14.7.1916

… Я солдат. Бог даст, все сложится если не хорошо, то терпимо. Что касается срока службы (это вопрос для меня самый тревожный), то кажется — на студентов не распространяются никакие военные законы по этому поводу. Ведь обыкновенно окончание училища обязывает к двухлетней службе, а студенты, кажется, могут бросить, в случае окончания войны, службу, когда угодно…

Жить я буду в вагонах, только вот не знаю — в теплушке или в классном. Это зависит от распоряжения начальства. Кругом солдаты и народ добродушный, славный. Есть один вольноопределяющийся, окончивший политехнический. Что буду делать, точно не знаю еще. Завтра буду учиться. Теперь о питании. Есть придется из общего котла. Из общей миски буквально. Обед, конечно, весьма, весьма скудный, даже солдаты, привыкшие к боевой службе, ругают жидкую водицу, называемую здесь супом, и кашу на сале. Мог бы обедать с офицерами вместе, и это было бы чрезвычайно важно в смысле налаживания отношений и всякого рода связей, но это удовольствие будет стоить рублей 60 в месяц — это, увы, мне не по карману. Дай Бог смирение перед испытанием.

15.7.1916

… Я зачислен в роту и не связан нераздельно со штабом батальона. Если же штаб есть что‑либо более или менее неподвижное, то рота двигается часто. Поэтому, вероятно, прямо‑таки на днях мы двинемся дальше по линии. Солдатские щи, теплушка (я помещен в теплушку), нары… Общество солдат, право, не хуже во многом, чем общество интеллигентное, проще, сердечнее, с ними можно чувствовать себя нараспашку. Ругаются они, правда, цинично, — но не хуже студентов, земгусаров, во всяком случае. Занятия мои — это покамест обучение строю и словесности. Пожалуй, немного затруднительно, но тоже дело привычки — выучиться отдавать честь и становиться во фронт. Во всяком случае, это не труднее, чем пройти греческий в один месяц. Неприятней, конечно, то, что я нижний чин. Должен тянуться перед каждым прапорщиком, «есть глазами» начальство и т. д. Но что же? В самой воинской дисциплине, как таковой, т. е. отдание чести и т. д., нет ничего по существу оскорбительного, и не может быть ничего такого. Что же касается до того, что какой‑нибудь нахал может позволить себе грубость, то ведь в конце концов к этому можно отнестись по–философски, если уже не по–христиански! Вообще, я вижу, что для примирения с внешними затруднениями и неприятностями моей философии хватит. Вот если бы так по–философски я мог отнестись к внутренним трудностям…

Но мое положение не безысходно. Есть, по–видимому, два выхода: 1–й — перейти в какую‑нибудь инженерную часть, 2–ой — поступить в Инженерное училище.

19.7.1916

… Я дочитал Сенкевича. Его книга много, очень много заставляет подумать, затрагивает все те жгучие и запутанные вопросы жизни, которые теперь невольно встают в сознании. Но мне кажется, что эти вопросы, вопросы этические, психологические, только затрагиваются, а не рассматриваются во всей своей глубине и не разрешаются. По прочтении остается чувство неудовлетворенности: слишком плохо все это.

Теперь я читаю Гершензона — «Исторические записки», но обстановка не располагает к серьезному чтению. Работа моя пока затормозилась, хотя первая часть уже закончена в общих чертах.

Моя религия еще не захватила всего моего существа — она лишь на периферии, — отсюда моя восприимчивость к переменам и ослабление религиозного огня во время их. Моя религия не настолько сильна во мне, чтобы просветить всю толщу жизни, всю полноту жизненных связей и отношений.

Меня поэтому несколько и пугает семейная жизнь, что с нею начинается новая полоса в бытии, которая требует не только философского осознания, но и религиозного просветления. Надо быть готовым к этому. Надо иметь уже возжженный светильник.

21.7.1916

Я начал это письмо в вагоне 21–го, когда ехал, догоняя свою роту, а теперь я уже в роте в другом вагоне. Кругом сосновый лес. Откуда‑то издалека доносится глухое «бухание» канонады — мы стоим далеко–далеко от всякого жилья, даже от станции версты полторы…

Я приеду в училище, вот и все. Помимо всего прочего, мне хочется в училище потому, что мое положение в батальоне более чем глупое. Не имея специального технического образования, я не могу вести какое‑нибудь специально–железнодорожное дело; чисто солдатской работы мне не дают, в канцелярию меня не имеют права посадить как вольноопределяющегося, да и глупо было бы делать из меня писаря, для этого не нужны люди с образованием. И вот я изучаю «строй» и «словесность» — но ведь это же комедия. Я понимаю, быть в тылу и не работать для войны — это еще туда–сюда, но здесь, в армии быть лишним — это непростительно. Между тем, теперь, как никогда, мне хочется быть среди активных, действительных ковачей победы, теперь, как никогда, я хочу дела. Хоть месяц — 2 — 3, но я буду деятелем в армии. А для этого надо быть в училище. И я буду там. Если так, то и теперь моя жизнь здесь не пропадет даром — я подготовлюсь к будущему, ибо, чтобы быть офицером, надо знать солдатскую жизнь.