными, от нерадения погибает у нас. Как всякий ведь змей ядовитый или лютый зверь, когда в пещере или в гнезде таится и скрывается, не остается ли лют и вредоносен? Однако в то время не вредит и не знает меры своей, незлобив ли он или зол, потому что не имеет перед собой никого, чтобы укусить. И это не от доброго характера зми- ева, но место пустынное и безлюдное не позволяют ему соделать зло. Когда же обретает время для вреда, тогда сокровенный яд и горькую злобность он из себя изливает. Так что ищущим совершенства недостаточно на людей только не гневаться. Вспомним то, как, живя в пустыне, и на перо, которое для дела толсто или тонко было, также и на топор тупой и не быстро рубящий ветви, а также на кремень, когда торопились на соборное пение, а он не сразу искры огненные испускал, так горько мы гневались, что из‑за этого, смутившись мыслью, не только немое творение, но и самого демона проклинали. Так что для достижения совершенства недостаточно просто не жить с людьми, на которых гневаемся, потому что, если прежде не обретем в себе терпения, и на бездушные и немые вещи по малой причине разгневаемся».[112]