Данное и дано было на время, - малое или великое, немного разности для вечности. Оно было велико, если оставило по себе память навсегда, если сопряженные союзом любви во образ великого союза Христа с Церковью (Еф. 5; 32) успели на деле осуществить сколько-нибудь в себе это святое единство;  велико, если радости семейной жизни пробудили в сердце предчувствие, произвели в духе жажду радостей жизни Небесной. Но как бы то ни было, - данное дано было на время. Может быть, мы забывали это; упускали из виду, что мы здесь странники и пришельцы; но Тот, Кто послал нас в эту юдоль слез для очищения, не мог забыть цели нашего бытия и восхотел вывести и нас из забвения. Может быть, среди приятностей жизни мы были в опасности слишком прилепиться к земному, и вот, преставлением целой половины земного бытия нашего на Небо хотят обратить нас навсегда к Небесному. Теперь мысль по необходимости будет часто устремляться за предел всего видимого: там то, что мы называли своим! Теперь сердце само собою будет обращаться туда, где нет временного: там то, что было нашим! Вспомним о том, что было, и обратимся к тому, что должно быть; вспомним о лишении временных радостей и помыслим о стяжании вечных благ. Гроб сей, опущенный в землю, по необходимости унесет с собою много, много земного. Будем ли жаловаться на это? Роптать, что нам сильнее и громче, чем другим, напоминается о нашем предназначении? Что нас внятнее и слышнее зовут домой, в Небесное Отечество? Что у нас взято в залог непременного нашего прибытия туда то, что было для нас драгоценнейшего в жизни?

Но, как данное дано было на время, так и взятое взято также на время, -великое или малое, немного разности для вечности. Как бы, любезный собрат, мы ни продолжали в мыслях жизнь свою, но по всей вероятности давно уже растут те древа, из которых будет сделан и наш гроб. Пройдет несколько лет разлуки, и разлученные паки соединятся в светлых обителях Отца Небесного, соединятся с тем, чтобы уже никогда не разлучаться паки. Долг взаимный: мы провождаем их, а они сретят нас! горько провожать, но как сладко быть сретаемым! - Одного должно желать, об одном заботиться, чтобы встреча сия была и для них, и для нас не на укоризну, а на радость. Пусть они предваряют нас в небесном совершенстве: это их награда за раннее оставление радостей здешней жизни! По крайней мере, не отстанем совершенно от них в стремлении ко всему доброму и святому; тем паче блюдемся обратиться от них в противную сторону; это было бы для них горчае самой смерти, ибо токмо мы, земные, можем забывать их, а они нас никогда, никогда! Смертью оканчивается союз супругов телесный; духовный, в возвышеннейшем, чистейшем виде своем, можно сказать, только начинается смертью. Тут-то и должно показать, что нас связывала не плоть токмо и кровь. Им легко продолжать союз с нами; трудно ли и для нас не разрывать его? Когда одна половина на Небе, другая по тому самому уже не может не быть некоторым образом и сама Небесной, - если только была половиной не по одному имени. Небожители сами помогут нам, земным, продолжать союз с ними, коль скоро мы не будем уклоняться от него. Притом у всех нас есть постоянное, верное средство к сообщению с теми, которые перешли от нас на Небо. Это - молитва. Среди молитвы падает средостение, нас разделяющее; мы возвышаемся духом до них, а они нисходят до нас.

Нужен ли для укрепления веры и утешения в скорби видимый залог невидимого союза? Благость Божия, не попущающая искуситися паче, еже можете понести (1 Кор. 10; 13), даровала его. Взяв матерь, она оставила сына: живой образ умершей супруги. Доселе он был залогом любви земной; да будет отселе - Небесной! Дух умершей, без сомнения, будет привитать на сем младенце и охранять его своими молитвами; да сосредоточится в нем и любовь отца, и да сретается во взорах его с духом матери и супруги!

Как явно и трогательно в младенческой простоте своей он изображает и наше видимое, и их незримое! Посмотрите: его руки равно простираются и к умершей матери, и к живому отцу! У него нет мертвых, все живы, как нет мертвых, как всеживи пред лицем Отца Небесного (Лк. 20; 38).

Так, братие, было бы и для всех нас, если бы мы были младенцами во Христе! И наши руки, и наше слово простиралось бы к мертвым, как к живым: как и простирались они у святых Божиих человеков, и простираясь, заставляли мертвых быть живыми. Смертью Иисуса Христа отнято у смерти все ужасное, вся сила и весь яд. Теперь остается один призрак смерти, - ужасный для тех, которые не имеют в себе духа Христова, не знают силы имени Его, не умеют владеть Крестом Его. Постараемся соделаться истинными христианами, - и мы будем смотреть на гробы ближних наших, как смотрят путники на ладью, которая, не могши вместить вдруг всех, отплывает наперед с другими к желанному для всех брегу. Аминь.

Слово над гробом шестнадцатилетней девицы

Не умре бо девица, но спит (Мф. 9; 24), - так изрек Сам Господь живых и мертвых у одра умершей отроковицы в утешение скорбящих родителей ее. Так о имени Его же, Всемогущего и Всеблагого, дерзаю изречь над этим гробом и я в утешение ваше, сетующие сродники и знаемые: не умре девица, но спит! –Не умре, -ибо той страшной смерти, которой Бог угрожал нашему праотцу до падения, и которая крушила бы всех нас по падении, теперь, когда собственная держава смерти разрушена смертью Христовой, для верующих нет и быть не может. Не умре, - ибо что умерло совершенно, то вовсе престало жить, а почившая в Бозе отроковица, умерши плотью, жива духом и живет теперь такой жизнью, в сравнении с которой наша земная жизнь, может быть, есть не более, - как дремание. Не умре... но спит, - ибо посмотрите сами, не все ли тут признаки сна? не так ли и во сне закрывают глаза? не так ли прерывают всякое сообщение с миром внешним? не так ли безгласны, неподвижны, бездейственны?

От сна восстают? - А от сего сна разве не восстанут? Грядет час, в онъже вси сущии во гробех услышат глас Сына Божия, и изыдут сотворшии благая в воскрешение живота (Ин. 5; 28-29). От сна восстают бодрее и здоровее? - От сна смертного восстанем еще лучше: сеется в тление, восстает в нетлении: сеется не в честь, восстает в славе: сеется в немощи, восстает в силе: сеется тело душевное, восстает тело духовное (1 Кор. 15; 42-44).

"Но зачем этот глубокий вековый сон в могиле?" - Затем же отчасти, зачем и обыкновенный сон естественный. В большей части тяжких и важных болезней сон есть одно из главных условий и первейших вестников выздоровления, так что и врачи и не врачи говорят о недужном: аще успе, спасен будет (Ин. 11; 12). Подобное врачевство сна, - разумеется в сильнейшем приеме, -требовалось по падении и для нас. Ринувшись во Едеме с высоты богоподобия в бездну познания добра и зла, природа наша так сокрушилась, разчленилась во всем составе своем, что для нее необходимо глубокое и продолжительное усыпление, дабы в продолжение его смятенные падением силы могли прийти в первобытное согласие и вообразиться древнею добротою.

"По крайней мере сну смертному не приходить бы среди такого раннего и прекрасного утра, каково было утро почившей отроковицы". - Но разве не врачуются утром? Разве можно назначить время и час сну врачебному? И если бы это зависело от врача, в искусстве которого все были бы совершенно уверены, то не должно ли бы думать, что час, им избранный, есть самый лучший, хотя бы то было и утром? Будем же благодушны: земные врачи могут ошибиться в назначении часа для целебного усыпления; Врач Небесный, в деснице Которого мы и дыхание наше, твердо знает, что и когда дать и назначить больному.

"Но почившая не насладилась еще радостями жизни, которые ожидали ее в таком обилии". - Как не насладилась? Что есть в тех радостях чистейшего и лучшего, все то она видела и испытала. Отступитесь на время от превратного понятия о радостях жизни, не считайте за счастье то, от чего нередко весь век плачут, и вы сами тотчас увидите, что я не сказал ничего лишнего. Радость о Боге-Творце и Промыслителе, о Сыне Божием, Ходатае и Искупителе, о Духе Святом Утешителе и Просветителе не есть ли первая из человеческих радостей? - Но к кому ближе она, как не к чистым сердцем, каковой была и усопшая отроковица? Подобным образом наслаждение любовью родственной, приязнью и расположением единокровных не есть ли одно из самых чистых и драгоценных наслаждений? Но кто из сверстниц почившей видел более знаков к себе любви родственной? Не преследовала ли она ее, особенно в последние дни ее, едва не за пределы возможного? Не она ли [любовь] продолжила борьбу со смертью до последней крайности? - А чувство чистой и мирной совести, а сладкое сознание усовершенствования всех дарований своих посредством полного и прочного образования, а уверенность в приобретении способности ко всему благому и истинно полезному, - все это разве мало значит, и всем этим разве не насладилась почившая?

"Сие-то самое, - подумает сетующее сердце, - особенно и смущает нас, что столько дарований заключено теперь во гробе, что долгое и небезтрудное образование не успело принести плодов своих". - Что нужды? Не успело принести здесь, принесет там. Суетное, жалкое было бы наше образование, если бы плоды его были годны только для земной жизни! Жизнь здешняя сама есть приготовительная школа для вечности. Тужат ли об ученике, если его за отличные успехи переводят в высший класс, минуя средний? - Так не должно тужить о тех, которые, получив образование, вдруг, минуя школу жизни, переходят в вечность. Там раскроется все, к чему здесь положено основание, и расцветет стократ лучше, нежели как бы расцвело здесь, где развитию в нас всего благого препятствует и пыль забот чувственных, и ветр страстей, и червь печалей житейских.