11.11.1926

Киев

Мы только что вернулись из Красногорки. Впечатление грустное. Красногорка мало изменилась. Тот же храм. Тот же сад… Те же перелески, поля, кустарники. Только погода была очень дождливая и сумрачная, так что больше пришлось сидеть в хате, и все было точно окутано дымкой осенней. Но за эти пять лет изменились люди, или лучше — их отношение к храму. В церкви почти пусто. Крестьяне очень недовольны священником, службой. Настроение, по существу, церковное, но в храм не ходят… Пьянство безмерное и почти поголовное… Все это было тяжело, и тянуло в Киев оттуда, от этих мест, так давно оставленных. Ну, и еще сказать надо, что при наплыве воспоминаний резко ощущается, что уже столько лет прошло, и в сердце много рождается личной грусти.

2.12.1926

Мы со дня на день ждем Василия Ильича.[45] Так радостно, что мы его увидим, и так грустно, что он‑то нас по–прежнему не увидит… Поездка его в Прагу и следующая за ней поездка в Бреславль окончилась одинаково неудачно. Но так хорошо, что возвращается он. Он пишет и сам, что мечтает о Киеве. У нашей молодежи какое‑то очень «рабочее» настроение. Это сказывается на уменьшении взаимного общения, но зато вносит в жизнь больше серьезности. Думаю, что вообще это хорошо… Все наши «молодожены» бьются очень с вопросом «о хлебе насущном». Трудно живется всем. У Лесика и Тани[46] радость большая — дочь, названная Марией в честь Марии Магдалины. Восприемники о. Александр и Нина, а таинство совершал я. Рано утром, в день, когда все произошло, я ее исповедовал и причащал. Потом о. Александр весь день был в храме, и молитвы не прекращались. А вечером прислали за мной, чтобы совершить благодарственный молебен и прочесть молитвы над Таней и девочкой. Таня еще не поднялась, но все благополучно. В церковной жизни немало тревожного. Еп. Филарет и Сергий высланы пока что в Москву. За последнее время выслано из пределов Украины в Москву для дальнейшего следования в «места не столь отдаленные» 12 епископов. О. Ермоген официально утвержден настоятелем Лавры. Состоялся обряд вручения ему настоятельского посоха. Отцы Александр Стрельников и Николай Степанович[47] освобождены. У меня все благополучно. Жизнь идет по–прежнему — утомительно и беспорядочно, но последние недели как‑то больше остается времени для личных занятий.

9.12.1926

Киев

… Только сегодня вечером вздохнул чуть–чуть свободнее. Сегодня служил обедню… Люблю я сегодняшний праздник — Зачатие Пресвятой Богородицы и Радости Нечаянной. Вчера обычную вторничную беседу[48] посвятил именно празднику Зачатия, говорил о нем и о Пресвятой Деве. Тема — путь Богоматери. Начало скрывается в тумане ветхозаветных пророчеств, потом цепь исторических событий, а потом, по успении, опять за гранью земной жизни, — эпилог в небесах, да видение Жены, Облеченной в Солнце. Лествица Иакова, Дева Богоневеста, Богоматерь — Соучастница в таинстве спасения человечества — Заступница усердная рода христианского — Жена, Облеченная в Солнце — вот ступени восхождения.

В. И. Экземплярский — много грусти привез он с собой. Так жутко было встречать его вечером, когда мы ждали его с поезда, и потом видеть, как, войдя в комнату, снова по–прежнему ощупью пробирается он. Много он привез грустного, и только сила его духа преодолевает грусть эту. Есть, впрочем, и радостное и светлое. Самое большое, но вместе с тем самое скорбное в нашей жизни — это болезнь Володи Смелкова. Мало сказать болезнь, он, по–видимому, умирает. И умирает мучительно, в больших страданиях. Так карает нас Господь, отнимая самое лучшее, творческое, обещающее. Столько надежд было в нем и с ним связано. Огонь, дарование, пламенная любовь ко Христу, несокрушимая убежденность, жажда дела и подвига — все это выделяло, отличало его от всех. И именно он догорает. Болен о. Спиридон. Надорвался сильно. Может быть тоже не вернется к активной, полной церковной работе, по крайней мере, в широком масштабе. У него грудная жаба. И вот уже около месяца лежит. Мне пришлось много раз служить за него. Так, служил вчера, в день основания братства. Доцветают и осыпаются здесь цветы нерасцветшие. И в себе и в других я это ощущаю. Если бы только это увядание в земном плане совершалось бы и не касалось бы другого, небесного…

Начал я за здравие, а кончил почти буквально за упокой. Утешение для нас в том только, что за здравие и за упокой в конце концов сливаются почти: «Как, батюшка, молиться: за здравие или за упокой, не знаю, жив или умер?» — «Да молись, как знаешь, все равно. Это только мы различаем. У Бога все живы». В этом утешение.

Об Ольге Дмитр. Форш.[49] Я знал ее и знаю очень хорошо. А теперь, если бы встретил, затруднился бы подать ей руку. Это человек, когда‑то игравший в богоискательство, а теперь не только лакействующий, но то, что, по–моему, является самым противным — говорящий о святыне с особым услужливым хихиканьем и ужимками. Ломаного гроша не стоит такой человек, запятки, передняя и лакейская — отчизна его души. Это все говорю не без права передачи и самой Ольге Дмитриевне, если случится встретиться. Впрочем, мое мнение, что встречаться не надо и от знакомства надо уклониться.

На днях на недельку уезжаю в Дарницу, подышать тишиной, побыть в безлюдии; среди сосен и снега. А теперь по пятницам служу ранние обедни. Так хорошо это.

1927 год

17.5.1927