Итак, будем любить Господа! Любить не словом и языком, а делом и истиною, то есть исполняя все то, что Он повелевает, и уклоняясь всего, что Он воспрещает. Такая действительная любовь заменит для Него в нас все, приблизит нас к Нему и Его к нам до того, что мы сами соделаемся живыми храмами Его, в которых Он будет выну обитать Своей благодатью. Аминь.

Слово при посещении паствы, сказанное в Изюмском Преображенском соборе 29 августа 1844 г.

"Предтечево славное усекновение смотрение бысть некое Божественное, да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие" (из Кондака празднику Усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна).

В священнопечальный день достигли мы до вас, братие мои, ибо ныне день Усекновения главы Предтечевой и день поминовения воинов, павших на брани за Отечество. Но если где приличнее было провести сей день и помолиться о упокоении душ их, то у вас. Ибо град ваш служил, как известно, немалое время оплотом для всей страны нашей от хищных орд татарских, в окрестностях его всего более пролито крови на защиту Церкви и Отечества. Где наиболее пролито крови воинами православными, там наиболее должно быть изливаемо молитв за них. Ибо чем другим можем воздать им за их жертву для нас? Но молитва важна и нужна для них, ибо для нее нет мертвых, все живы и все едино во Христе.

Нынешний день избран Церковью для подобной молитвы потому, что ныне последовало заклание величайшего из воинов Христовых. Не воста в рожденных женами, - сказал Сам Спаситель, - болий Иоанна Крестителя (Мф. 11; 11). Всю жизнь сражался он с пороками своей страны и своего века. Все преклонялось пред оружием уст его; сам Ирод страшился праведника; сам ад трепетал сына Захариина. Но явилось последнее орудие духа злобы - Иродиада, и глава праведника принесена в жертву безстудной страсти. Впрочем, торжество порока в этом случае было токмо по видимости. Иоанну допущено скончать от меча Иродова земное течение свое не потому, что так угодно было Иродиаде, а для того, дабы, как воспевает Святая Церковь, он предварил во аде приход туда Искупителя и предвозвестил Его умершим, как возвещал о явлении Его для живых. "Предтечево славное усекновение смотрение бысть некое Божественное, да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие". Без этого все Ироды и все Иродиады в мире не могли бы коснуться и единого волоса на голове праведника!

И это не с одним Иоанном; все мы находимся под управлением всеведущего и всемогущего Промысла Божия, который не воздремлет, нижёуснет, храняй Израиля. У каждого, как уверяет Сын Божий, и власи главнии изочтени суть Отцем Небесным;тем паче жизнь и смерть наша в деснице Всевышнего, и если токмо мы сами не восхочем пагубы себе и не привлечем ее на себя нашими пороками, то никакое могущество человеческое, никакая злоба ада не могут повредить нам, хотя бы отнята была ими у нас даже жизнь наша. Ибо что же? Эта жизнь телесная, спустя некоторое время, и сама собой не может не прекратиться; а, с другой стороны, всемогущий Правитель мира всегда силен не попустить прерваться ей иначе, как во время самое безвредное для нашего вступления в вечность.

Утверждаясь на этой вере в премудрость, всемогущество и благость Промысла Божия, мы вполне убеждены, братие мои, что и кончина воинов православных, хотя произошла от руки врага, но допущена была каждый раз свыше; и поелику допущена свыше, то, без сомнения, в такую минуту, которая была самой лучшей для окончания жизни. На земле, хотя бы и хотел, никто не может сделать этого; но Тому, в деснице Которого небо и земля, это так возможно, как для нас что-либо самое малое и легкое. И не потому ли иной из воинов, среди самых неизбежных опасностей от оружия вражеского, остается как бы неким чудом цел и невредим? - то есть что Промысл Божий не нашел для него эту минуту благопотребной для окончания жизни, потому и спас его из челюстей смерти?

Этим, однако же, не предполагается того, чтобы смерть каждого воина была потому смерть истинно христианская; а только то, что час смерти каждого был таков, что в это время лучше было ему умереть, нежели в другое. Ибо в это время он умер, по крайней мере, сражаясь за веру, Церковь и Отечество; а в другое он, может быть, окончил бы жизнь в плену страстей и пороков. Притом вместе с этим, так сказать, преимуществом своего звания в отношении к смерти, воины по тому же самому званию своему подлежат и многим недостаткам касательно приготовления к смерти по-христиански. Ибо где и как совершить это приготовление в лице (видя в лицо -ред.) неумолимого неприятеля? Самое мужество воинское в обыкновенном виде его (а многие ли из воинов в состоянии возвыситься до геройства христианского?) во многом противоположно тем чувствам, которые требуются при кончине христианина. Сражаясь насмерть с врагом, как удержать себя в минуту смерти, не говорю уже в пределах любви к врагам, заповедуемой Евангелием, даже в пределах простой любви к ближнему? Как даже не зайти чувствам в область ненависти? А всяк ненавидяй брата своего, по непреложному глаголу Истины, в смерти есть, - и какой смерти?! - не телесной, временной, - а духовной, вечной!

Правда Божия, которая тем и отличается, между прочим, от правды человеческой, что может видеть все обстоятельства нашего положения и судить нас не по тому только, что мы сделали, а и по тому, что могли или не могли сделать, без сомнения, окажет всю снисходительность к положению воинов, павших на брани*. Но тем не менее духовная нечистота, в каком бы виде она ни была в душе, соделает ее не способной войти в светлый град Божий, в него же, по слову Тайновидца, не внидет ничтоже скверно (Откр. 21; 27).

По этой-то причине, при всей надежде на благость Божию в отношени к воинам, положившим живот свой за веру и Отечество, мы должны как можно чаще возносить за них вместе с Церковью моления ко Господу, да Он Сам восполнит в них недостающее, усовершит несовершенное и, имиже весть судьбами, подаст им средство соделаться способными войти в светлые лики Воинства Небесного. Иначе, скажите, чем же мы заплатим этим воинам за их смерть за нас? Они сделали для нас все, что могли; положили за свободу и благоденствие наше самую душу свою. И мы потому должны делать то, что можем, то есть совершать молитву о успокоении душ их. Это единственная благодарность, которую мы в состоянии воздать им. Кто чувствует справедливость этого долга (а не чувствовать может разве токмо тот, кто не имеет души и сердца), тот не ограничится молением за павших на поле брани воинов только в некоторые известные дни, а будет воспоминать о них в каждой молитве своей в церкви и дома, утром и вечером. Ибо, судите сами, за кого же и молиться, как не за тех, которые положили за нас жизнь свою? Аминь.

Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в Святогорском монастыре 9 мая 1845 г.