Прочитал о возбуждении вопроса о возвращении Вас. Ильича в Академию. Порадовался, но теперь думаю, что его ждет какое‑нибудь более широкое дело в Церкви. Теперь время строительства. Надо строить. И он будет первым из зодчих, думаю.

Вопрос о близгрядущем Церковном Соборе меня гораздо более и живее и глубже интересует, чем вопрос об Учредительном Собрании. Я серьезно обдумываю вопрос церковных реформ, вопрос о возрождении Церкви.

Как прав был Вас. Вас., когда призывал меня заняться этими вопросами раньше, и вот теперь обидно, что я в своем Здолбунове[29], а не там, не у вас, не в Киеве, где у Вас. Ильича под руководством о. Спиридона идут беседы о Церкви. Но скоро буду там.

У нас задача срочная, серьезная, неотложная. Это задача церковная. По–видимому, близится час, когда Церковь, быть может, потеряет свою пышность, но обретет свободу. Из рабы, да будет прощено мне жесткое слово, наложницы государства, обласканной, но лишенной свободы, русская Церковь сделается свободной. Час обновления Церкви близок. И мы должны быть готовы.

Вас. Ильич пишет, что у него уже организованы беседы о реформе Церкви под руководством о. Спиридона. Вот и всем нам, православным, следует так или иначе приступить к разработке проблем, связанных с этим вопросом. Конечно, не «революции» надо готовить, а серьезно, вдумчиво, молитвенно разбираться в вопросах. Вот что нужно, это — единое на потребу.

Как хорошо, что Андрей митрополит Петрограда.

14.3.1917

Не знаю, когда приеду, дело в том, что отпуска запрещены теперь на неопределенный срок, поэтому я могу приехать только как в командировку, по делам службы. Заведующий говорил об этом с М., М. сказал, что «устроит», но как устроит — вот вопрос. Вряд ли можно будет приехать на такой большой срок, как неделя. Я рассчитываю недели на 2, на Страстную и на Пасху. Впрочем, еще ничего не решено, и, быть может, можно будет вырваться и раньше.

Очень бы хотелось!

Я весь поглощен думами о церковном возрождении, и потому мне особенно хочется быть в Киеве, где теперь так интересно быть у Вас. Ильича и Вас. Вас.

Одного боюсь, в одном сомневаюсь. Моя душа такая вялая, такая дряблая, такая земная, такая отяжелевшая. Так мало в ней дерзновения и так много земности. Так бескрылы ее взлеты, так безжизненно жалки, немощны. Так много лишних, ненужных слов, порой мыслей, понятий и так мало творческих откровений, подлинно мистического пафоса и света. Не о внешних цветах говорю! Ведь все это обветшает, свернется,» погибнет, ведь все это лишь видимость и скорлупа; говорю о «сокровенном сердце человека», невидимом миру и сквозящем лишь в тонких касаниях, в излучениях, из сердца идущих… И работа идет как‑то туго, без вдохновения. Пишу «темно и вяло», и нет пламени. Точно перегорело все внутри и истлело. Приехали ученики, на днях приступаю к занятиям.

11.4.1917

Приехал час назад… Вопрос о школе еще не решен. Переписка с П–й длится, но самый затяжной характер, который приняло дело, говорит скорее за неудачу. По–видимому, мы остаемся здесь, хотя еще ничего не решено. До сих пор здесь не было в этом году совершенно аэропланов, но, конечно, это ничего не говорит о будущем.

Этот вопрос единственный, т. к. жить здесь во многих отношениях лучше, чем в Печаново. Я боюсь и не могу взять на свою душу ответственность.