НЕКОТОРЫЕ ПОСМЕРТНЫЕ ОТЗЫВЫ О СТАРЦЕ

АФОНСКОЕ монашество, в своем трезвенном недоверии человеку, держится правила Отцов: «Никого прежде конца не ублажай». Эта положительная трезвенность, как и все в человеческой жизни, может переходить границы должного, принимая характер преувеличенного опасения человеческой никчемности. Афонское монашество может быть обвиняемо скорее в этом последнем.

При жизни Старец Силуан в беседах с монахами иногда высказывал те мысли, которые читатель найдет в его писаниях, и так как слова эти превосходят меру обычного человека, то, естественно, у многих монахов рождалось опасение за него, и некоторые говорили: «Посмотрим, как он будет умирать». Многие монахи любили Старца за его спокойную кротость и неизменное благожелательство, но странным образом совершенно исключительная жизнь Старца в течение почти полвека осталась большинству малоизвестной, и только после кончины осознана была его святость. [Вопрос аскетического самоскрывания — очень существенный в жизни всякого подвижника. Есть много причин, вынуждающих к тому. На Афоне же, кроме общих всему миру, есть еще и особые местные причины. В монастырях и пустынях Афона собрались люди, оставившие мир, и следовательно, прошедшие через огонь отречения. Все эти люди, за редкими исключениями, в момент напряженной устремленности к Богу, принесли жертву, имя которой: «мне мир распяся, и аз миру» (Гал. 6, 14). Каждый совершил этот подвиг в меру своих сил, и потому едва ли не каждому кажется, что совершил его в полной мере. После этого подвига, после этой жервы, видя себя не достигающим искомого, монах подвергается особому искушению — «духовной зависимости». Подобно тому, как Каин, видя, что жертва брата его Авеля принята Богом, а его, Каинова, отвергнута, от зависти дошел до братоубийства, и монахи, если и не убивают своего брата физически, то нередко создают для него чрезвычайно трудные духовно условия. Но и помимо этих попыток творить препятствия в духовной жизни тому, кого видят преуспевающим в молитве и других духовных деланиях, одно их внутреннее мучение от сознания своего неуспеха является уважительным поводом для того, чтобы каждый подвижник в присутствии других держал себя, ничем не выявляя.

В миру есть много людей, которые хотят видеть святость, чтобы воздать ей почитание, и тогда для подвижника создается опасность тщеславия… Но есть и люди, одержимые злым духом, для которых видение святости тяжко; они не выносят его и озлобляются еще более. Однако, в миру подавляющее большинство людей — неопытные, и духовного человека не понимают. От таковых скрываться легко и просто. Труднее скрыться от монахов, так как они, постоянно пребывая в подвиге, научаются по многим, едва уловимым признакам, догадываться, что переживает собрат, поэтому на Афоне создается особая необходимость научиться вести себя внешне так, чтобы ничем себя не выражать. И мы полагаем, что это искусство у Святогорцев стоит очень высоко.]

Один монах, О. Стефан, служащий в аптеке Монастыря, очень любил Старца. Сам он рассказал мне следующее:

«Утром, в день кончины Старца Силуана, оставив свою работу, я пошел в церковь читать псалтирь над ним и усердно просил Господа дать мне уразуметь из этого чтения, как прошел он свой монашеский путь и угодил ли он Богу? Когда я вошел в церковь, бывший там монах читал: «Бог мой еси Ты, и вознесу Тя; исповемся Тебе, яко услышал мя еси и был еси мне во спасение. Исповедайтеся Господеви, яко благ, яко в век милость Его». Видя, что он кончил кафизму (16), я сказал ему: «Идите отдыхать, а я продолжу». Он ушел, и я занял место у аналоя и начал читать следующую (17) кафизму: «Блажени непорочни в пути, ходящий в законе Господни. Блажени испытающии свидения Его, всем сердцем взыщут Его… Оправдания Твоя сохраню… Всем сердцем моим взысках Тебе… Устнама моима возвестих вся судьбы уст Твоих… На пути свидений Твоих насладихся, яко о всяком богатстве», и прочее этого удивительного псалма. И тогда уверился я сердцем, что он угодил Богу».

После кончины Старца, один иеродиакон просил у Игумена Монастыря благословения «уйти на пустыню». Вызванный на Собор Старцев, он должен был дать ответ на вопрос, почему он хочет выйти из Обители? Иеродиакон ответил, что он думает, что ему это полезно ради спасения. Тогда один из соборных старцев, схимонах Матфей, говорит: «Разве неудобно спасаться здесь? У нас в Обители всю свою жизнь провел покойный Отец Силуан, и разве вы найдете в пустыне кого-нибудь большего?» И это сказал Отец Матфей, который при жизни Старца Силуана был один из наиболее опасавшихся за него.

Другой из старейших монахов Монастыря, схимонах Трофим, весьма замечательный подвижник, жизнь которого могла бы послужить благим примером для многих, после кончины Старца читал часть его записок. Слова Старца о любви Божией, о смирении, о том, чтобы «держать ум свой во аде, и не отчаиваться», и другие — произвели на него глубокое впечатление. Помню нашу встречу с ним у «малой порты» Монастыря. Остановив меня он сказал:

— Теперь я увидел, что Отец Силуан достиг в меру Святых Отцов… Кончина его меня убедила.

— Отец Трофим, — позволил я себе сказать, — неужели полвека совместной жизни в Монастыре вас не убедили в этом, а только кончина?

— Я всегда любил его и радовался, встречаясь с ним, но мне казалось, что слишком прямо (непосредственно) говорит он с Богом, и я, правду сказать, боялся за него.

— Как же он говорил, что вы боялись за него?

— Он хоть очень просто, но как-то так смело и дерзновенно говорил о молитве и о Боге, как об одном Отце, что я, бывало, останавливал его и говорил: «перестань, отец…» Мне казалось, что он потерял страх Божий.

— А когда вы его останавливали, то как он отвечал?